Дворянская усадьба в русской культуре XIX века. Культура дворянской усадьбы
РУССКАЯ УСАДЕБНАЯ КУЛЬТУРА И ЕЕ ОСОБЕННОСТИ В XXI ВЕКЕ
М А. Кузьмин
Среди широкого круга исторических памятников, составляющих культурный фонд России, особое место занимает усадьба - явление самобытное и многогранное. Русская усадьба - это не только архитектурный ансамбль определённого стиля, но и центр отечественной духовности, в котором сконцентрировались классические явления культуры. Отсюда возникает особое понятие, характеризующее специфику культуры России, - «мир русской усадьбы». В современной архитектурной практике всё чаще встречается термин «русская усадьба». Им пользуются фирмы, занимающиеся строительством на загородных участках. Создаётся впечатление, что современное общество обратилось к возрождению усадебной культуры. Но это явление совершенно другого порядка.
Термин по документам известен с XVII в., когда усадьба имела явно выраженный хозяйственный уклон. В середине XVIII - первой половине XIX вв. наступил расцвет усадебной культуры. Именно в этот период были созданы наиболее значительные загородные резиденции Петербурга и Москвы, с наибольшей последовательностью формировалась композиция усадебного ансамбля. Доминирующую роль, как правило, играл усадебный дом, а хозяйственные постройки были отнесены в глубину сада. Большое значение в создании художественного пространства усадьбы приобрёл парк, который мог быть регулярным, по типу Версаля, или романтическим, как в английской культуре. Расцвет усадебного строительства в значительной мере связан с тем, что в 1762 г. дворянство было освобождено от обязательной военной службы и с особенным вниманием занялось обустройством своих городских и сельских усадеб.
По словам поэта П. А. Вяземского, «главным признаком и отличительной принадлежностью» усадебной культуры была семейная жизнь1. Оттенок семейственности наложился на все формы досуга: литературное чтение, развитую систему форм «литературной домашности», женское рукоделие, музицирование, библиофильство, коллекционирование, непрофессиональную археологию2. Усадьбы XIX в. с их искусством, архитектурой, бытом и укладом жизни формировали культурный фон всей дореволюционной России, при этом сохраняя и присущие ей изначально хозяйственные функции.
Характерной чертой усадебной жизни было гостеприимство. Как правило, посетители усадеб гостили несколько дней - знакомились с усадебными музеями и коллекциями, составлявшими гордость владельцев, осматривали окрестности. Часто хозяева предоставляли возможность исследователям работать в семейном архиве или фамильной библиотеке, составленной, как правило, несколькими поколениями. В такой усадьбе было хорошо и комфортно всем: и учёным, и друзьям, и родственникам. Их воспоминания и письма рисуют необычайно тёплую, заду-
шевную атмосферу, которая складывалась во многом потому, что каждый, живший постоянно или временно в усадьбе, принимал активное участие в её жизни.
Вечером все собиралась в гостиной на домашние концерты. Играли на флейте, виолончели и гитаре. В домашних концертах принимали участие и дети. Когда не было музыки, затевали литературный диспут по поводу литературных новинок или учёных открытий. Участники даже составляли «протокол» обсуждения. Вечерами часто устраивались чтения вслух. Читали прозу И. С. Тургенева и Л. Н. Толстого, стихи А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова. Часто вечерами готовились к домашним спектаклям - театр считался одним из средств художественного и литературного образования, а также воспитания подраставшего молодого поколения.
В праздничные дни каждый раз сочиняли новую программу вечеров, в которой обязательно была своя изюминка: концерт солистки Мариинского театра, выступление фокусника в парке, игры ряженых, представление боярского пира, живые картины, концерт балалаечников и т.д. Семейные торжества всегда очень оживляли дети. Они готовили танцы, затевали игры, а в липовом парке - городки. С большим оживлением к детям присоединялись и взрослые.
Как правило, владельцы больших имений занимались широкой благотворительностью и просветительством - в окрестных деревнях они на свои средства строили школы, больницы, богадельни, читальни, создавали учебные мастерские, нанимали персонал и учителей и содержали их на свой счёт.
Исследователи всегда рассматривали усадьбы как многоаспектные явления. И действительно, в понятии «русская усадьба» сфокусирован широкий спектр экономических, политических, социокультурных, художественных и философских проблем. Многие стороны провинциальной культуры трудно представить себе без дворянских «культурных гнёзд». Немало таких усадеб, создавших вокруг себя устойчивую духовную среду, было в центральных губерниях России.
После реформы 1861 г. усадьба изменилась и приобрела новые, не свойственные ей ранее черты. Изменился сословный состав владельцев усадеб, большая часть дворянских имений была приобретена представителями известных купеческих фамилий. В новых условиях в налаженных усадебных хозяйствах владельцы стремились сохранить их рентабельность, что нивелировало культурное присутствие усадьбы на общем фоне. Большинство конкурентоспособных дворянских поместий превращалось в сырьевой придаток промышленных центров3.
Художественная жизнь усадеб переродилась и внешне уподобилась более естественной и демократичной на рубеже Х1Х-ХХ вв. жизни дачной, органично вписавшейся в распространившуюся в это время культуру модерна. Несмотря на распространение дачной культуры, примеры усадебных комплексов во второй половине XIX - начале XX вв. ещё сохраняются. В Подольском районе (сейчас Домодедовский район Московской области) в 1890-х годах новым владельцем, представителем одной из самых известных в русской промышленности и русской культуре конца XIX - начала XX вв. фамилии Морозовых, В. Е. Морозовым была заново перестроена усадьба Нарышкиных Одинцово-Архангельское. Е. И. Кириченко относит архитектуру этих построек (ранний опыт выдающегося архитектора модерна
Ф. О. Шехтеля) к русскому варианту «перехода от эклектики к модерну ». По мнению автора, это «первый и самый ранний его этап», который «входит в русло общих для Европы и Америки попыток обновления архитектуры» и может расцениваться как выдающееся явление в архитектуре 1890-х годов4. В композиции усадебного дома заметно стремление отойти от жёсткой симметрии классицизма в расположении основных масс, придать им «подвижность» и живописную асимметрию, что сообщает общему решению здания дворцовый характер. В декоративном убранстве дома, по мнению специалистов, использована стилистика модерна5. Тот же принцип сочетания симметрии и асимметрии можно наблюдать и в общем художественном замысле ансамбля и парка.
Ещё одним примером усадьбы модерна является подмосковное владение Н. Д. Морозова Льялово - «Морозовка», ранее принадлежавшее князьям Бело-сельским-Белозерским. Льялово - новый, стилистически единый усадебный комплекс, построенный в 1908-1909 гг. по проекту архитектора А. В. Кузнецова, долгое время работавшего помощником Ф. О. Шехтеля. Усадебный дом не сохранился, он сгорел во время Великой Отечественной войны, поэтому судить о нём можно только по фотографиям. Внешний облик состоял из множества объёмов: башенок, эркеров, пристроек, фигурных балконов, террас, лестниц и переходов. Для московской архитектуры это была уникальная постройка, имевшая вид почти сказочного сооружения. Выразительный силуэт и образное богатство особняка, раскрывающееся при круговом осмотре, соотносятся с немецкими, голландскими и фламандскими постройками XIX в., в свою очередь возрождавшими средневековые готические и романтические традиции, лучшим интерпретатором которых считался А. В. Кузнецов0. Для разбивки нового парка Морозов пригласил известного ботаника и садовода, директора ботанического сада при МГУ - Р. Э. Регеля. Старый пейзажный парк был превращён в настоящее произведение искусства. В нём появились редкие для Подмосковья породы деревьев и кустарников, у пруда соорудили грот7.
Во второй половине XIX в. почти все усадебные владения, принадлежавшие древним боярским или дворянским родам, были проданы представителям купеческих фамилий. Таким примером является и бывшее владение Ховриных - «Грачёв-ка», купленная в 1895 г. купцом М. С. Грачёвым. Все усадебные постройки были спроектированы известным архитектором модерна Л. Н. Кекушевым, который по заказу владельца стилизовал «стиль Гарнье» - архитектора, автора проекта здания игорного дома в Монте-Карло8. Для него также характерна акцентированная асимметрия. Сложная композиция здания составлена из разновеликих объёмов, группирующихся вокруг центрального зала, увенчанного куполом. Фактически все внутренние помещения дома так или иначе выявлены объёмно. Это один из первых примеров применения разработанного Кекушевым пластического приёма раскрытия архитектурной формы, использованного впоследствии в композициях конструктивизма.
Новые усадьбы, очевидно, не имели характерной для прежних дворянских усадеб хозяйственной деятельности, то есть не являлись источником дохода. В промышленной среде прибыль получали от создаваемого на фабриках и заводах продукта, использовать для этого усадебные земли было нерационально. Усадебные
земли использовали как дачные участки - для отдыха и занятий любимыми делами, а тягу к сельскохозяйственным работам, если таковая была, восполняли занятием садоводством: практически все усадьбы этого времени имели сады и парки, где высаживали редкие для подмосковных земель растения, кустарники и деревья.
Но и в это время заметны отдельные примеры, когда русская усадьба сохраняла статус культурообразующей среды. Например, усадьбы, творческая атмосфера которых сыграла ведущую роль в формировании русской культуры конца XIX -начала XX вв. Это усадьба Ясная Поляна Толстых, владение Мамонтовых Абрамцево, Талашкино-Флёново, принадлежавшее княгине М. К. Тенишевой, Поленово - имение семьи художника В. Д. Поленова, репинские Пенаты9. Круг художников, писателей, учёных, общественных деятелей, собиравшихся в этих усадьбах, способствовал формированию эстетики русского модерна, по своей сути противопоставленной дворянской усадебной культуре.
Понятие «русская усадебная культура» сформировалось в науке во второй половине XIX в., как раз тогда, когда само явление стало исчезать из русской культурной жизни. В это время было введено определение термина «усадьба» - оно появилось в недавно вышедшем «Словаре живого великорусского языка» В. И. Даля. В современной историографии нет однозначного толкования этого понятия. Но в целом оно объясняется как архитектурный ансамбль с парком или вне парка и хозяйственные постройки10.
После Октябрьской революции неповторимый, уникальный мир усадьбы был разрушен. Факт классового уничтожения дворянской культуры показывает, что русская усадьба как культурный тип перестала существовать, не исчерпав своих возможностей.
Современное обращение к усадебной теме в научных исследованиях и публицистике мотивируется стремлением восстановить прерванную традицию, связывается с вопросами национальной самоидентификации11. Русская дворянская усадьба в современном культурном контексте прочитывается как одна из ключевых мифологем. Ностальгический характер публикаций, посвящённых утраченным формам культуры, определяется осознанностью отрыва от исконных начал, стремлением заполнить культурный разлом12.
Одним из важных понятий, возникающих при изучении усадебной культуры, является термин «дача». Как и усадьба, он достаточно многозначен и в литературе зачастую употребляется бездумно. Первоначально дачей назывался участок земли, либо принадлежавший государству, либо полученный дворянином за службу, либо приобретённый им13. Казённые дачи просуществовали вплоть до 1917 г. Те из них, чьи территории были в значительной степени заселены, обычно назывались лесными дачами. С XVIII в. дачами стали называть отдельные здания в усадьбах, сдававшиеся внаём на летние сезоны. По мере необходимости под дачи, помимо господского дома и флигелей, использовались любые постройки, которые можно было приспособить для жилья: оранжереи, павильоны, службы и т.п. До середины XIX в. не было и особой дачной архитектуры, так как специальных помещений для дачников не возводили, а использовали уже существующие. Первой дачей в этом
понимании стало Свиблово (Свирлово) Плещеевых (ныне в черте Москвы), нанятое голштинским герцогом Карлом-Фридрихом в 1722 г., которого вместе с приближёнными можно считать первыми подмосковными дачниками14. Не позднее второй половины XVIII в. дачами стали называть и небольшие загородные имения с усадьбами, которые обычно располагались недалеко от Москвы и уездных городов и служили своим владельцам лишь местом летнего отдыха, например, усадьба Якунчи-ковых «Черёмушки». Как правило, обработка земли здесь в принципе отсутствовала, а хозяйство сводилось к поддержанию усадьбы для различного рода «затей»15. В 1849 г. появилось издание «Как должно проводить лето на даче», в котором безымянный автор, описывая жизнь на даче, делает вывод, что всё должно быть подчинено отдыху и удовольствиям, а «иначе незачем приезжать на дачу»10.
К 1890-1900-м годам начинается массовое строительство дачных посёлков, возникавших, как правило, недалеко от железных дорог, строительство которых также приходится на это время. Посёлки строили на не освоенной ещё земле, планировки были наиболее выгодными для владельцев и основаны на прямоугольной сетке улиц, участки были максимально выровнены. Однообразие прямоугольной планировки компенсировалось разнообразием архитектурных решений каждого участка в отдельности, богатством стилистики дачных построек, обилием зелени. По правилам застройки запрещалась вырубка леса на территории участка, нельзя было застраивать более трети участка и устраивать глухие заборы, чтобы не нарушать естественные визуальные связи.
Стилистическая характеристика застройки дачных поселков была разнообразна. В 60-90-е годы XIX в. преобладают постройки в стиле западноевропейской эклектики, а также русской национальной архитектуры с многочисленными декоративными деталями в стиле И. П. Ропета (И. Н. Петрова) и В. А. Гартмана. В 90-е годы вновь преобладает псевдоготика, например, дача И. В. Морозова в Петровском парке, построенная Ф. О. Шехтелем. На рубеже веков строят в стиле модерн, например, дача А. И. Калиш на берегу Клязьмы, дача Р. В. Пфеффера в Сокольниках, дача В. А. Носенкова в Иваньково и др. Вновь возрождается интерес к формам национальной русской архитектуры, например, дача И. А. Александренко (постройка С. И. Вашкова) в посёлке Клязьма, к формам неоклассицизма, например, вилла «Чёрный лебедь» (архитекторы В. Д. Адамович и В. М. Маят), а также к формам английской и немецкой псевдоготики.
Кроме строительства дачных поселков на незастроенных землях, в это время усиливается тенденция распродажи или сдачи в аренду территорий старинных усадеб под дачное строительство. Эта ситуация описана в знаменитой пьесе А. П. Чехова «Вишнёвый сад».
Таким образом, на рубеже Х1Х-ХХ вв. существовало две формы загородных владений: сохранившаяся, но утратившая свой хозяйственный и культурообразующий статус усадьба, используемая только как место для отдыха и развлечения, и вновь возникшая дача, также с основной функцией летнего отдыха.
После длительного времени забвения любой формы собственности на землю, кроме традиционных «огородно-дачных соток», сегодня мы видим процесс возоб-
новления загородного строительства. Как более демократичный, сначала возродился процесс строительства элитных дачных посёлков. Но этот густо застроенный, практически без зелёных насаждений и закрытый глухими заборами участок жилья создаётся не для отдыха в общении с природой, с соседями и друзьями. Нередки случаи, когда покупатели элитного земельного участка не в состоянии находиться в окружении посторонних глаз, они ищут уединённости (от соседей, гостей, родственников). На первый взгляд кажется, что в архитектуре дачных посёлков отсутствует какая-то связь с архитектурными решениями начала XX в. Можно сказать, что она переживает период эклектики и бессистемно повторяет стилевые формы прошлых лет. И всё-таки в этой архитектуре есть положительное начало - сделать пребывание живущих в доме людей максимально комфортным. В этом она соотносится с архитектурными идеями периода модерна, хотя утилитарные качества постройки не совмещаются с их эстетическим выражением, или заказчики не ставят такой задачи перед архитекторами.
Более естественные условия предлагает усадьба. Сегодня вполне реально стать законным владельцем исторического архитектурно-ландшафтного ансамбля, давно утратившего статус государственного. Естественно, после полного или частичного воссоздания (реставрации, реконструкции) комплекса, включающего жилые, хозяйственные, парковые и другие объекты. При этом необязательно, чтобы новые постройки с абсолютной точностью копировали былые образцы. Внешне, конечно, желательно. Внутри же здание вполне может и должно быть ультрасовременным. Например, в модном стиле hight tech. Сегодняшняя усадьба «с историей» - это вовсе не дача в элитарном поселке, а сознательно выбранное и достаточно уединённое место для постоянного проживания всей семьи.
Современные усадьбы, безусловно, отличаются от старинных русских поместий. Однако в общих чертах они всё же возводятся в соответствии с прежними традициями. Особенно те комплексы, у которых было родовое дворянское имя. Так, по сведениям ведущих риэлтерских компаний Москвы, на сегодняшний день частные лица приобрели в собственность около 50 исторических усадеб.
Что касается обширных имений без какого-либо исторического прошлого, то они в основном тоже возводятся по критериям русской классики. В первую очередь это предполагает очень большой земельный участок с обязательно обустроенным ландшафтом, классическим английским парком вокруг центрального дома (дворца-новодела), тенистыми аллеями, клумбами, фонтанами, ажурными беседками, малыми архитектурными формами по всей территории, ротондами. Стиль усадебных построек ещё не сложился, так как это направление пока только определяется.
Современная усадьба продолжает линию развития усадьбы периода модерна и также лишена хозяйственного уклада. Но она лишена и культурообразующего статуса. Владельцы просто не ставят перед собой подобной задачи. В организации жизненного уклада заметно обращение к средневековой закрытости и замкнутости. Владельцы современных загородных усадеб стремятся оградить себя от внешнего мира. Руководители компаний, связанных с загородной недвижимостью, считают, что, «помимо статусной составляющей, тяготение людей к приобретению родового
имения можно объяснить попыткой обособиться от внешнего мира и его проблем, спокойно жить в удалении от шума и суеты в кругу семьи»17.
Можно предположить, что современные архитектурные и социокультурные проблемы, связанные с загородным строительством, получат своё разрешение тогда, когда изменится общественная позиция заказчиков.
1 Вяземский П. А. Московское семейство старого быта // Вяземский П. А. Эстетика и литературная критика. М., 1984. С. 370.
2 Летягин Л. Н. Русская усадьба: мир, миф, судьба. URL: http://www.mssian.s1avica.org/ articlel860.html (дата обращения: 20.03.11).
4 КириченкоЕ. II. Федор Шехтель. М., 1973. С. 40.
5 Памятники архитектуры московской области. Каталог в 2 т. М., 1974. Т. 1. С. 119.
6 Архитектурная Москва. 1911. Вып. 1. С. 17.
I Нащокина М. В. Усадебные постройки А. В. Кузнецова для семьи Морозовых // Труды первых Морозовских чтений. Ногинск, 1995.
8 Нащокина М. В. К интерпретации образной структуры усадьбы Грачевка // Остафьевский сборник. 1994. Вып. 3.
9 Летягин Л. Н. Указ. соч.
10 Коробко М. Ю. Начало науки об усадьбах // История. М.: «Первое сентября», 2003. №№ 34-35.
II Летягин Л. Н. Указ. соч.
13 Кпючевский В. О. Русская история. М., 1992. С. 115.
14 Капустин В. А. Леоново. М., 1908. С. 23.
15 Коробко М. Ю. Указ. соч.
16 Павлова Т. Г. К истории подмосковных дач // Московский журнал. 1997. № 2.
Русская дворянская усадьба в качестве явления художественной культуры изучена мало, хотя существует литература, посвященная усадебным культурным центрам этого времени.
Художественный мир русской дворянской усадьбы слагался из сочетания различных видов искусства, художественной и общественной жизни, культурного, хозяйственного и повседневного быта, комфортабельной и одновременно изысканной архитектурной средой гармонично вписывавшейся в живую природу. Это компилятивное сочетание не только было тесно связано с процессами, происходившими в русской художественной культуре XIX века, но и оказывало на эти процессы значительное влияние.
Воспетая писателями и поэтами дворянская усадьба с одной стороны, сама была своеобразным феноменом культуры. Усадьба являлась составной частью провинциальной культуры и в то же время принадлежала и культуре городской, таким образом участвуя во взаимном обмене этих двух полюсов культуры, способствуя их обогащению и укреплению.
В изучении русской усадьбы исследователь Т.П.Каждан выделяет два аспекта: “Первый из них заключается в анализе связей, возникавших в процессе создания ансамбля усадьбы между естественной природой, садово-парковым формированием, архитектурой и пластическими искусствами. Второй аспект связан с сложением в архитектурно-парковой среде усадьбы специфической творческой атмосферы, способствовавшей развитию и процветанию различных видов искусства в особенности литературы, музыки, зрелищных искусств. Поэтому русская усадьба была не только приятным местом сезонного обитания владельцев поместья, но и соответствовала эстетическим идеалам человека того времени и обладала условиями, упрощавшими отношения с простым народом.
А.А. Фет задавался вопросом: ”Что такое русская дворянская усадьба с точки зрения нравственно-эстетической” И сам отвечал: ”Это “дом” и ”сад”, устроенные на лоне природы, когда человеческое едино с ”природным” в глубочайшем органическом расцвете и обновлении, а природное не дичится облагораживающего культурного возделывания человеком, когда поэзия родной природы развивает душу рука об руку с красотой изящных искусств, а под крышей усадебного дома не иссякает особая музыка домашнего быта, живущего в смене деятельности труда и праздного веселья, радостной любви и чистого созерцания”.
В XIX в. в усадебном строительстве доминирует классицизм. Этот стиль “способствовал сохранению цельности человеческой породы, утверждая, что все противоречия могут быть преодолены”. Именно гармония “дома”, ”сада” и ”природы”, о которой говорит Фет и нашла свое отражение в классицизме. Отсюда стремление обособить, отделить и сгармонизировать островок усадьбы. Она давала ощущение независимости и свободы (культ античности). Усадьба укрепляла веру человека в свое благополучие. Она была родиной дворянину (человеку), здесь проходило его детство, сюда он возвращался, чтобы смерть избавила от старости.
Вообще, художественный облик усадьбы был настроен на то, чтобы вся ее среда источала историю. Классицизм связывал прошлое и настоящее, античность и современность. Об элладе напоминали:
- 1) коллоны главного дома,
- 2) росписи, подражающие помпейским,
- 3) “антикизированная” мебель и утварь. Скульптурные изваяния в доме, мраморные статуи перед домом и в саду представляли героев древности и мифологические аллегории.
За примерами далеко ходить не надо. Достаточно вспомнить богатейшую коллекцию статуй “Марьино”: “Венера Марьинская”, ”Богиня медицины”, ”Юлий Цезарь”, ”Сократ” или ”Моква”: ”Три грации” и т.д.
Попадая в господский дом можно увидеть как изделия художников-самоучек, так и произведения лучших портретистов и пейзажистов Западной Европы и России. Нередко художники изображали саму усадьбу. Например, в “Избицком доме” находится картина неизвестного художника “Дворец в Марьино”.
В общественной жизни XIX в. было две стороны городская и деревенская. И потому усадьба стала неким символом российской жизни, что она была тесно связана с обоими полюсами общественного бытия. «Усадебный уклад,- пишет Ю.Г.Стернин,- мог бы быть ближе то к сельской свободе, то к столичной регламентации, он мог ассоциироварться, то с «философической пустыней», то с «надменной Москвой».
Не только статуями богаты усадебные коллекции. Каждая усадьба представляет собой картинную галлерею. Причем чаще всего они являются не отрибутом богатства и знатности, а подобраны с большим вкусом и идеально вписываются в интерьер.
Почти обязательная принадлежность усадьбы это фамильные портреты. Портретная галерея предков своим размахом напоминали крупные дворцовые собрания прежних русских вельмож. Так в Мокве представлен целый ряд прямых потомков Нелидовых. Гениалогия дома - история усадьбы в лицах.
В конце XVIII- начале XIX века художественный дилетантизм занимал в жизни усадьбы немаловажное место. Почти каждый помещик пробовал себя в живописи. В имение приглашали учителей рисования, обучавших начальным знаниям по рисунку, композиции, живописи не только детей, но и взрослых. Выпускались специальные учебники для домашнего обучения рисунку. Среди них: “Руководство” М.Некрасова (1760), “Способ, как в три часа неумеющий может стать живописцем” Л.Басина (1798) и др.
“Главными темами художников-дилетантов были изображения самих усадеб, романтических пейзажей, усадебной повседневности и праздников”, - отмечает исследователь М.Звягинцева.
Профессионально занимался живописью Вячеслав Григорьевич Шварц. Когда ему исполнилось восемь лет он со своей матерью переезжает в имение “Белый Колодезь”, где начинает много рисовать тушью и серпией, копирует картины, которые украшали стены родительского дома.
За свою недолгую жизнь художник создал ряд произведений, принесших ему прижизненную славу. Его жизнь и творчество были тесно связаны с родным краем. Так, свою последнюю работу “Вешний царский поезд на богомолье” В.Г.Шварц закончил в Белом Колодезе, изобразив на ней пейзаж своей родной усадьбы.
В Нескучном проживала целая семья художников. Глава семьи профессор архитектуры Н.Л.Бенда и его сыновья-архитекторы Альберт Николаевич, более известный как акварелист, и Леонтий Николаевич, художник и историк искусства Александр Николаевич - внесли большой вклад в развитие русской худржественой культуры. Примечательно, что из внуков Николая Леонтьевича - Евгений и Зинаида (в замужестве Серебрякова) - стали известными живописцами.
Как известно, расцвет дворянских помещичьих усадеб приходился на конец ХVIII - первую половину XIX века. Именно в эти годы сеть усадеб охватила буквально всю европейскую часть России. Как правило в одном и том же уезде можно было встретить жителей Санкт-Петербурга, Москвы, Курска (Барятинские, Юсуповы, Голицины и т.д.). Обмен новостями, модами, знаниями из самых разных областей науки и искусства делали усадьбу одним из ведущих центров распространения новой информации, охватывающей буквально все сферы жизни русского провинциального общества.
Для обучения детей помещиков в усадьбы приглашались учителя - это были прежде всего студенты, молодые люди, только что окончившие учебные заведения, а также иностранные преподавтели - французы, немцы. Некоторые литературные произведения того времени дают некий образ учителя, хотя и искаженный. Образы создают Фонвизин в “Недоросле”, или Пушкин в “Евгении Онегине” (“француз убогий, чтоб не измучилось дитя, учил его всему шутя”). Для исправления этого стереотипа достаточно вспомнить, что многие замечательные отечественные писатели и ученые в молодости занимались репититорством (Чехов и др.) и работали учителями в усадьбах.
Во многих даже самых заурядных усадьбах собирались прекрасные библиотеки, в которых хранились книги и журналы, поступающие не только из Москвы и Петербурга, но и из-за границы. Среди книг встречались не только художественные произведения, но и разнообразные руководства по ведению хозяйства, по строительству. Такие книги стали для многих помещиков тем источником, который определил их художественные вкусы и знания в области строительства, в сельском хозяйстве, позволил расширить многообразие форм природопользования.
В одном из популярных в начале XIX века многочисленных “путешествий” читаем: ”В деревне, в счастливой тишине ее, всякое удовольствие живее. Сидя (около вечера) у открытого окна, под ясным небом, перед зелеными деревами сада, читаю с таким удовольствием, которого в шумном городе заманить в сердце почти никак не возможно. Свежесть чувств и мыслей моих подобна свежести ничем не заряженного воздуха; несколько раз повторяю одну фразу, одно слово - чтоб не вдруг выпить божественный нектар, но понемногу, но прихлебывая… ох! Сластолюбие ума во сто раз тоньше всякого сластолюбия на свете! Ум, талант, книги! Что может сравниться с вами.
Несмотря на излишнюю восторженность и некоторую жеманность стиля, приведенное высказывание отражает взгляды и вкусы большинства представителей провинциального дворянства.
Остановимся по-подробнее на том, какого рода литература интересовала помещиков.
Среди книг значительную группу составляли издания прикладного характера, ориентированные, в первую очередь, на усадебного потребителя. Они содержали сведения, касающиеся ведения хозяйства, что способствовало развитию земледелия. Эти книги должны были распространять “общеполезные сведения”, помогавшие улучшению хозяйства. Подобная литература пользовалась большой популярностью у курских помещиков.
Немало было произведений художественной литературы. Культуролог М.М.Звягинцева пишет: “В усадебных библиотеках имелись произведения М.В.Ломоносова, Г.Р.Державина, И.Ф.Богдановича, пьесы А.П.Сумарокова и Д.И.Фонвизина. На книжных полках соседствовали торжественные оды и сентиментальные повести, книги военной и сельскохозяйственной тематики, мемуары и религиозная литература”.
Курская усадьба была не только потребителем, но и объектом литературного творчества. Так в одном из наиболее популярном романе начала XIX века - “Российский Жилбаз, или Похождения князя Гаврилы Симеоновича Чистякова” В.Т.Набережного - судьбы героев тесно связаны с Курской губернией.
Таким образом, следует отметить, что в связи с увеличением количества библиотек и содержащихся в них книг, улучшается культурный уровень дворянства.
Практически все крупные дворянские усадьбы являлись музыкальными центрами. Особое качество и масштабы принимало музыкальное творчество в усадьбах некоторых петербургских вельмож. В Борисовке, принадлежавшей Шереметьевым, была создана прекрасная хоровая капелла, гастролировавшая даже в Москве и Петербурге.
Особое значение имели журналы или периодические издания. Об этом свидетельствует высокая популярность “Экономического магазина”, журнала, выходившего в Москве с 1720 по 1789 г. Этот журнал издавал Н.Н.Новиков, а одним из основных авторов был А.Т.Болотов, известный русский агроном, лесовод, паркостроитель.
Использование последних достижений ландшафтной архитектуры в конце XVIII-XIX веке привело к тому,что вокруг усадьб не только устраивались пейзажные парки, но и как бы заново создавался весь окружающий ландшафт.
Так, например, в имении Нелидовых существующая дубрава была переформирована в английский парк, а запруды на реке Мокве образовали систему из трех прудов. Даже посмотрев план любой, без исключения, усадьбы, можно невооруженным взглядом увидеть четкие, словно по линейке вычерченные геометрические фигуры.
Особую роль играли усадьбы - родовые имения наиболее знаменитых дворянских фамилий или богатых и знатных людей. Для них был открыт доступ к самым последним достижениям в области сельского хозяйства, промышленности, к новым технологиям они знакомились с наиболее передовыми идеями в искусстве, политике, нуаке.
”Эти усадьбы оказывали влияние на развитие не только уезда, но и всей губернии”, - пишет Ю.А.Веденин.
В них соседские помещики могли познакомиться со всеми новинками культуры. Это и здания, в строительстве которых нередко принимали участие столичные архитекторы; это и устроенные по последней моде парк, домашний театр и оркестр, где игрались первые отечественные пьесы и музыкальные произведения; картинные галереи,где висели полотна крупнейших зарубежных и отечественных художников, в штате усадьбы почти всегда были домашние художники, нередко кончавшие курс у известных столичных мастеров и множество ремесленников, выполнявших самые разнообразные заказы со всей губернии.
В качестве примера можно привести рассказ об одной, весьма известной когда-то усадьбе. “Ивановское, столица имений Барятинских, с церковью, училищами, больницами, богадельнями, фабриками было благодатным центром всей Курской губернии. Каждый, кому нужно было заказать хороший экипаж, прочную мебель, кто отделывал дом, имел надобность в слесарях, обойщиках, малярах и других мастерах, каждый, кто желал украсить свои комнаты ценными деревьями и кому нужно было приобрести какого-нибудь теленка или барана возвышенной породы - ехал в Ивановское с уверенностью найти там желаемое при дворце состояли сотни обойщиков, слесарей, каретников, штукатуров, лепщиков, живописцев, столяров и тому подобных мастеров” (В.А.Инсарский).
“В доме был театр, в котором игрались пьесы на русском и французском языках был оркестр, из 40 или 60 музыкантов, составленный из крепостных людей. Давались концерты, в которых принимали участие жившие тогда в соседстве известные меломаны”. (Зиссерман А.А.)
Влияние усадеб проявлялось не только в жизни дворянства, оно самым существенным образом внедрялось и в крестьянскую культуру. Об этом свидетельствует и использование новых технологий в крестьянских хозяйствах и распространение художественных принципов и стилей, выработанных в профессиональном искусстве, в народном творчестве, включение современных форм декора в убранство фасадов деревенских крестьянских домов и т. д.
“Роль усадьбы не ограничивалась внедрением инноваций в культуру провинции, она сыграла огромную роль в возрождении народного искусства, в формировании современной народной культуры”,- продолжает Веденин Ю.А. . Большинство русских художников, композиторов, писателей впервые познакомилось с народной культурой через усадьбу. Об этом чаще всего писали в связи с творчеством Пушкона, Мусоргского и Толстого. Но такой список мог бы быть бесконечным. В конце XIX века, когда в среде русской интеллигенции была весьма популярной идея о необходимости сохранения и возрождения народного искусства, именно усадьба оказалась наиболее подготовленной к тому, чтобы взять на себя роль лидера в этом благородном деле.
“Наличие уже действовавших художественных мастерских, тесная связь с крестьянами, концентрация именно около усадьбы людей одаренных и творческих, представляющие самые разные слои общества, - вот причина того, что в самых разнообразных районах России появились свои Абрамцева и Талашкины”,- пишет Ю.А.Веденин .
В отличие от монастырей, поддерживающих свет религиозно-духовной культуры России, усадьбы играли ведущую роль в сохранении и распространении светской культуры. Однако место церкви в усадьбе было также значительным: ведь усадьба - это комплекс, состоящий из жилого дома, церкви, хозяйственных служб, парка, сельскохозяйственных и лесных угодий. Усадебная церковь являлась тем связующим звеном, которое духовно объединяло господ, дворовых людей и жителей примыкающих к усадьбе деревень, делало их контакты более тесными и более человечными.
При этом хозяева усадьбы имели возможность лучше узнать крестьян, а крестьяне приобщались к более высоким духовным и культурным ценностям. Так, например, можно предположить, что требования к проведению религиозных обрядов, к уровню образованности самих священнослужителей в усадебных церквях были более высокими, чем в обычных сельских храмах.
Взаимодействие светской и духовной культуры, тесное переплетение всех видов и форм культуры - бытовой, хозяйственной, художественной, политической с религиозными нравственными категориями поддерживало усадьбу на передовых рубежах культурной жизни страны.
Время максимального могущества российского феодального сословия стало и временем расцвета загородной дворянской усадьбы. «Жалованная грамота на права и преимущества благородного российского дворянства» 1785 г. повторяла, обобщала и окончательно юридически закрепляла его привилегированное положение. Дворянин объявлялся свободным от телесных наказаний и всех видов податей, лишить его чести и звания можно было теперь только по суду и с высочайшей конфирмации. Подтверждалось право дворянства на свободу от обязательной государственной службы, приоритетное владение землей и крестьянами. Имение с недрами и водой, а также лесами, «растущими в дворянских дачах», оставалось наследственной собственностью, не выходящей из рода даже в случае тяжких преступлений владельца. Дворянству было разрешено участие в производстве и торговле. Именно представители господствующего сословия получали образование, соответствующее европейскому уровню просвещенности.
Эти обстоятельства дали мощный импульс развитию усадебной культуры и определили характерные черты «классического» этапа в ее истории, приходящегося на последние десятилетия XVIII - первую треть XIX в. Эпоха царствования Екатерины II стала началом бурного монументального строительства загородного ансамбля, когда возникают комплексы в имениях, где ранее не было даже господского дома. Императрица в одном из писем отмечала «манию строительства», охватившую ее подданных О последних десятилетиях XVIII в. Андрей Тимофеевич Болотов вспоминал: «...правду сказать, и околодок наш был тогда так пуст, что никого из хороших и богатых соседей в близости к нам не было. Тогдашние времена были не таковы, как нынешние ; такого великого множества дворянских домов, с повсюду живущими в них хозяевами, как ныне, тогда нигде не было: все дворянств находилось тогда в военной службе, и в деревнях живали одни только престарелые старики, не могущие более нести службу или за болезнями и дряхлостью, по какому-нибудь особливому случаю оставленные...» . Уже в конце столетия усадьбы возникают по всей расширяющей свои границы Российской империи, в тех районах, где издавна существовало помещичье землевладение, и в тех, где получали богатые вотчины екатерининские вельможи, например на Украине и в Крыму. Особенно интенсивное усадебное строительство развернулось в местности с традиционно крепкими позициями российского феодального сословия, центром которой была Москва. В «Путешествии из Москвы в Петербург» А.С. Пушкин писал: «Некогда в Москве пребывало богатое, неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые... некогда Москва была сборным местом для всего русского дворянства, которое изо всех провинций съезжалось в нее на зиму. Блестящая гвардейская молодежь налетала туда ж из Петербурга...». А летом Москва пустела: «...гости съезжались на дачу».
Однако создание сети усадебных ансамблей нельзя считать процессом, типичным для всего дворянства. Преимуществами господствующего положения воспользовалась в первую очередь элита сословия. Дворянская усадебная культура – явление уникальное во всех отношениях. Достаточно привести несложные расчеты, основанные на данных работ А. Романович-Славатинского, В.И. Семевского, В.М. Кабузана, С.М. Троицкого . Строительство даже не отличающегося особой роскошью усадебного ансамбля с господским домом, церковью, пейзажным парком и живописными запрудами предполагало труд не менее 200 человек. К началу XIX в. лишь 2–3% стотысячного российского дворянства могли позволить себе загородные усадьбы, отличающиеся от крестьянской избы и демонстрирующие элитарный быт помещика. Вот эти 2–3 тысячи «родовых гнезд» и создали феномен усадебной культуры, навсегда слив свои классические очертания с российским ландшафтом.
Жанровые черты усадебной культуры периода ее расцвета были определены загородными резиденциями вельможного дворянства, такими как Кусково и Останкино Шереметевых, Архангельское Юсуповых, Батурин Разумовских, Надеждино Куракиных, Умань украинского магната Потоцкого. Роскошь подобных ансамблей обеспечивалась мощными хозяйствами с использованием последних агрикультурных достижений. Загородные дворцы создавались лучшими архитекторами и паркостроителями: Н.А. Львовым, В.И. Баженовым, И.Е. Старовым, М.Ф. Казаковым, Д.И. Жилярди, К.И. Бланком, в них трудились целые артели декораторов, живописцев, крепостных мастеров и вольнонаемных ремесленников. Усадебные комплексы могущественной элиты имели практически профессиональный театр, многотомные библиотеки, богатейшие коллекции и собрания картин. Так, быт подмосковной Отрады, одного из знаменитых Орловых, графа Владимира Григорьевича, обслуживало более двухсот человек, среди них – лакеи, кучера, форейторы, садовники, артисты, музыканты, всякого рода секретари и конторщики. Был доморощенный поэт и свой астроном, извещавший графа о передвижении звезд и планет, не обошелся сановный владелец и без усадебного «богослова», роль которого выполнял ученый камердинер . Для столь многочисленной «челяди» в 1806 и 1808 гг. были специально составлены «Штаты и положения дворовым людям Его Сиятельства Гр. Владимира Григорьевича Орлова, вольнослужащим) и церковникам, находящимся при московском и отрадненском домах» .
К 20-м гг. XIX в. активное строительство представительных загородных резиденций постепенно сокращается, что было связано как с оскудением средств даже в среде высшего дворянства, так и с нараставшей тенденцией к камерности поместного быта. В это время усадьбы чаще перестраивались, чем возводились заново. Кузьминки, именовавшиеся ранее Влахернское, в 20–30-е гг. также реконструируются. Уральские заводы владельцев усадьбы князей Голицыных позволили придать блеск этой подмосковной, о роскоши которой свидетельствует серия литографированных видов, выполненная в первой трети века.
Загородные резиденции сановников становились объектом подражания для многих помещиков с более скромными средствами, которые также стремились благоустроить свои имения, возвести господский дом и окружить его службами, парком или садом. Сословный гонор дворянина, владеющего 100 душами и менее, не позволял, однако, ему довольствоваться бытом однодворца. «Приклеенные к избе четыре дорические колонны с фронтонным треугольником над ними» становились знаком причастности к «благородной касте». Но лабиринты из палок, веток и огородных растений, грубоватая крестьянская трактовка классической архитектуры, упрощенный пересказ плохо понятых художественных идей не создавали еще атмосферы усадебного быта «золотого века» российского дворянства.
Загородный ансамбль не может быть механически представлен «инвентаризацией имущества», основанной даже на самых достоверных описях. Например, имение Меньшиковых Черемушки – это не просто «подгородная дача, именуемая с. Знаменское, с землями, лесами, каменными и деревянными строениями, с мебелью, с посудою, всякого звания земледельческими орудиями и машинами, с пожарным, кузнечным и столярным инструментом и с конскою упряжью...» . Каждая усадьба имела свою судьбу и свой образ жизни, который не мог быть растиражирован путем наивного подражания. История загородных ансамблей тесно переплеталась с биографиями их владельцев, личностью человека, создавшего комплекс, укладом семьи, одухотворившей стены господского дома.
Дворянская усадьба конца XVIII–первой трети XIX в. – это особый стиль жизни, свое неповторимое мироощущение, это и загородная увеселительная резиденция, миниатюрный прообраз царского двора, многофункциональное, огромное хозяйство, театр, дворец, музей, монументальный ансамбль сановника; это и сельский культурный салон, приют поэта, ученого, философа, уникальный сад агронома-новатора, кружок политических единомышленников; это и патриархальный семейный очаг.
Многоликая специфика усадебного быта могла проявиться в одном ансамбле, который в силу своей универсальности представал одновременно «родовым гнездом», роскошной резиденцией аристократа и кабинетом просвещенного дворянина. На протяжении рассматриваемого времени постепенно складывалась «философия сельской жизни» , мешающая дело с бездельем , где нашлось место для роскошных фантазий, ритуализированной традиции и поэтического вдохновения.
«Понятно, что с очень большой долей условности можно объединить в одну историко-культурную тему дворцовые загородные резиденции крупных российских вельмож, представителей богатейших помещичьих фамилий, с одной стороны, и скромные сельские приюты мелкопоместного дворянства – с другой» , – справедливо пишет Г.Ю. Стернин. Действительно, расцвет усадебной культуры конца XVIII–первой трети XIX в. был обусловлен деятельностью этих «крупных российских вельмож, представителей богатейших помещичьих фамилий», иначе говоря, историей дворянской элиты, а вернее, элит, отличающихся сложной структурой и недолговечностью могущества отдельных родов.
Сложный, обусловленный многими взаимосвязями мир усадьбы дворянской элиты рассматриваемого периода возник как порождение следующих процессов развития привилегированного сословия России:
– формирование иерархии верхушки дворянства, включающей несколько пересекающихся элит: элиту власти, т.е. крупных чиновников, близких ко двору; экономическую элиту, к которой относились богатые землевладельцы; просвещенную элиту, первые поколения российской дворянской интеллигенции и, наконец, элиту прошлого, затухающие фамилии с гордой родовой памятью о прежнем могуществе. Состав дворянской знати был нестабилен, на два-три поколения поднимались к престолу и стремительно богатели отдельные семьи, затем род мельчал, беднел, затухал, и на его место приходили новые сановники и магнаты. Власть политической элиты оспаривалась элитой культурной, а порой и экономической, не имеющей часто доступа к трону;
– появление слоя просвещенного дворянства, усвоившего элементы западноевропейской культуры, которые, попадая в российский социальный контекст, приобретали нередко иной смысл и функции. Образованная элита стала социальной базой первых поколений российской интеллигенции, оппозиционно настроенных и по отношению в престолу, и по отношению к светской массе;
– противоречивый, так и не завершившийся процесс формирования сословной культуры дворянства (воплотившийся, в частности, в осознании ценности родовой памяти, традиций, реликвий) был осложнен становлением в среде образованной элиты социально-психологического типа самоопределяющейся «личности новоевропейского времени.
Интенсивное обживание территории имения, возведение господского дома и разбивка парка были связаны с отходом владельца от государственной службы. Так, Вороново начинает отстраиваться лишь после женитьбы и увольнения от дел президента Вотчинной коллегии И.И. Воронцова. Следующий период расцвета усадьбы связан с отставкой другого ее владельца, Ф.В. Ростопчина. Ссылка П.А. Катенина стала лишь началом его добровольного уединения в усадьбе Колотилово Костромской губернии, где поэт отстроил себе заново дом . Коммуникации тех лет, весенняя и осенняя распутица исключали совмещение сельской свободы и государственной службы, где не допускались длительные отлучки. О чиновнике, месяцами проживающем в усадьбе, забывали, его обходили, он терял покровителей и не мог рассчитывать на успешную карьеру. Разведение оранжерей и выращивание экзотических цветов в подмосковном Узском генералом от инфантерии П.А. Толстым, командиром пятого пехотного корпуса, расквартированного в Москве и окрестностях, может считаться скорее удачным стечением обстоятельств, чем нормой.
Правительство предусмотрительно старалось не назначать дворян на службу вблизи их родовых имений и таким образом ставило чиновника перед выбором: либо «наслаждение собственностью своею», либо карьера. Доктору философии, бывшему советнику Гатчинского городового управления при Павле I А.М. Бакунину предлагали место попечителя Казанского университета, но он предпочел семейный очаг в Премухине и согласился лишь на должность попечителя Тверской гимназии . В рассматриваемый период возможна была такая характеристика социального статуса: «капитан-поручик в отставке, помещик Орловской губернии».
Уход от придворной жизни часто сопровождался переездом в барскую неслужащую Москву, что стало одной из причин столь блистательного расцвета именно знаменитых «подмосковных». С 1807 по 1810 г. князь Б.В. Голицын, взяв временную отставку, проживает в Москве и Вяземах . Н.С. Ментиков, также выйдя из службы в чине полковника гвардии, поселился в Москве и на протяжении нескольких десятилетий развивал и совершенствовал хозяйство в Черемушках.
Отказ, пусть даже временный, от карьеры следовал за «неуспехом по службе», потерей фавора, опалой или желанием покинуть свет, т.е. скрытым или очевидным, внутренне мотивированным или ситуационным конфликтом с чиновной средой. Вольно или невольно усадьба становилась убежищем, психологической нишей, своеобразным тылом, который необходимо было укрепить. Любая, даже малая, неудача на служебном поприще вызывала спасительную мысль о бегстве в усадьбу. Идеал тихой спокойной деревенской жизни, избавлявшей от утомительной суетности большого света, прочно укрепился в сознании дворянина, поддерживая его часто иллюзорную надежду на всегда существующую возможность ухода.
Итак, событием, непосредственно предшествовавшим созданию усадебного комплекса, оживлению ранее пустовавшего имения, была отставка владельца, превращение его, пусть, как правило, временное, из чиновника в помещика или даже скорее вотчинника. Можно было вполне успешно руководить хозяйством и собирать оброк через управляющего и приказчика. Дворяне в некоторых своих разбросанных по различным губерниям деревням вообще никогда не бывали. Но заочно вести усадебное строительство, через переписку разбивать парк и продумывать интерьеры господского дома оказалось значительно сложнее, а собирать коллекции и организовывать оркестр – просто бессмысленно. Жизнь в усадьбе без барина затухала мгновенно. Степан Борисович Куракин свое знаменитое Степановское-Волосово начинает отстраивать после выхода в 1789 г. в отставку в чине генерал-майора. Смерть настигает владельца в 1805 г., и незавершенный комплекс переходит к его брату Александру Борисовичу, послу при венском, а потом при французском дворе. Постоянные отлучки хозяина усадьбы становятся причиной крайне затянувшегося строительства. Окончательный свой вид усадьба приобретает лишь при Алексее Борисовиче, который искренне любил Степановское и даже запечатлел его виды на картинах, выполненных маслом.
Уход со службы часто оказывался временным. Некая гибкость социальных возможностей господствующего сословия позволяла владельцу усадьбы покинуть теперь уже отстроенный загородный ансамбль и вновь оказаться в чиновной среде.
Переезд в имение, уход со службы, удаление от городской жизни неизбежно приводили к понижению значимости чиновного статуса и светского престижа в сознании дворянина. Сельская свобода ослабляла регламентацию чиновного мира и условности обычая. Усадьба становилась местом для домашнего театра, дилетантских литературных опытов, превращаясь в мир вольной эклектики. В своеобразных усадебных клубах устраивали карточные вечера, играли на бильярде, музицировали. Ритуалом усадебной жизни оставалась ежегодная охота. Усадьба – это образ жизни, особый бытовой уклад, стиль поведения. А.А. Фет писал: «Что такое русская дворянская усадьба с точки зрения нравственно-эстетической?» «Это «дом» и «сад», устроенные на лоне природы, когда человеческое едино с «природным» в глубочайшем органическом расцвете и обновлении, а природное не дичится облагораживающего культурного возделывания человеком, когда поэзия родной природы развивает душу рука об руку с красотой изящных искусств, а под крышей усадебного дома не иссякает особая музыка домашнего быта, живущего в смене деятельности труда и праздного веселья, радостной любви и чистого созерцания» .
Владелец Суханова, князь П.М. Волконский, блистательный генерал, участник Отечественной войны 1812 г., очень ценил тихие дни, проведенные в своей подмосковной. В июне 1824 г. он писал графу А.А. Закревскому: «Живу совершенно как в раю, никуда не тороплюсь, ответственности никакой, делаю, что хочу, занимаюсь целый день разными работами по дому, в саду, отделываю дорогу в парк» .
Уклад деревенской жизни дворянина формировался не спонтанно. Владелец усадьбы, пользуясь относительной свободой и удаленностью от официоза, сам создавал свой стиль и круг общения, свой распорядок жизни, свою сферу обитания, свой маленький неповторимый мир. На расстоянии всего 60 верст от Москвы отошедший от общественной деятельности и большого света, перенесший четыре года шлиссельбургского заточения Н.И. Новиков в родовом Тихвинском провел безвыездно более 20 лет. Здесь жил он «с троими детьми, с верным другом, с супругою покойного друга и с коротким приятелем Лекарем», «сделался садовником», упражнялся «по любимой материи», получал «регулярно в день рождения и именин по переведенному манускрипту» от С.И. Гамалеи и засиживался за полночь за дружеской беседой .
Загородный дом превращался в социальную периферию дворянской империи. Именно социальную. Усадьбы располагались недалеко от столиц или крупных городов, архитектуру ансамбля никак нельзя назвать провинциальной. Усадьба становилась периферией в смысле известной независимости и удаленности от эпицентра господства бюрократических ценностей и потому местом, где формировались иные ориентации и стремления. В свое имение удалялся частный, скажем, нечиновный человек: или помещик, заводящий обильное хозяйство, или свободный поэт, или неудавшийся сановник. Обаяние усадебной культуры было создано не изредка наведывающимся преуспевающим вельможей, а дворянином, который отошел от чиновной иерархии и проживал в деревне постоянно или большую часть года, возвращаясь в город лишь по первому снегу.
Усилия этих роскошествующих вельмож, отставных чиновников и ссыльных писателей, направленные на создание усадьбы, мотивировались различными стремлениями. Стиль жизни в усадьбах определялся предпочтениями их владельцев. Увеселительные загородные ансамбли стали прекрасным местом для престижной демонстрации богатства и реализации дорогостоящих затей. В таких имениях охоты сменялись балами, обедами, за прогулками по парку следовали фейерверки, катания на лодках, карточные вечера. «Летом один праздник, как правило, переходил в другой, – пишет B.C. Турчин, – хозяева и гости переезжали из одного поместья в другое; и так месяцами» . Например, в Марфино, когда усадьбой владели Салтыковы, съезд гостей из Москвы доходил до двухсот человек. Просвещенный вельможа, однако, не мог ограничиться лишь многолюдными увеселениями. В усадьбах возникают постоянные театры и оркестры. При этом высокая эстетика практически никогда не приносилась в жертву практичности.
Резиденции сановников становились визуальным воплощением могущества не только владельца, но и самой власти, к которой он был причастен. Монументальные парадные ансамбли возникают в это время в присоединенных к России районах Польши, Белоруссии, Крыма, Украины. Так, Гомельская усадьба Румянцевых в 1834 г. была выкуплена царским наместником в Польше князем И.Ф. Паскевичем. Он проводит реконструкцию дворца и создает парадное здание, предназначенное для размещения воинских трофеев и высочайших подарков. Как указывает исследователь В.Ф. Морозов, в облике дома Паскевича очевидна отсылка к памятнику польского классицизма – двору Станислава-Августа, чем зодчий и заказчик хотели показать идентичность положения царского наместника и польского короля .
Владения помещиков могли стать и сферой их сельскохозяйственных увлечений. Деятели «легализованного» в 1820 г. Императорского Московского общества сельского хозяйства С.И. Гагарин в Ясенево, П.А. Толстой в Узском, Н.С. Меншиков в Черемушках, А.И. Герард в Большом Голубино строили богатые оранжереи и теплицы, разводили уникальные растения . Так на российских равнинах была воплощена формула Вольтера: «каждый должен возделывать свой сад» .
Загородная дворянская усадьба была местом не только для театрализованного быта, изящных затей владельца и репрезентации его чиновного статуса. В своей вотчине отошедший от дел феодал мог посвятить мерно текущие дни научным занятиям. Кабинетом на природе, где мысль свободна от суетных забот, представила исследовательница С.С. Каткова дом поэта. П.А. Катенина в Костромской губернии. Усадьба Колотилово включала минимальное количество служб, в ней сложно представить жизнь большой семьи: она была предназначена для уединенных занятий владельца и нечастых приемов друзей . В подмосковном Марфино Н.П. Панин соорудил почти лабораторию алхимика для изучения оккультных наук и магнетизма . А бывший директор Академии наук уже упоминаемый граф В.Г. Орлов имел в своей Отраде физический и геологический кабинеты, бережно хранил библиотеку, архив и некоторые личные вещи М.В. Ломоносова, приобретенные у вдовы ученого братом Г.Г. Орловым .
Вольный мир сельской усадьбы, одухотворенный непосредственной близостью природы, превращался в Аркадию поэтов, литературный салон, кружок политических единомышленников. В премухинском доме Бакуниных происходили совещания «Союза спасения» и «Союза благоденствия», читались Шеллинг, Кант, Гегель, звучало фортепиано, встречались участники кружка Н.В. Станкевича . Загородными культурными центрами второй столицы были Большие Вяземы Голицыных, Остафьево Вяземских и многие другие подмосковные .
Дворянская усадьба – это, конечно же, замкнутый мир семьи, подобно Премухину A.M. Бакунина, где выросло десять детей. Не случайно и А.Т. Болотов писал: «Я расскажу вам, как по приезде из службы в отставку обостроживался я в маленьком своем домишке, учился хозяйничать и привыкал к сельской экономии, ... как познакомливался со своими соседями... потом женился, нажил детей, построил дом новый, завел сады; сделался экономическим, историческим и философическим писателем... чем веселился...» . «Семейное гнездо» было и важнейшей сферой социализации личности дворянина, и священным местом памяти рода, запечатленной в фамильных портретах, усыпальницах, обелисках.
За многоликим и сложным усадебным миром стояло столь же сложное переплетение мотивов и взглядов его создателя. Усадьба была выражением личности владельца, визуальной реализацией его ценностей и вкусов Дворянин финансировал и организовывал строительство, подыскивал архитектора, выступал и заказчиком и воплотителем проекта, именно он продумывал до мелочей ту среду, где будут расти его дети, где он увековечит имена предков и свою собственную жизнь, именно он определял весь уклад усадебного быта. «Если не удастся мне сим домом пользоваться и в нем жить, – писал А.Б. Куракин, – пусть же останется он здешнему месту прочным украшением и памятником мне» .
Л.А Перфильева в статье о дворце в Остафьево детально исследует вопрос об «авторстве» А.И. Вяземского, отца поэта, и его участии в создании проекта господского дома, который в основном был построен за пять лет, с 1802 по 1807 г., год смерти князя. На отдельные виды работ владелец Остафьево заключал договоры с подрядчиками. Его вмешательство в деятельность «архитектора-профессионала и вклад в общий процесс создания дворца были вмешательством «заказчика» – эрудированного, активного, влияющего на волю архитектора-исполнителя. И влияние это должно было проявиться достаточно сильно, чтобы и сам князь, и его потомки считали проект дворца «его собственным» .
Планы и чертежи проекта господского дома, подписанные заказчиком после необходимых пометок и исправлений, часто бережно хранились в архиве усадьбы или семейных коллекциях. Стены в кабинете и залах украшались живописными изображениями старого барского дома.
Владелец ансамбля не был связан ни архитектурными канонами, ни более ощутимым в городе давлением обезличивающего официоза. В родной «отчине» он и не думал скрывать свое индивидуальное начало. Так, фамильное Борисоглебское все тех же Куракиных при князе Александре Борисовиче переименовывается в Надеждино, каждому домику, каждой тропинке дается название, обозначенное на доске, возникают дорожки, посвященные братьям Степану и Алексею. Образы друзей и привязанностей князя, события его сложной эмоциональной жизни буквально выплескиваются на аллеи парка. «Эти названия вызывают у меня, – писал Куракин, – приятные и интересные воспоминания: они обозначают природу чувств и имена людей, которые занимают мое сердце. Они будут часто вызывать у меня грусть, но она всегда будет сопровождаться душевным спокойствием...» . «Сквозь облако слез» читали гости Надеждино названия посвященных им тропинок .
Типичные композиции загородных домов, стилистика английского или французского парка, характерные интерьеры гостиной и кабинета становились лишь поводом для фантазии дворянина, перерабатывались и трансформировались владельцем в соответствии с его представлениями о семейном укладе и жизненных ценностях. В рамках господствующих архитектурных, строительных, художественных, садово-парковых традиций возникали усадебные комплексы, каждый из которых имел свое неповторимое своеобразие. Уникальный синтез природы, архитектуры, скульптуры, живописи, достигнутый в дворянской усадьбе, должен был иметь одного автора, и им выступал владелец. Дворянину, по всей видимости, было важно не просто унаследовать господский дом и парк, но воплотить свои пристрастия, вдохнуть свое живое начало в архитектуру ансамбля. Из поколения в поколение каждый представитель знатного рода Шереметевых отстраивал именно свою усадьбу, со своим укладом и стилистикой. Сподвижник Петра I генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев в духе голландской архитектуры возводит Мещериново, его сын Петр Борисович воплощает елизаветинское рококо и его переход к классицизму в Кусково, Николай Петрович в конце XVIII в. оставляет творение отца и всю свою судьбу отдает уникальному театру в классическом Останкино, и вот опять роскошный дворец покинут наследниками, а по Петергофской дороге Дмитрий Николаевич отделывает дачу Ульянка, верный традициям рода уже в начале нашего столетия С.Д. Шереметев устраивает свое Михайловское.
Смена владельцев одного усадебного комплекса порой могла привести к причудливому сочетанию в ансамбле различных архитектурных стилей, отражающих вольные эстетические пристрастия и вкусы. Так, подмосковное Быково в конце XVIII столетия принадлежало М.М. Измайлову, начальнику Экспедиции кремлевского строения, где работали В.И. Баженов и его помощник М.Ф. Казаков. Неудивительно, что пейзажный парк загородной резиденции екатерининского вельможи был украшен творениями В.И. Баженова. До наших дней сохранилась беседка на одном из островов обширного пруда. Пройдет несколько десятилетий, и уютное Быково отойдет Воронцовым-Дашковым. Новые владельцы в середине XIX в. перестроят доставшийся от прежних хозяев господский дом в богато украшенное строение, напоминавшее дворцы эпохи Ренессанса.
К созданию усадебного ансамбля присоединялась вся семья владельца, доверенные лица, управляющие имением, постоянные гости. В этом «домашнем творчестве» важно было не только совместное обсуждение проекта, но и обживание господского дома в первый зимний сезон, а потом его «доделка» . Так возникал идеальный мир усадьбы, определялась высокая семиотическая насыщенность его пространства, особая система координат, в которой каждый элемент во взаимосвязи с другими нес свою смысловую нагрузку. «Садовое место, – писал А.Т. Болотов, – можно почесть полотном, на котором устроитель сада малюет свою картинку» .
Усадебная культура была порождена личностью дворянина, стремящегося построить свой идеальный мир, реализовать свое «я», обустроить по своему усмотрению землю, наконец, создать особый микроклимат, окружив себя близкими людьми.
Безусловно, владение дворянина, где располагался окруженный парком господский дом, было хозяйственным организмом, куда входили пашни, сенокосы, леса, пустоши, где создавались кирпичные заводы, организовывалось сыроваренное, полотняное, суконное производства, строились мельницы и торговые пристани, лесопильни и плотины. Отставные чиновники и военные, став помещиками, заводили образцовые хозяйства. Владельцы крупных вотчин могли себе позволить применение агротехнических новшеств, уникальные оранжереи и теплицы, конные заводы, насчитывающие по нескольку десятков чистокровных лошадей. Так, сенатор Ф.И. Глебов-Стрешнев еще в конце XVIII в. ввел в Знаменском-Раек вместо традиционного трехполья более экономичную травопольную систему с посевом клевера. Выйдя в отставку довольно молодым человеком 33 лет в чине полковника гвардии, Н.С. Меншиков вступил в Московское общество сельского хозяйства и организовал в своих Черемушках развитое промышленное садоводство. В 40-х гг. XIX в. Бакунины открыли Премухинскую усадебную мануфактуру. В имении существовало сыроваренное и характерное для Новоторжского уезда писчебумажное производство. Крупные помещики, длительное время проживающие в деревне, имели своих архитекторов, живописцев, плотников, штат поваров, лакеев, секретарей и пр. На месте изготовлялись холст, шерстяные ткани, ковры, мебель.
Землевладелец был заинтересован в регулярном и возрастающем получении оброка, «присовокуплении дохода», избавлении от «убыточных обстоятельств» и содержании своего «хозяйства во всяком порядке» . Российский феодал непоколебимо верил, что благополучие его земель зависит от жесткой организации работ, мобилизации всех ресурсов вотчины, максимального использования труда крестьян. Он пытался вникнуть во все детали своего многоотраслевого хозяйства, строго следил за обработкой, хранением и товарной реализацией урожая, нередко проявлял осведомленность по поводу аграрных обычаев той или иной местности. Многие помещики справедливо видели одну из важнейших причин низкой урожайности в «обработке земли без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Представители «благородного» сословия неплохо освоили науку экономии и научились учитывать возможности «убыточных обстоятельств». Данные источников свидетельствуют о несостоятельности мифа о якобы «элитарном гоноре праздного класса», презрительно сторонящегося участия в производстве и торговле. Напротив, российский дворянин был способен завести псарный и скотный дворы, устроить черепичную фабрику, учредить винокуренный завод и сбыть продукцию.
Однако большие хозяйства с новейшей технологией были привилегией лишь ничтожной по численности богатейшей верхушки дворянства. Надежная экономическая основа роскошного усадебного быта продолжала оставаться явлением элитарным, часто ситуативным и конъюнктурным. Блестящие загородные дворцы и огромные пейзажные парки нельзя считать неотъемлемой чертой российской дворянской культуры. Многие крупные вотчинники управляли своими разбросанными по многим уездам деревнями через приказчиков. Владения же средних и мелких помещиков в рассматриваемый период нередко приходили в упадок, закладывались, перезакладывались, продавались за долги и возрождались уже в руках новых хозяев. Российский дворянин был по своему владельческому сознанию скорее помещиком, чем вотчинником, несмотря на то что условный характер земельного держания был ликвидирован еще в начале XVIII в. и подтвержден Манифестом о вольности дворянства. Зависимость роста поместных дач от монаршей милости и успешной служебной карьеры не позволяла даже крупному латифундисту относиться к своим деревням как к вечной и потомственной собственности. Права держателя земли оспаривало не только государство и община, но также и усиливающаяся буржуазия.
Язык мемуаров и писем, вышедших из среды дворянства конца XVIII – первой трети XIX в., позволяет предположить, что в сознании владельца понятия «усадьба» и «имение», «вотчина» и «поместье» сливались. Дворянин писал о «доме» или «саде», когда речь шла о целенаправленном благоустройстве быта его владения. В целом же в источниках личного происхождения преобладали расширительные и объединяющие термины, отождествляющие собственно господский дом, окружающие его строения, парк, службы, все имение. Говоря о «деревне», «волости», «даче», «хозяйстве», «местности», автор имел в виду именно усадьбу. Подобное словоупотребление свидетельствовало, с одной стороны, о недостаточной рефлексии российского землевладельца, а с другой – о сложной мотивации развития усадебной культуры, не сводимой только к экономическим потребностям дворянина.
Материальные пристрастия дворянства отличаются странной на первый взгляд равной заинтересованностью в обладании землями и табакеркой с портретом императрицы, деревнями и сервизом. Отсутствие чисто прагматического, хозяйски-расчетливого отношения к богатству предполагало существование особой специфической меры достатка, лежащей вне сферы исключительно экономических потребностей и интересов. Уровень притязаний правительственных чиновников определялся стремлением к обладанию богатством, не уступающим достатку представителей социальной среды, к которой причислял себя дворянин. «О нашем приятеле Моркове скажу, что подал он записку, чтоб ему дали до 5000 душ, считая то еще и за малое. Я ему получить их желаю, думая, что удел его и для меня масштабом служить может, – писал А.А. Безбородко, – но он все недоволен будет, имев претензию поравняться с нами» .
Богатство не являлось главным критерием, определяющим положение личности в системе дворянской иерархии. Существовали сословные ценности, котирующиеся выше, чем материальный достаток. Расположение светской среды обеспечивали, прежде всего, знатность происхождения, дружественные и родственные связи с высшим должностным дворянством, престижные знакомства и, конечно же, чин Достаток без соответствующего статуса и так называемое «плебейское богатство» не гарантировали дворянину социальной состоятельности и светского признания. Наличие никак не зафиксированной, но общепринятой в среде господствующего сословия меры достатка ориентировало дворянина на демонстративное потребление материальных ценностей.
В XVII в. землевладельцы не сооружали в своих имениях роскошных господских домов, не разбивали парков, как правило, проживали в городах. К середине и особенно концу XVIII в. дворцово-парковые ансамбли с представлениями, балами, фейерверками уже составляли «славу», «достоинство» и «наслаждение» вельможи. Граф Н.П. Шереметев писал: «Украсив село мое Останкино и представив оное зрителям в виде очаровательном, думал я, что, совершив величайшее, достойное удивления и принятое с восхищением публикою дело, в коем видны мое знание и вкус, буду наслаждаться покойно своим произведением» . О самих же Шереметевых говорили. «Роскошь может быть почтенною, когда она имеет своею целью общественную пользу и удовольствие» . При этом под «общественной пользой» дворянин первой трети XIX в. мог иметь в виду самые различные жизненные ценности: преданность интересам императорской службы, честность независимой позиции государственного сановника, «доблесть светского человека», самосовершенствование и т.д., даже исполнение особой роли душевладельца, которому Бог и государь вверили на попечение крестьян. Но лишь единицы размышляли об ответственности перед Отечеством собственника земли, призванного организовать на ней преуспевающее хозяйство.
Столь дорогое нам очарование дворянской усадебной культуры, обернувшееся в конце концов ее гибелью, заключалось в том, что усадьба никогда не была и не воспринималась просто как эстетически оформленный административный центр имения, вотчинная контора. Архитектура загородного комплекса и весь поместный быт никак не отвечали интересам экономической целесообразности. Из главного в имении селения господский дом перемещался в более изолированное место, вокруг него возникал обнесенный оградой садово-парковый ансамбль . Строились погреба, увенчанные беседками, для конюшни или каретного сарая выбирался тип греческого храма, а скотный двор воздвигался по законам классических ордеров, насыпались искусственные холмы, не утихали празднества с многочисленными гостями. Сооружение людских, кладовых, амбаров нередко поручалось выдающимся архитекторам. Так, погреб-пирамиду и корпуса винокуренного завода в Митино Новоторжского уезда проектировал владельцу Д.И. Львову его дальний родственник Н.А. Львов . Даже в развитии хозяйства дворянин часто видел «затею». Достаточно упомянуть попытки акклиматизации шелковицы, разведение фисташковых деревьев и выписанных из Англии оленей для натуры пейзажного парка.
Налаженный быт усадьбы воспринимался вовсе не как условие управления хозяйством, – напротив, прибыльные владения должны были обеспечить роскошь загородной жизни. В блистательном Архангельском князя Н.Б. Юсупова всячески развивались художественные ремесла, не имеющие промышленного значения и призванные лишь удовлетворять высокие эстетические вкусы владельца. По стенам дворца висели гравюры учеников Юсуповской рисовальной школы. На усадебной мануфактуре изготовлялась фаянсовая и фарфоровая посуда, которая затем расписывалась подглазурным кобальтом . В Купавне по распоряжению князя выделывались дорогие художественные шелка, скатерти, шали, пояса, обойные штофы. В богатых усадьбах крепостные девушки ткали ковры и даже целые картины, передающие виды регулярных парков с прогуливающимися среди стриженых аллей кавалерами и дамами и с размешенными среди травы и листвы животными и птицами .
Дворянские усадьбы представляются идеальным, искусственно созданным пространством, редкими оазисами огромной крепостнической страны. «Нигде усадебный мир не оказывался столь малосвязанным с древними традициями сельской жизни, – пишет Д. Швидковский, – нигде так часто не жертвовали соображениями экономики для воплощения идеала, как в России. На нашей равнине разыгрывалась в Екатерининскую и Александровскую эпоху самая грандиозная и прекрасная в своей беззаботности провинциальная уютная пастораль» .
В обнищавшем Тихвинском, которому угрожала опись и продажа с аукциона, Н.И. Новиков «беспрестанно боролся с нуждами, недостатками, принужден был кормить дворовых и крестьян покупным хлебом». Однако он не позволил «сим горестным обстоятельствам» истончить его душевные силы. Он много размышлял, восстанавливал разоренную библиотеку, поддерживал интеллектуальную теософскую переписку и справедливо полагал, что «хлопот мы никогда не переживем, а хлопоты нас переживут». Владелец бедного имения старался сохранить «свежие и покойные мысли». В его восприятии природы не было прагматического цепкого взгляда агронома. «У нас в деревне настоящая весна, река пошла, воды слили, снегу совсем ничего нет, 25 показалась зелень и комары, но по утрам самые легонькие морозцы бывают. Вот как рано началась весна!» В какой-то степени особый духовный настрой русского землевладельца передают наблюдения Н.И. Новикова за будущим урожаем: «Побитая рожь градом, по благости Господней, от корня выросла и уже выколосилась. Коль дивен Господь Бог наш во всех делах своих!!! ...Не сетуйте, любезный друг, что вы не скоро успеваете в добрых своих желаниях. Посмотрите на пшеницу и рожь: вдруг ли оные достигли к совершенству своему?» .
Расцвет дворянской усадьбы сверкнул не более чем на полстолетия. Поэтому большинство имений могут быть названы «родовыми гнездами» лишь метафорически. В селе, принадлежащем фамилии в лучшем случае с середины XVII в., а то и купленном в начале XIX, часто господский дом вообще отсутствовал. Строительство ансамбля начинается в конце XVIII в. и завершается в первой четверти XIX. Усадьба находится во владении семьи, как правило, два-три поколения и продается, навсегда расставаясь с родом, создавшим ее великолепие. За два десятилетия сооружается барский дворец, разбивается парк, возникает система каскадных прудов, вырастают службы, освящается церковь, в единый детально продуманный комплекс включается родовое кладбище, и первое надгробие воздвигается на свежей могиле самого владельца отстроенной усадьбы. Такая яркая и молниеносная история может быть рассказана с теми или иными вариациями о многих ансамблях.
Род Куракиных владел селом Волосово Тверской губернии по официальным документам с XVII, а по семейным преданиям с XV в., однако монументальное строительство усадебного ансамбля в нем стало реальностью лишь в 1792 г. при князе Степане Борисовиче, детство которого, кстати заметить, прошло в другом имении, Гатчине, приобретенном самой императрицей у Куракиных для подарка Григорию Орлову, когда Степану было 10 лет. Окончательный свой вид комплекс в Степановском-Волосове приобретает уже при племяннике бездетного Степана Борисовича Борисе Алексеевиче в первую четверть XIX в. Еще более стремительно возводится Введенское Лопухиных, полученное от Павла I в 1798 г. и перешедшее к Зарецким не позднее 30-х гг. XIX столетия. Знаменское-Губайлово досталось В.М. Долгорукому от рода Волынских в качестве приданого супруги. Активное строительство усадебного комплекса приходится на конец XVIII в., 1812 г. наносит имению значительный урон, а в 1836 г. оно уже переходит в руки надворного советника Н.С. Деменькова. Знаменское-Раек – это усадьба вообще практически одного поколения семьи Глебовых-Стрешневых. Прекрасный ансамбль, дар сенатора Ф.И. Глебова своей супруге Е.П. Стрешневой, так и не был завершен при жизни владельца. Его вдова уже не ездила в Раек, проживая в своем родовом Покровском, которым Стрешневы владели с конца XVII в. Наследники не замедлили продать усадьбу. В род Воронцовых Вороново попадает как приданое. И.И. Воронцов отстраивает его в 60-е гг. XVIII столетия, создание усадебного комплекса продолжает его сын. Он сооружает действительно роскошный дворец, в результате разоряется и теряет все воздвигнутое, передавая в чужие руки и кладбище с могилами родителей. В самом начале ХIХ в. Вороново покупает Ф.В. Ростопчин, который сжигает его перед угрозой французского нашествия в 1812 г., а в середине века усадьба уходит и из этой семьи.
Исследование усадебных ансамблей показывает, сколь зыбкой была судьба «родовых гнезд» в России. Иногда в права на имение вступали все дети, и у одной деревни могло возникнуть два, а порой и более совладельцев. Так, состояние И.В. Новикова, 700 душ крестьян, частью в Калужской, а частью в Московской губерниях, перешло к вдове и затем к четырем детям. Село Тихвинское, куда вернулся в 1796 г. Н.И. Новиков после заточения, находилось в его совместном владении с младшим братом Алексеем Ивановичем. «Вы знаете, что у нас деревня одна, – писал Н.И. Новиков А.Ф. Лабзину. – Брат привык уже к хозяйству и всем оным управляет; а я уже ото всего уклоняюсь, следовательно, совершенно без всякого дела, почти как чужой живу... Сии обстоятельства, чтобы дать себе какое занятие и наружное упражнение, обратили меня к садовничеству» . После смерти Новикова Авдотьино-Тихвинское было продано с торгов и досталось П.А. Лопухину, а затем перешло в Комитет для разбора и призрения просящих милостыню.
Известны случаи завещания усадьбы внукам. В истории Черемушек это стало трижды повторенной дедами традицией. Граф В.Г. Орлов, потеряв обоих сыновей, также подарил свою Отраду сыну младшей дочери, названному в честь деда Владимиром. Иногда выбор наследника мотивировался собственно интересами усадебного хозяйства. Генерал от инфантерии ПА Толстой последние годы жизни провел в имении Узское, посвятив их своему страстному увлечению – цветам. Он завещал роскошное садоводство, а вместе с ним и всю усадьбу четвертому сыну Владимиру, поскольку именно он перенял сельскохозяйственные увлечения и навыки отца .
Однако нередко завещания вообще отсутствовали, и усадьба становилась объектом судебной тяжбы между наследниками. Екатерининский вельможа В.А. Всеволожский приобрел село Середниково в 1775 г., в 1796 г. владелец скончался, так никому и, не отписав имение, которое в результате подверглось разграблению племянником усопшего. Лишь в 1801 г. суд решил дело в пользу брата покойного, генерал-поручика С.А. Всеволожского, владевшего усадьбой только до 1806 г. В 1814 г. Середниково переходит к графу Г.А. Салтыкову, а в 1824 г. его уже покупает Д.А. Столыпин, брат бабушки М.Ю. Лермонтова . Неустойчивость родовой традиции поместного быта проявилась в курьезном завещании усадьбы... чину. Известный коллекционер Н.П. Румянцев, имея брата, свое с любовью и вкусом отстроенное гомельское владение завещал передать только канцлеру или фельдмаршалу, а себя похоронить в Петропавловском соборе города. После его смерти в 1826 г. брат все же некоторое время владел имением, правда, никогда в нем не жил, и вскоре продал его в казну, откуда оно перешло в военное ведомство. В 1834 г. Гомельскую усадьбу выкупил князь И.Ф. Паскевич .
Однако, несмотря на прерывание дворянских родов, наследование по женской линии, обеднение одних фамилий и возвышение, порой кратковременное, других, случавшееся равнодушие детей к «поместным затеям» отцов, владельцы усадеб стремились передать свои творения в надежные руки и сохранить вотчины в собственности семьи. Когда поэт, библиофил и генерал-лейтенант русской армии Б.В. Голицын получил в 1803 г. в наследство усадьбу Вяземы от дядюшки Александра Михайловича, мать генерала княгиня Наталья Петровна с радостью писала брату мужа: «Между новостями, касающимися до детей моих, еще тебе, батюшка, сообщу доказательство дружбе князь Александра Михайловича нашева в память друга еваво и брата покойному отцу их. Деревню свою Вязему отказал после себя сыну нашему кн. Борису с тем, чтобы деревня никогда из роду нашего вытить не могла и чтобы оное его желание тверже быть могло, подавал письмо Государю» .
Фамильный гонор этих «родовых гнезд» напоминает о себе в гербах на фронтоне господского дома, собраниях портретов, обелисках, памятных досках на стенах храма, во всей атмосфере усадебного быта. При этом, не зная истории ансамбля, трудно определить статус имения, в котором возведена усадьба, было ли оно передаваемым из поколения в поколение майоратным наследством или же недавно приобретенной землей, а может и подарком фавориту. И Степановское Куракиных, несколько столетий принадлежащее древнему роду Гедиминовичей, и пожалованная внезапно поднявшимся Орловым Отрада отстраивались в единой знаковой системе как фамильные вотчинные владения.
Типичным примером визуальной репрезентации фамильной доблести рода князей Голицыных может считаться парадный въезд в усадьбу Кузьминки, которой князья владели лишь с середины XVIII в. В начале липовой аллеи, прямым проспектом выводящей к господскому дому, возвышались чугунные ворота в виде дорической колоннады. Характерно, что такие же ворота были отлиты на уральских заводах Голицыных по проекту К. Росси для Павловска. Только в Кузьминках они завершаются не двуглавым орлом, а гербом княжеского рода.
Родовая память оказывалась не длительно накапливаемым культурным слоем старой усадьбы с ее неспешной традиционностью, а архитектурно-стилистической реализацией идеи фамильной гордости, существующей в сознании владельца. В собрании портретов или грусти семейного кладбища отразилась рефлексия дворянина по поводу судеб своих предков. В усадьбе, которая часто была несравненно моложе фамилии владельца, семейная память не наследовалась, а воплощалась и актуализировалась. Опоэтизированное в российской словесности понятие «родовое гнездо» означает не древнюю историю имения, а установку живущего в нем помещика престиж глубоких семейных корней. Процесс формировании сословной культуры дворянства не обошелся и без тщеславной моды на родовитость. Архитектурный комплекс усадьбы и бережно хранимые собрания могли быть как переписанной набело традицией боярской фамилии, так и имитацией знатности только что приблизившегося к престолу вельможи. «Древние фамилии приходят в ничтожество, – писал Пушкин. – Новые поднимаются и в третьем поколении исчезают опять. Состояния сливаются, и ни одна фамилия не знает своих предков». В этих обстоятельствах быстрой смены состава элит российского дворянства за доблесть почиталось и просто наличие мало-мальски длительной истории семьи.
Усадебный комплекс стал не только репрезентацией идеи дворянского рода, но и социальной сферой, где шло ее развитие, где благородная память о своих корнях становилась составной частью личности владельца. Уже сам факт, что В.М. Долгоруков-Крымский, отстроив полученное в приданое Знаменское-Губайлово, выразил желание после смерти разлучиться с женой и быть погребенным на Волынщине, где уже существовала родовая усыпальница Долгоруковых, свидетельствует о постепенном росте ценности фамильной памяти в сознании дворянина. Сын Василия Михайловича, переживший годы опалы в Знаменском, также местом своего последнего пристанища избрал Волынщину. Его потомки, продавшие в 30-е гг. XIX в. Губайлово, бережно вывезли семейные реликвии в родовую усадьбу Долгоруковых.
Давайте более пристально вглядимся в сам усадебный комплекс, задержимся в парадных задах, постоим в жилых комнатах, всмотримся в фамильные портреты, пройдемся по аллеям парка, попробуем представить ушедших хозяев этих стен и заросших садов. Проследим весь путь в усадьбу, который начинался не от въездной аллеи и не с большака, а еще в городе – с ожидания, сборов и предчувствий.
Дни дворянина, как правило, проходили либо в городе, либо в поместье, но стиль и образ жизни в этих двух важнейших сферах бытования российского господствующего сословия принципиально отличались. В рассматриваемый период правительство все более стремится упорядочить городскую застройку, государственная идея воплощается во внешнем облике как столицы, так и провинциальных городов . Даже в старых русских городах усадебная застройка постепенно вытесняется. Вводимая правительством система образцовых и типовых проектов пресекала частную инициативу владельца городского дома в оформлении своего жилища. Монументальные городские особняки сановников были не только жилыми домами, но и резиденциями представителей царской власти с функциями государственных учреждений, рядом служебных помещений, соответствующим штатом и приемными часами. Дворцы крупных чиновников возводились часто на казенный счет, и личный вкус их обитателей мог проявиться лишь в убранстве интерьеров дома . Типовой фасад как бы превращался в средство выражения подданства . Город ориентировался на регулярность, симметрию, подчиненность, здесь наиболее отчетливо была выражена мощь государства, опирающаяся на нормативность стиля . Даже неслужащий дворянин ощущал себя лицом, ответственным перед властью. Но сам факт постоянного пребывания помещика в городе предполагал его включенность в чиновную иерархию, его тесную связь с городской светской средой.
В усадьбе дворянин был владельцем и творцом собственного идеального мира. Он мог даже дать имя возведенному им ансамблю, выразив в таких поэтических названиях, как Отрада, Раек, Нескучное, Прибежище, свое отношение к созданному им оазису. За разросшимся пейзажным парком усадьбы простирались луга, овраги, перелески. Городская застройка неумолимо сокращала парк и сад около господского особняка, окна которого раскрывались на площадь или улицу. Барина в усадьбе окружали совершенно иные, чем в городе, звуки. Его не будил стук подков о каменную мостовую, скрип тарантаса, крик извозчика. В городе были невозможны одинокие прогулки по полям, скованный условностями человек мог позволить себе лишь променады по набережной или прешпекту при скоплении людей и досужих взглядах прохожих. В поместье не объявляли приемные часы и не назначали время для деловых визитов, зато по неделям гостили друзья, родственники и соседи.
Усадебная атмосфера невольно формировала особое мироощущение, другие приоритеты, иные отношения в семье, задавала более естественный ритм, определяемый тесным общением с природой и сезонными циклами. Так город превращался для дворянина в пространство государства, а деревня – в мир независимого человека. «Усадебное самоощущение поместного обитателя, – пишет Г.Ю. Стернин, – крупная сила духовного становления русского человека Нового времени. Возникало особое культурное пространство, насыщенное философическими размышлениями об основных жизненных ценностях, рождалась усадебная мифология, имевшая выходы и в христианский космос, и в языческую картину мироздания, и в общие идеологические формулы российской действительности, и в поэтические представления о смысле бытия» .
Каждая встреча с усадьбой, где прошли детские годы дворянина, где он приобрел первые жизненные впечатления, где на стенах – портреты предков, а на родовом кладбище – их могилы, каждая такая встреча становилась этапом, свиданием с самим собой прежним, мощным стимулом саморефлексии. «Миновав белые воротные столбы, въехав в парк и завидев сквозь деревья знакомые очертания флигелей или портик центрального дома, человек вновь включался в когда-то прерванный и очень личностно окрашенный временной поток» . Вот как вспоминает встречу с домом детства Н.Н. Муравьев, сподвижник А.П. Ермолова, человек, близкий декабристам и по духу и по происхождению: «Приехали в город Лугу, откуда поворотили влево пролеском, чтобы побывать в отцовской родовой вотчине Сырце. Мы, двое старших, очень обрадовались увидеть сие место, где провели ребяческий возраст: я до седьмого года от рождения, брат же до девятого. Все еще оставалось у меня в памяти после десятилетнего отсутствия, где какие картины висели, расположение мебели, часы с кукушкою и пр. Первое движение наше было рассыпаться по всем комнатам, все осмотреть, избегать лестницы и даже чердак, как будто чего-нибудь искали» .
Русская дворянская усадьба отличалась продуманной до деталей планировкой, с большим вкусом избранным положением на высоком берегу реки, озера или каскада прудов. Формировался не только парк вокруг господского дома, как бы заново создавалась вся окружающая усадьбу местность, которая порой воспринималась как умело скомпонованный на картине пейзаж. Даже дорогу в усадьбу старались проложить по наиболее живописным местам. Заказчик и архитектор, приступая к созданию ансамбля, прежде всего, заботились об органическом соединении будущих построек и природного ландшафта. «Привел я лучшего в то время архитектора, – писал В.Т. Орлов о своей Отраде, – и указал он мне на место на высокой горе – построить тут трехэтажный барский замок и церковь. План мне полюбился, однако, исполнил я его не совсем в точности. Церковь на высокой горе, на открытом от лесов месте, построил, а для постройки дома опустился пониже, к берегу реки, между лесами» . Получив в самом конце XVIII в. в подарок от Павла I Введенское, П.В. Лопухин пригласил Н.А. Львова осмотреть местность. Отмечая живописное расположение имения, архитектор заметил: «Натура в нем свое дело сделала, но оставила и для художества урок изрядный» .
Каждая усадьба включала господский дом, к которому вела въездная аллея, завершающаяся, как правило, двором полукруглой формы, куда выходили парадный фасад барского жилища обычно с двумя флигелями по бокам. Задний фасад с террасой был обращен к парку. Невдалеке во многих усадьбах возвышалась церковь с родовым кладбищем. Господский дом был окружен службами. К наиболее традиционным хозяйственным постройкам можно отнести дома прислуги, флигель управляющего, экипажный сарай, конный двор, кузницу, оранжереи или теплицы, погреба, амбары, кладовые. Неотъемлемой частью усадебного комплекса был парк и фруктовый сад, а также гидросистема той или иной степени сложности.
Усадьба библиофила А.И. Мусина-Пушкина Валуево интересна тем, что включала многие элементы загородного комплекса. До наших дней сохранились господский дом, соединенный галереями с двумя флигелями, конный и скотный дворы, два флигеля у въездных ворот, ограда, башни, пейзажный парк с «Охотничьим домиком», гротом и каскадными прудами.
При общности основных элементов ансамбля каждая усадьба отличалась своим неповторимым своеобразием построек и общей композиции. Так, в богатых загородных комплексах возводились звонницы, родовые мавзолеи или усыпальницы, здания театров. В Степановском Куракиных вдоль проспекта, ведущего к господскому дому, был построен целый городок, где имелись многочисленные дома для людей, больница, пожарная каланча. Конечно, дворянские имения отличались по своим материальным возможностям. Были бедные владения, расположенные неподалеку от крестьянских изб, были и великолепные комплексы вельмож. Однако традиционной особенностью русской дворянской усадьбы являлось органическое соединение жилых и служебных построек в единый архитектурный ансамбль, окруженный парком и садом. «Старинные хозяйственные службы, – писал А.Н. Греч, – очень красивые по своей архитектуре, придавали усадьбе вид настоящей и цельной домовитости» .
Создатели загородных комплексов заботились не только о живописном виде из окон на широкую въездную аллею или на гладь прудов, но ориентировались и на вид поместья, который открывался за расступившейся листвой парка перед долгожданным гостем, притягивал взоры путника на большаке и звонаря на монастырской колокольне. Широкий проспект, обсаженный березами или липами, вечерняя лампада перед иконой над аркой ворот – все эти детали усадебного ансамбля создавали особое трепетное состояние в душе утомленного путешественника. Искусствоведы отмечают «рассчитанность на расстояние», «повышенный центральный объем» в архитектуре многих дворянских усадеб . «Дом с полукруглым выступом, украшенным ионическими полуколоннами, обрамляют далеко вынесенные вперед флигеля оранжерейных корпусов, – писал А.Н. Греч об Архангельском. – Между ними большое расстояние – но отсюда, издали, все скрадывается, сливается в один архитектурный организм, и три террасы итальянского парка, с их парапетами, статуями, вазами, сходами, фонтанами, кажутся фундаментом грандиозного и монолитного дворца» .
Господский дом, «почтенный замок» был средоточием жизни в усадьбе и композиционным центром всего архитектурного комплекса, имеющего, как правило, осевую планировку. Главная ось определялась въездной аллеей и проходила через центр здания, пространственная ориентация которого продолжалась в разбивке регулярного парка у его стен. Так, овальный зал остафьевского дворца Вяземских был расположен на пересечении продольной и поперечной планировочных осей ансамбля усадьбы в целом. «Связь овального зала с пространством парка осуществлялась его полукруглым выступом в виде полуротонды... семь арочных окон которой должны были дать направление семи аллеям парка, лучами расходящимися от фасада дворца» . При этом оси анфилад в городском особняке оказывались своего рода продолжением осей регулярного города, которые как бы не признают стен и пронизывают пространство здания и пространство города одним порядком . В поместной усадьбе планировка господского дома была связана с разбивкой парка и всей композицией архитектурно-ландшафтного комплекса, который часто без видимых границ переходил в лес, луга, завершался у берега реки. «Обладая большой центробежной силой, направленной к господскому дому, – пишет Г.Ю. Стернин, – усадебное пространство было открыто и во вне» . Подобная планировка, конечно, создавала у помещика иное мироощущение, чем у городского жителя.
Специалисты считают вторую половину XVIII в. и все царствование Александра I периодом господства стиля, воспроизводящего архитектурные каноны классицизма . Греческие портики и фронтоны усадебных построек навсегда слились с пейзажем среднерусской равнины под низким сереньким небом. Господский дом был, как правило, 2–3 этажным, деревянным, покрытым слоем штукатурки. Фасад завершался треугольным фронтоном, поддерживаемым капителями ионических, дорических или коринфских колонн. Нижний этаж, цокольный, иногда отделывался рустовкой, бельэтаж имел высокие окна, за которыми угадывались анфилады парадных зал, на антресолях располагались детские и комнаты учителей с почти квадратными окнами. От дома полукругом или по линии фасада шли галерейки, приводящие к двум флигелям, повторяющим классическую стилистику главного здания. С теми или иными вариациями подобное описание может быть отнесено к барским жилищам в Степановском Куракиных, Введенском Лопухиных, Рождествено Кутайсовых, Знаменское-Раек Глебовых-Стрешневых, Останкино Шереметевых и многим другим усадебным комплексам. Замысел дворянских жилищ большинства имений связан с идеями итальянского архитектора XVI в. Андреа Палладио, который создал модель загородной виллы, воспринявшей архитектурные формы древнеримской виллы, «единственного образца частного человека, которым располагала классическая культура» . Искусствовед Г.И. Ревзин считает, что «чистое палладианство», этот новый образец усадебного строительства, появляется в России с работы Ч. Камерона в Павловске. Венценосной матери великого князя Павла Петровича было важно подчеркнуть, что ее сын – лицо частное, имеет самое косвенное отношение к государственным делам .
Знаменитым автором многих усадебных построек, восходящих к «палладианскому образцу», был Н.А. Львов, которого А.Н. Греч называл «неутомимым русским Палладио». Львов был прекрасно знаком с работами итальянского зодчего эпохи Возрождения и даже перевел на русский язык его трактат. Работы Д. Кваренги, Н.А. Львова, В.И. Баженова, М.Ф. Казакова, И.Е. Огарева задавали стилистику дворянской усадебной архитектуры, которая упрощалась и видоизменялась более скромными мастерами, подгонялась под запросы владельца. Любопытный анекдот из книги 1808 г. «Начертания художеств» приводит Н.Н. Врангель. «Один русский художник чертил план зданию для зажиточного помещика и несколько раз перечерчивал... – Да, позвольте вас спросить, – говорит зодчий, – какого чина или ордена угодно вам строение? – Разумеется, братец, – ответствует помещик, – что моего чина, штабского, а об ордене мы еще подождем, я его не имею» . Далее автор сообщает о курьезном случае строительства помещиком Дурасовым в подмосковном Люблино дома, с планом в виде ордена св. Анны и со статуей этой святой на куполе – в память получения им давно желаемого отличия .
Свою партикулярность и свои пристрастия дворянин заявлял не только через архитектурные формы палладианской виллы, но также и через псевдоготические элементы ансамбля . Псевдоготику в русской архитектуре конца XVIII–начала XIX в. специалисты почти целиком связывают именно с загородной усадьбой. Городские особняки в этот период были лишены столь причудливого декора. Расцвет псевдоготики в усадебном искусстве начинается с 1760-х гг., однако подобные постройки продолжали жить и неизбежно оказывать влияние на мировосприятие личности и в XIX столетии. Важно истолковать психологический и мировоззренческий смысл данной художественной тенденции. Дом в виде замка, с башнями, стельчатыми проемами окон, садовая ограда, воспроизводящая феодальные укрепления, – все это не было случайной «затеей». За псевдоготическими мотивами, за прихотливым нарушением всякой ордерности видятся сложные мотивы владельца-заказчика, связанные, в частности, и с сеньориальным гонором несостоявшейся в России независимости феодальных замков, попытками хотя бы в архитектурных формах возродить былое боярское могущество рода. В данных строениях мы вновь встречаем настроения личности, внутренне защищающейся от всепроникающей государственности.
Окна господского дома открывались в парк, который сам по себе являлся сложнейшим художественным единством различных видов искусств. Общеизвестно, что существует несколько типов парков, среди которых можно выделить в первую очередь французский регулярный парк и английский пейзажный. Достаточно популярный в России, Франческо Милиция сравнивал регулярный парк с городом, где «необходимы площади, перекрестки, довольно широкие и прямые улицы» . Действительно, геометричный и архитектурный парк был тесно связан с городским порядком и применительно к России выражал регулярную государственную идею. Соответственно в пейзажном английском парке можно увидеть проявление личностного, партикулярного начала. Строго говоря, в усадьбе, этой сфере частного человека, идея регулярности никогда не была воплощена окончательно. Небольшие цветочные партеры планировались лишь как часть, примыкающая к дому. Кроме того, и регулярно разбитые фрагменты парка неизбежно имели элементы свободного нарушения стиля. В Архангельском и Останкине, помимо парадных перспектив, всегда можно найти живописные боковые дорожки.
Регулярная часть парка, как правило, переходила в пейзажную, которая далее незаметно сливалась с естественным ландшафтом. Так, классический палладианский особняк продолжался в симметричных клумбах, а пейзажный парк открывался как бы в бесконечное пространство природы. Усадьба становилась частью мира.
Пейзажный парк нельзя сводить лишь к подражанию природе, простоте и натуральности. Извилистые дорожки, водопады, бревенчатые мостики, гроты, живописные очертания озерных берегов и прячущиеся в чаще деревьев полуразрушенные романтические павильоны воздействовали на сознание и настроение человека. Пейзажный парк русской дворянской усадьбы обращался в первую очередь не к разуму, а к чувству, отдавал предпочтение интуиции, а не канону.
Лес и горы, река и степь, мрачные ущелья и согреваемые солнцем равнины – все эти живые картины природы быстро сменяются благодаря продуманной нерегулярности парка. Небольшую площадь чисто художественными средствами удается зрительно расширить. Эмоциональное время и пространство в пейзажном парке превосходят реальные . Перед нами не попытка скопировать естественный пейзаж, а нечто большее – воссоздание Природы в ее многообразии и неповторимости, по крайней мере, формулировка данной концепции.
Д.С. Лихачев писал о «семантике чувств», душевных состояний, которые переданы различными уголками, «локусами» поместного сада . Необъяснимая тревога, уныние и в то же время смутные стремления посещали человека при виде печальных развалин, гробниц и урн, упавших камней, плит, вросших в землю, и прочих архитектурных деталей меланхолических садов, как будто сошедших с полотен Давида Фридриха или Юбера Робера. Инженер Т. Метиель в Умани, имении украинского магната графа Ф. Потоцкого, реализуя невероятные идеи заказчика, создал не только пещеры и водопады, но даже подземную реку Стикс . Сады порождали и чувство светлой грусти, поэтичности, ожидания, порой они напоминали о загадочном и таинственном средневековье. Радостью и жизнеутверждающим настроением веяло от античных храмов на затопленных солнцем полянах.
Пейзажный парк вбирал в себя не только многообразие природы и богатство человеческих чувств, его прихотливая эклектика способна была развернуть перед сосредоточенным взором широчайшее пространство истории, планетарную географию Земли. В парках русской дворянской усадьбы сооружаются павильоны для научных и музыкальных занятий, обсерватории, Руссоевы хижины, Радклифские замки, беседки Трефиля, руины Трои, Римские темницы, произрастают Дарьины, Магомедовы или Элоизины рощи, насыпаются холмы, носящие название Курган, Гора Синай, Парнас. В пейзажных парках можно встретить Итальянский домик, Персидскую палатку, мечеть, античную колоннаду, росписи, подражающие помпейским орнаментам . Как пишет B.C. Турчин, с «подобным «семантическим инвентарем» человек ощущал себя гражданином мира» .
В живописную композицию пейзажных ландшафтов усадебных парков внедрялись регулярные элементы, классицизм сочетался с «сажалками», рыбными прудами позднего русского средневековья. Все эти «садовые безумства» как нельзя более соответствовали вольной деревенской жизни, развитию чувства независимости частного человека.
Сложной семиотичностью, богатством образов, встречей эпох и культур отличалось и пространство господского дома усадьбы. Парадные залы богатых поместий с полами наборной работы наполнялись дворцовой мебелью, бронзовыми осветительными приборами, фарфором. Владельцы богатых усадеб имели склонность к коллекционированию. Наиболее типичным было собирательство картин, минералов, античных рельефов, скульптуры, монет, медалей, чубухов, старинного оружия. Однако больше о владельцах, их интересах, привычках, вкусах, их образе жизни мы узнаем из обстановки жилых помещений, детских. В отличие от парадных холодных зал они были более скромными и уютными.
«В каждой помещичьей библиотеке Расин и Корнель, Мольер, Буало и Фенелон, энциклопедисты Дидро, Монтескье, Д"Аламбер, Дюваль, сентиментальный Жеснер, изящный шевалье де Буффлер, Лафонтен, Жан-Жак Руссо и, конечно, неизбежный Вольтер составляли обязательное наполнение книжных шкафов. А рядом с этими авторами-классиками рослыми шеренгами выравнивались тисненные золотом корешки Большой Энциклопедии и «Bibliotheque des Vojages» – пространные описания путешествий в Азию, Америку, Индию, на острова Тихого океана Лаперуза, Шардена, Шаппа, письма и мемуары мадам де Севинье, графа Сегюра, Неккера, труды латинских и греческих авторов в переводах прозой и стихами, изыскания по античной мифологии, археологии, искусству, а в других отделах нередко поселялись сочинения по ботанике, инженерии, фортификации Линнея, Лапласа... Бесчисленные авторы, целый мир мыслей, идей и образов заключен в этих томах красивой печати, переплетенных в кожу, ... с гравированными книжными знаками» . Так поэтично описывал богатейшие усадебные библиотеки А.Н. Греч. Собрания книг, как правило, размещались в кабинете, в специально отведенных комнатах. Роскошные издания могли украшать и парадные залы.
Собрания живописи были представлены далеко не только фламандскими натюрмортами и итальянскими пейзажами. В первую очередь портреты владельцев и их предков, дающие представление о сложной генеалогии рода, составляли картинные галереи поместий, которые иногда насчитывали до двухсот холстов. Эти полотна могли напоминать о родстве дворянской фамилии с Рюриковичами, московским боярством, польскими магнатами, а порой и с царствующими Романовыми. Так, в усадьбе Ф.И. Глебова Знаменское-Раек изображения летописцев Нестора и Пимена, открывающие портретную галерею, как бы декларировали непосредственную причастность владельцев и их предков к истории России. Гонор древних родов звучал и в фамильных гербах, высеченных на стенах парадных комнат, на фасаде господского дома, при въезде в усадьбу. В фамильную память включалось и собственно жилище помещика. Карандашные рисунки, гуаши и гравюры передают историю его создания, воспроизводят старую постройку, интерьеры. В архиве усадьбы можно было найти чертежи уже давно разобранного дома, на месте которого возведено классическое здание.
«Постоянное присутствие прошлого в настоящем необычайно обостряло зрение, превращало даже самые заурядные предметы бытового обихода в путеводитель по человеческой судьбе. Такой особый вид одухотворения предметной среды – существенная часть усадебной мифологии. Образ усадьбы для ее обитателя двоился, существуя на грани реального, вполне осязаемого, и таинственного, уходящего в даль времен» .
Понимание сложнейшей семантики русской дворянской усадьбы невозможно без посещения церкви и родового кладбища. Замечу, что в западноевропейских феодальных сеньориях, как правило, строились часовни для владельцев, храмы же, посещаемые крестьянами, находились в селах. В России помещик молился вместе со своими людьми в церкви, возведенной прямо на территории усадьбы. На стенах усадебного храма устанавливались мраморные доски, повествующие о ее основателе, об именах родных и друзей, с которыми была связана история усадьбы. Фамильное кладбище – возможно, самая трогательная и проникновенная часть поместного ансамбля. Родовые могилы как бы соединяли поколения, примиряли жизнь и смерть. В своем сельском уединении русский дворянин воздвигал обелиски и урны в честь близких сердцу людей, в знак дружеской привязанности. Такие памятники «чувствительного зодчества» можно найти во многих имениях. В стихотворных надписях и посвящениях слышна скорбь разочаровавшегося сердца, усталость души, выстраданная мудрость. Не увидим мы в усадебных надгробиях суетного прославления чинов усопшего.
Образ государственной власти, однако, также был отражен в пространстве усадьбы, и его присутствие не ограничивалось лишь портретами. В садах воздвигались колонны и обелиски, высочайше пожалованные владельцу, устанавливались доски в память о визите монарха. В России, однако, не сложилось традиции постоянных путешествий венценосной особы по «замкам» своих вассалов. Мы не найдем в русских «дворянских гнездах» «комнаты короля», самого священного помещения любой более или менее крупной западноевропейской сеньории. «Императорская комната» была не убранной на случай внезапного появления монарха гостиной, а, как, например, в Архангельском, залой с портретами и скульптурами умерших и здравствующих представителей дома Романовых.
Однако дворянин не просто прославлял имя властвующего императора, он стремился встать рядом с известнейшими персонажами всех эпох, и в этом контексте владелец затерянного на российских просторах поместья становился не ревностным чиновником, а участником мировой истории. Рядом с портретами предков владельца и обелисками на их могилах художественно переданный образ царя не столько олицетворял самодержца, сколько служил символом, подтверждающим достоинство и гордость рода.
Итак, собираемые поколениями библиотеки, коллекции живописи и фамильные портреты, родовые кладбища, церковь, парадная въездная аллея, тенистый парк – все эти неизменные атрибуты эстетизированного усадебного быта создавали богатейший мир образов, превращали поместье дворянина в пространство, дающее возможность почувствовать всю прелесть и многообразие природы, сконцентрировавшее историю, культуру, семейную память. Независимо мыслящую личность формировала не собственно сельская свобода, а именно весь усадебный комплекс с его сложнейшей знаковой системой.
Идеальный мир «родового гнезда», созданию которого непосредственно предшествовала отставка владельца и удаление от нивелирующего воздействия бюрократической иерархии, становился символом приобщенности к российскому благородному сословию, а не штату верноподданных слуг монарха. Усадебный комплекс превращался в некую пасторальную искусственную сферу, полную иносказаний, которые не были равны изображаемому и тем самым чрезвычайно расширяли смысловое пространство ансамбля. Знаковая система «родового гнезда» апеллировала к прошлому и одновременно через мир интересов растущих детей устремлялась в будущее. Вместе с осмыслением своих корней и своего продолжения происходил рост и усложнение личности. Видимо, это имел в виду Пушкин, когда писал:
И вот это «самостояние» человека, не сводимое к кичливости родовитого потомка или могуществу «новой знати», выпестованное в духовном оазисе усадьбы, довольно быстро привело к расшатыванию так и не окрепшего самосознания дворянства. Фрондирующий интеллектуал заявит о духовном, а не кровном родстве, демонстративной роскоши противопоставит обаяние запущенного сада. И вот уже владельцы загородных резиденций (герои «Горя от ума») с враждебным недоумением будут говорить о неслужащем дворянине, который
И сам Пушкин напишет АЛ. Бестужеву: «У нас писатели взяты из высшего класса общества, аристократическая гордость сливается у них с авторским самолюбием; мы не хотим быть покровительствуемы равными; ...русский поэт... является с требованием на уважение как шестисотлетний дворянин» .
Русской усадьбе была свойственна почти универсальная многофункциональность, поэтому обеднение дворянства и возникновение первых поколений русской интеллигенции привело не столько к затуханию и упадку усадебной культуры, сколько к ее функциональному изменению.
Непродолжительный период расцвета дворянской усадьбы вобрал в себя сложную эволюцию доминирующего в ней мироощущения – от торжества приемов до замкнутого мира близких по духу людей. Через многообразие судеб и ситуаций просматривается тенденция к постепенной эволюции быта помпезных резиденций. Богатые загородные ансамбли никогда не противопоставлялись более скромным поместьям .В свою очередь в личных источниках и литературных памятниках все отчетливее звучит восприятие заросшего сада и обветшавшего господского дома как символов духовности усадебной культуры.
В поэме «Осуга», посвященной речке, на которой расположилось Премухино, A.M. Бакунин напишет:
Посетивший Остафьево в 1806 г. шотландский путешественник, художник Роберт Кор-Портер отметил, что дом Вяземских приспособлен «как для веселого времяпровождения, так и для глубочайшего умственного труда...» . Вторая тенденция в истории усадебной культуры победила и оставила наиболее глубокий след. Престиж загородного дворца сановника сменяется покоем «обители дальней» ищущего уединения писателя, и вот уже не сверкающая роскошь воспевается в одах, а очарование старой аллеи привносит ощущение светлой грусти в поэтическую строку.
Так в истории дворянства зародится еще один феномен – маленькое небогатое имение с чрезвычайно интенсивной духовной жизнью, где в скромном господском доме, без «покоев праздных» , возникнут самые проникновенные страницы русской литературы.
Не став цитаделью феодала и центром экономически могущественной латифундии, усадьба превращается в духовный оплот дворянина. На землях самовластного государства возникали оазисы интеллектуальной и нравственной независимости. Даже насильственная ссылка в поместье, принудительное удаление от большого света воспринимались в просвещенной среде как очистительный опыт соприкосновения с сельской Аркадией. Если в Западной Европе того времени чувствительный человек бежал от дисгармонии нарастающей урбанизации и промышленности, то в России роль подобного спрута, разъедающего душу интеллектуала, выполнял всепроникающий бюрократизм. Мир деревни противопоставляется не столице или губернии, а миру «искателей», придворных лакеев, черни приемных.
Усталое сердце поэта жаждало отдохновения, которое он мог обрести и в чужой усадьбе, принадлежащей другу или образованному меценату. На берегах Яузы в селе Леонове покровителя наук и художеств И.Г. Демидова подолгу гостил Н.И. Новиков; в усадьбе Остерман-Толстых и Голицыных Ильинское летом останавливались поэт Н.И. Полежаев и романист И.И. Лажечников, автор знаменитого «Ледяного дома». Н.М. Карамзин, месяцами работающий над своими произведениями в Знаменском А.А. Плещеева, признавался в одном из писем: «Люди не хотят верить, чтобы человек, который вел в Москве довольно приятную жизнь, мог из доброй воли заключиться в деревне, и притом чужой! И притом осенью!» .
Усадьба, превращаясь в соперницу городского салона, объединяет поэтов, писателей, художников, интеллектуалов своего времени. Имение просвещенного дворянина виделось идеальным местом для творческого вдохновения, тихой гаванью, где можно, не опасаясь, произносить крамольные речи в кругу друзей и единомышленников. Атмосфера понимания и одобрения еще более усиливала оппозиционные настроения. К концу царствования Александра I эти идиллические кружки стали главными нервными точками, через которые пульсировала русская интеллектуальная жизнь.
К феномену русской усадебной культуры можно отнести и летние дачи ссыльных декабристов на Ангаре. Внук Сергея Волконского попытался восстановить атмосферу, в которой жили в Сибири участники восстания на Сенатской площади.
«В живописном месте на берегу красивой Ангары, среди скалистых пригорков, укутанных лесом, построили они себе летнюю дачу. «Камчатник» звалась она. ...Поселения стали культурными гнездами, очагами духовного света. В каждой семье жило и воспитывалось по нескольку детей местных жителей. ...Часто съезжались, вели беседы, читали лекции и очень любили спорить; выписывали книги, журналы, устраивали общими силами читальни. Все это жило бойкой жизнью, в особенности летом... Переезд обычно совершался в Духов день. Волконские и Трубецкие выезжали вместе, одним обозом... Целое народное движение жило этими словами – «князья выехали», «князья приехали» . Мстительность Николая I невольно создала уникальное явление элитарного уклада дворянской усадьбы, свободного от деформирующего душу владельца крепостничества. Не случайно один из местных жителей, сын просвещенного купца, в будущем известный врач Н.А. Белоголовый, писал: «А как весело жилось в этом прелестном, хотя глухом и так страшно удаленном от европейской жизни уголке! ...Впоследствии мне не раз приходилось слышать от самих декабристов, уже по возвращении их в Россию, с какой благодарной памятью и с каким наслаждением вспоминали они о своем пребывании в сибирских дебрях» .
Не следует за привычным термином «дворянская усадьба» забывать, что эта относительно обособленная территория была населена и крестьянами. Именно усадьба стала как бы пересечением жизни двух важнейших российских сословий. Тема народной идилии входит в архитектуру вельможных резиденций еще в XVIII в., когда в парках возникают павильоны из сучьев и коры, крытые соломой хижины дровосеков, мельницы. Но не бутафорная сельская пастораль превратила усадьбу в своеобразное место встречи изысканного европеизированного быта и народной стихии. Рядом с господским домом располагались кладовые, амбары, людская, конюшни, псарни. Уникальные системы искусственных водоемов, насыпные горы и причудливые руины были возведены руками крепостных. Владелец и его люди молились в одной церкви; крестьянский и барский мир в атмосфере «разряженного воздуха» русской усадьбы соприкасались ежечасно. Однако они были неизмеримо далеки друг от друга.
Позор душевладения мог высветиться, когда отступление от вычурных требований заказчика стоило жизни запоротому создателю античных руин в пейзажном парке. Но известны и совсем другие примеры отношений титулованного сановника и крепостных мастеров На средства помещика строились больницы, храмы, школы, училища для дворовых людей.
Особую роль в создании поэтики усадебного быта играли слуги. Н.Н. Муравьев так вспоминал о своей встрече с людьми, окружавшими его в детстве «Старые слуги отца обрадовались молодым господам; некоторых нашли мы поседевшими, иные представляли нам детей своих, которых мы прежде не видали, и скоро около нас собрались всякого возраста и роста мальчики, которые набивали нам трубку и дрались между собой за честь услужить барину. Старые мужики и бабы также сбежались, принося в дар кур, яйца и овощи» . Именно эти люди часто были истинными хранителями родового очага, знатоками и поборниками традиции старших поколений, которые утрачивали беспечные молодые хозяева поместья.
Чем тоньше чувствовал дворянин, чем более богатой библиотекой окружал себя в деревенском уединении, тем острее переживал он разрушающую дисгармонию своей малой родины. За домом со стройными колоннами и архитектурными красотами парка простиралась, сколько хватало глаз, нищая Россия, перелески, болота и всюду тяжелая неподатливая земля, заглатывающая изнуряющий труд поколений Философская утопия и романтические образы приходили в противоречие с реальностью крепостничества, и снять это противоречие образованные владельцы вотчин пытались по-разному. Кто-то, негодуя против этики рабства, заменял «ярем барщины старинной оброком легким», кто-то утешался гуманным отношением к дворне, а кто-то обманывал себя в надежде на обретение покоя в своем искусственно созданном идеальном мире
Во второй половине XIX в. дворянская усадьба продолжала занимать одну из ключевых позиций в русской культуре. Будучи средоточием многих характерных черт духовного самосознания своего времени, она представляла собой особый мир, в котором находили отражение и обретали новые особенности различные явления культурной и общественной жизни России.
Между тем до недавнего времени усадебная культура второй половины XIX в. в значительной степени находилась вне поля зрения исследователей. Известное Общество изучения русской усадьбы, функционировавшее в 1920-х гг., уделяло основное внимание усадьбе второй половины XVIII – начала XIX в., периода ее наивысшего расцвета и подъема Наметившийся в трудах Общества комплексный метод изучения усадебной культуры не был в должной мере подхвачен последующими исследователями. Ознакомление с дворянской усадьбой стало ограничиваться большей частью ее архитектурой и садово-парковым искусством.
Первые шаги к изучению культуры русской усадьбы в более широком ракурсе наметились в книге В.С. Турчина и М.А. Аникста (1979), иллюстрированной изобразительными материалами, высвечивающими разные грани усадебной жизни Появившиеся вслед за ней монографии Д.С. Лихачева (1982, 1991), А.П. Вергунова и В.А. Горохова (1988, 1996) определили качественно новый подход к освещению историко-культурных процессов на примере исследования одной из составных частей усадебной культуры, во взаимосвязи с общими проблемами развития художественной культуры и культурной среды, реалиями усадебного бытия. Знаменательно также внимание к усадебной мифологии и ее поэтическому восприятию, отличающее труд Д.С. Лихачева.
Значительное продвижение на пути комплексного исследования проблем, связанных с историей усадебной культуры, рассматриваемых во всем их многообразии и с особым вниманием к личности, созидавшей эту культуру, содержат материалы сборников научных трудов Общества изучения русской усадьбы, воссозданного в 1992 г. .
Интересный опыт освещения своеобразной картины русской усадебной жизни, ее социальной и культурной истории произведен П. Рузвельт, автором упомянутой уже монографии. Однако в этом труде, несмотря на его широкие хронологические рамки, усадьбе второй половины века отведено сравнительно мало места.
История русской усадьбы второй половины XIX в. началась несколько раньше своих жестких хронологических границ. Истоки ее усматриваются в 30–40-х гг. Это была пора процветания романтизма в культуре русской усадьбы, и в первую очередь в ее архитектурной и парковой среде. Романтизм как бы вытеснял предшествующий ему классицизм, открывал новую эпоху в эволюции усадебной культуры, свидетельствующую о зарождении в ней свежих идей.
Многие явления усадебной культуры не только были типичными для русской художественной культуры в целом, но и в ряде случаев оказывали на нее большое влияние. Особенно зримо это сказывалось на провинциальной культуре: по существу, дворянская усадьба служила как бы «проводником» столичной культуры в культуру провинции.
Для провинциальной культурной жизни, особенно художественной, было характерно повышение ее уровня в тех городах, в ближайшем окружении которых располагались значительные усадебные центры. Это было свойственно и эпохе крепостного права, и десятилетиям, последовавшим за крестьянской реформой 1861 г. Воздействие усадебной культуры на культуру провинциального города обусловливалось, прежде всего, естественными связями, возникающими между ними. Многие, как правило, более крупные помещики имели в уездных и губернских городах комфортабельные дома, в которых они нередко живали, особенно в зимние месяцы, предаваясь общению и светским развлечениям. Круг общения порой бывал тем же, что и в усадьбе. Более того, некоторые помещики, не желая менять привычный бытовой уклад, придерживались в городе и деревне сходной планировки жилых помещений, одинаковой расстановки мебели, предметов повседневного обихода и даже изделий декоративно-прикладного искусства, создавая иллюзию тождества жилого пространства, образованного в столь различной по своей природе среде.
Помимо этого, статус помещика позволял владельцам усадьбы участвовать в общественной жизни провинциального города в качестве предводителей дворянства, попечителей учебных заведений и благотворительных учреждений. После отмены крепостного права сфера общественной деятельности помещика в городе расширилась за счет участия в работе мировых судов, земских организаций, в строительстве школ и больниц, народных домов и чайных, музеев, театральных зданий и библиотек-читален.
С другой стороны, дворянская усадьба оказывала значительное воздействие на культуру деревни: одно из его проявлений заключалось в обучении крестьян различным ремеслам и художествам. Развиваясь в русле современного профессионально искусства, крепостное крестьянское искусство, по убеждению П.К. Лукомского, «стояло на огромной... почти на недосягаемой высоте» .
Просветительская деятельность в крестьянской среде выражалась и в обучении крестьянских детей грамоте, устройстве сельских начальных и ремесленных школ, больниц и т.п.
Углублению связей усадебной культуры с жизнью крестьян немало способствовало православие. Поэтическое воздействие природы в усадебной среде обостряло восприятие духовных и нравственных ценностей, проповедываемых церковью. В то же время простота человеческих взаимоотношений в деревне и религиозное настроение, возникавшее в ходе богослужения, в какой-то мере могли смягчать социальные контрасты между прихожанами разных сословий и создавали духовную атмосферу, объединявшую и как бы уравнивавшую их, согласно известному христианскому постулату, перед лицом Бога.
Вместе с тем роль церкви в установлении связей между помещиком и крестьянами имела еще один аспект. Обычно храм служил фамильной усыпальницей для владельцев имения, которые в этом качестве придавали ему особое значение. Где и в какое время года ни скончался бы дворянин, его телу было предназначено покоиться именно здесь. Нередки были случаи временного захоронения усопшего по месту смерти в ожидании зимнего пути и последующей перевозки тела в родовое поместье. Поэтому зачастую возведение храма в усадьбе предваряло постройку барского дома. Но в заботе о духовно-нравственном просвещении крестьян храм располагался обычно в некотором отдалении от основных усадебных построек, с тем, чтобы облегчить доступ в него для всех. Во второй половине XIX в. умножились церкви, строившиеся на средства помещиков не на территории усадьбы, а в деревнях, однако, они сохраняли при этом свои функции усадебных или вотчинных церквей, особенно в качестве семейной усыпальницы. Такие храмы, по свидетельству современников, были очень почитаемы крестьянами.
В свою очередь, подпитывая городскую культуру и способствуя просвещению деревни, дворянская усадьба испытывала непосредственное воздействие народного творчества – изобразительного, песенного, архитектурного, музыкального. Пронизанная художественными идеями, порожденными народным творчеством, усадебная культура стала одним из путей, по которым эти идеи вливались в столичную культуру.
Занимая своеобразное «промежуточное» положение между городом и деревней, тяготея к обоим типам культуры и питая их новыми соками, усадебный мир творил на их основе типологически самостоятельный род культуры. На эту особенность помещичьей культуры обращает внимание Г.Ю. Стернин, подчеркивая, что она придавала усадьбе «значение некоего универсального символа российской жизни, глубоко укорененного в ее истории» .
Действительно, усадьба как один из важнейших и притом связующих компонентов русской жизни, более полугора веков в представлении многих поколений, принадлежавших к различным кругам русского общества, олицетворяла отечество, его природные, духовные и культурные ценности. Усадьба была во всех отношениях «родова своя», по выражению одного из персонажей писателя-народовольца П. В. Якубовича . О масштабе распространения подобного восприятия усадебного мира свидетельствуют не только мемуары и отдельные высказывания современников, но и неугасимое стремление, потенциальных помещиков к приобретению имения. Это касалось в равной мере и дворян, потерявших по разным причинам родовые поместья, и интеллигенции, приближавшейся в своем духовном миросозерцании к наиболее образованному дворянству, и чиновничества и купечества, особенно развернувшего усадебное строительство в последней трети XIX в.
Самодостаточный и замкнутый мир русского дворянского поместья по природе своего социального, хозяйственного и бытового уклада являл собой некую картину государства в государстве. Особенно ярко это выражалось в дореформенные десятилетия, когда владелец усадьбы, независимый от бюрократической системы государственного правления, считал себя сувереном в своем имении, вершителем людских судеб и властелином их душ. Впрочем, лучшие из них, обладавшие чувством справедливости и ответственности за своих ближних, немало прилагали стараний к тому, чтобы не только наладить помещичье хозяйство и усадебный быт, но и благоустроить и обеспечить жизнь подопечных крестьян; благообразный внешний вид крестьян и домов, в которых они жили, составлял предмет особой гордости таких помещиков.
Отношения многих помещиков к крестьянам сохраняли черты патриархальности. «Любовь к мужику, – вспоминал кн. С Е. Трубецкой, – отнюдь не народническое преклонение перед ним! – чувство особо близкой связи с крестьянством я впитал в себя из окружающей меня среды с самого моего рождения. До некоторой степени мои чувства к крестьянину носили какой-то смутный отпечаток родственности... Такое восприятие не было индивидуальной моей особенностью: таково же было ощущение моих сверстников, росших в той же атмосфере, что и я» .
Разумеется, сказанное не должно создать идеализированное представление о взаимоотношениях помещиков с крестьянами. Не касаясь крайних сторон психологии крепостника, плодившей «салтычих», следует иметь в виду два обстоятельства. Первое из них связано с тем, что, за немногим исключением, принадлежавшие таким помещикам усадьбы не представляли сколько-нибудь значительного культурного центра, так как он мог образоваться лишь в более или менее гармоничной среде, исключавшей жестокие формы насилия. Второе обусловлено сравнительно меньшей распространенностью подобных усадеб, чем это представлялось в литературе послеоктябрьских лет. Гораздо актуальнее представляется вопрос о мелкопоместных усадьбах, которые численно преобладали в общем количестве дворянских имений и в массе своей не являлись «образцами» культурного быта. Исключение в этом плане являют собой усадьбы творческой интеллигенции, разговор о которых впереди.
Реформа 1861 г, стала важнейшим рубежом в развитии русской дворянской усадьбы. Она не только расшатала устои обособленного и самодостаточного вотчинного мира, но и уничтожила представление о безграничной власти помещика над крестьянами, лишила его многочисленной дворни и плодов бесплатного труда крепостных мастеров, а также крестьян, занятых на полевых работах, скотном дворе и т.д. Рост промышленного производства свел на нет потребность в изготовлении предметов домашнего обихода и декоративно-прикладного искусства руками бывших крепостных. В помещичье хозяйство, стал привлекаться наемный труд.
Однако изменения в усадебной культуре свершились не одномоментно, а растянулись на несколько десятилетий. Архитектурно-художественный образ русской дворянской усадьбы, сложившийся в XVIII – начале XIX в. не стирался в течение всего последующего времени. Долгие годы он воспринимался как недосягаемый идеал, принадлежащий оставшейся в прошлом эпохе, приобретя впоследствии значение символа дворянской культуры. Окончательное знаковое осмысление он получает в самом конце XIX – начале XX в, когда под влиянием журнала «Мир искусства» и причастного к нему объединения художников обострился интерес к архитектуре и искусству эпохи классицизма, а в архитектурной стилистике стало формироваться течение неоклассицизма.
Не прерывались, по существу, на протяжении всего XIX в. и многие традиционные линии, наметившиеся в русской усадьбе в начале столетия. Владельцы поместий, несмотря на многие попытки преодолеть сложившийся усадебный быт, фактически продолжали придерживаться патриархального образа жизни, традиционных взглядов на архитектурно-парковую среду усадьбы и традиционных форм культурной жизни. Собственно патриархальный характер усадебного бытия, налаженного и размеренного, непременное широкое гостеприимство, потребность в привычной, обжитой, пусть даже скромной, но уравновешенной жилой архитектурной среде, спланированной по законам симметрии, в привычном наборе мебели и предметов быта, были выражением стойких традиционных основ усадебной культуры. Примечательно, что при всем изменении стилистических особенностей и принципов компоновки усадебных сооружений и проникновение в усадебную культуру новых веяний, ощущение традиционного характера усадебной культуры не оставляло ни хозяев имений, ни их гостей, что находило отражение в беллетристике, периодике, драматургии и изобразительном искусстве того времени.
Может быть, именно стойкостью традиций в известной мере объясняется феномен русской усадебной культуры второй половины XIX в. Эта верность традициям (не случайно из чудом дошедших до нашего времени усадебных построек наибольший процент приходится на классицистические), а иногда и своего рода игра в традиции во второй половине века все более проявляли себя как нечто, противостоящее общему потоку, что позднее, вероятно, способствовало органичному проникновению в сознание архитекторов-неоклассицистов идей классицизма.
Следует, однако, подчеркнуть двойственный характер отношения к проблемам традиций в усадебной культуре второй половины XIX в., в которой сосуществовали одновременно открыто саркастическое отношение к ней и внутренняя, часто завуалированная приверженность к тем же традициям.
_________________________
В 30–40-е годы наиболее свободно, органично и, пожалуй, последовательно эстетика романтизма, развивавшаяся в определенном противодействии сложным и противоречивым социально-историческим условиям николаевского времени, выразилась в усадебной художественной культуре, и, прежде всего, в формировании архитектурно-парковой среды. Более того, представляется, что идеи романтизма затронули усадьбу намного ранее, нежели они получили теоретическое оформление в литературе, изобразительном искусстве, театре, музыке и архитектуре. Проникновение романтических тенденций в усадебную культуру на более раннем этапе было подготовлено свойственными усадьбам эпохи классицизма проявлениями сентиментализма и предромантизма. Убедительное суждение Д.С. Лихачева о том, что «отдельные романтические элементы в пейзажных парках появились гораздо раньше самого романтизма в литературе и только впоследствии получали свое осмысление в духе эстетики романтизма» , представляется вполне правомочным распространить на архитектуру усадеб, неразрывно связанную со своим парковым окружением.
Если с конца XVIII в. постепенно происходила, по словам ученого, «консолидация признаков Романтизма в единый романтический стиль садово-паркового искусства» , то она могла иметь место лишь во взаимосвязи с архитектурой «малых» форм усадебного и садово-паркового зодчества, а также с общей декоративной обработкой фасадов усадебных построек. Характерно, что «псевдоготика» в творчестве В.И. Баженова, М.Ф. Казакова, Ю.М. Фельтена, В.И. Неелова применялась лишь в усадебном зодчестве. «Псевдоготика» развивалась в русле классицизма, формировалась большей частью по канонам ордерной системы, с использованием «готических», как их в то время называли, форм, построенных не по правилам «истинной архитектуры», с привлечением отдельных мотивов западного русского средневекового зодчества.
В усадебном строительстве 1830–1850-х гг. применение средневековых форм в своих исходных позициях выступает как определенная традиция в русской усадебной культуре. В этом смысле традиционным было и восприятие стилизации на темы европейского средневекового зодчества. И так же как в предшествующую эпоху, под «готическим вкусом» подразумевался не определенный большой стиль, а лишь намек на него. В усадьбах создавалась с помощью подобной стилизации театрализованная архитектурная среда, которая во взаимодействии с «первозданной» природой способна была пробуждать романтические настроения. Но эта среда воспринималась в эпоху романтизма иначе, чем в XVIII в., так как в бытовавших тогда представлениях она соответствовала духовным идеалам человека и отвечала его стремлениям к прекрасному. В отличие от эпохи классицизма, в стилистике архитектурных форм в «готическом вкусе» зодчие обращаются к мотивам, утвердившимся к тому времени в современной жилой архитектуре, основанной на новых принципах организации жилого пространства и претворения в композиции и убранстве замков и коттеджей образов национального средневековья. В усадебной архитектуре тех лет распространяются постройки, отмеченные печатью «английского вкуса» и имеющие вид замка или коттеджа. Подобная архитектура соответствовала эстетическим установкам романтизма и одновременно отвечала задачам комфорта, уюта, известной простоты загородного жилища. Английский быт возводится в образец достойный подражания. В русском обществе в моду входит англомания, которая особенно любопытно проявилась в усадебной культуре.
В архитектуре усадеб становится популярным тип коттеджа. Самым ранним и характерным образцом применения английских готических мотивов в русском романтизме XIX в. был дворец Николая I «Коттедж», построенный в Петергофе А.А. Менеласом. Но то было все же сооружение дворцового типа, возведенное в одном из крупнейших царских поместий, вблизи столицы. В данном контексте больший интерес представляют усадебные дома, построенные в среднепоместных имениях. Как и петергофский «Коттедж», их отличали принципы симметрии, на которых строилась композиция этих сооружений, а также более значительно по сравнению с английскими прототипами размеры.
Одной из первых таких построек был господский дом в Любичах, Кирсановского уезда Тамбовской губернии, возведенный в 1830-е гг. его владельцем Н.И. Кривцовым по собственному проекту. Н.И. Кривцов – личность далеко не заурядная, оставившая заметный след в истории русской культуры. Близкий знакомый А.С. Пушкина и П.А. Вяземского, участник Отечественной войны 1812 г., потерявший в битве под Кульмом ногу, Кривцов не только не поддался своему несчастью, но и приложил немало усилий для расширения своего образования в надежде принести пользу отечеству. Он предпринял трехлетнее путешествие по Европе, во время которого встречался с выдающимися людьми, изучал устройство школ, судов и других учреждений, увлекался идеями Руссо. Пребывание в Англии в качестве служащего русского посольства он использовал для пополнения их знаний. Особое внимание Кривцов уделял английскому образу жизни и архитектуре. Выйдя в отставку, он поселился в Тамбовской губернии, где, по словам его первого биографа Я.И. Сабурова, «развернул свой удивительный вкус в садоводстве, архитектуре и сельском хозяйстве» и «слыл англоманом» . Б.Н. Чичерин, родители которого были близкими друзьями Кривцова, отмечал, что в Англии «особенно он пленился английским бытом, жизнью в замках, которая представлялась ему идеалом частного существования» .
Имение Н.И. Кривцова Любичи располагалось на излучине речки Вяжли, где среди голой степи вскоре возникла «англо-русская» усадьба с большим барским домом в английском стиле, с высокой башней, на которой развевался флаг, и небольшой, пристроенной к дому церковью; отдельно, в степи, вдали от жилья Кривцов построил часовню-усыпальницу, которая позднее послужила местом захоронения его самого, его жены, умершей в Петербурге, и его брата, дипломата П.И. Кривцова . К началу нашего века ни одной из этих построек, кроме башни, не сохранилось.
«Пленившись английским бытом, – писал Б.Н. Чичерин, – он брал из него то, что могло прийтись к русской среде и что составляет потребность для образованного человека... Созданный им быт сделался образцом для всего края. Это был новый просвещенный элемент, внесенный в русскую помещичью жизнь» .
Судить об архитектурном облике построек в Любичах, как и окружавшем их парке, разбитом, вероятно, с помощью пензенского садового мастера, англичанина Магзига(?), невозможно. Некоторое представление о господском доме может дать указание В А. Баратынского, что дом, построенный им в подмосковном Муранове, представлял собой «импровизированные маленькие Любичи» .
Англомания Кривцова коснулась не только принципов архитектурного решения созданного им усадебного ансамбля, но и пронизывала быт его семьи и всю его деятельность. Осуществлению его обширных агрономических планов послужило имение его брата П.И. Кривцова – Тамала Саратовской губернии, которым он управлял. Помимо занятий собственной усадьбой и Тамалой, он находил время для внедрения новых, увлекавших его идей в среду окрестных помещиков. Есть данные, что многим из своих соседей он возводил дома.
Любичи вместе с усадьбами друзей и соседей Кривцова – Н.И. Чичерина и С.А. Баратынского (брата поэта) образовали как бы единый культурный центр, хотя каждая из усадеб имела самостоятельное значение.
Родовая усадьба СА. Баратынского Мара была основана в конце XVIII в., с классицистическим домом и парком, полным барских «затей», пришедших в запустение. Подобно Кривцову, владелец возвел в «готическом вкусе» по собственным рисункам летний дом в парке, над гротом, воспетым его братом.
В основе проекта барского дома в Карауле (в том же уезде) Н.В. Чичерина, по свидетельству его сына Б.Н. Чичерина, лежал план, составленный Н.И. Кривцовым для дома Бологовских, родственников Чичериных. Дом строился в 1840-х гг. по проекту московского архитектора (предположительно А.С. Миллера) также по типу коттеджа , на высоком берегу реки Вороны, в окружении большого ландшафтного парка – создания того же пензенского садового мастера Магзига. Англизированная архитектура господского дома в Карауле, чуждая, казалось бы, всем традициям русского зодчества и неадекватная русской природе, оказалась возможной благодаря лаконичности форм, естественно в эту природу вписанной.
Интерьеры дома, составлявшие удобную и уютную жилую среду, известны нам лишь по фотографиям начала XX в., на которых запечатлена почти вековая собирательская деятельность Чичериных. Каждая комната представляла собой своего рода музей, с любовно подобранной экспозицией фарфора, бронзы, светильников, тканей. Стены трех комнат нижнего этажа – столовой, гостиной, «Белого зала» – были заполнены наиболее значительными картинами из их собрания: произведениями школы Веласкеса, Веронезе, подлинниками Яна ван Гойена, Пальмы Младшего, Н. Маса, Г. Терборха, а также русских живописцев – В.А. Тропинина, В.К. Шебуева, И.К. Айвазовского, Ф.А. Васильева и др.
В круг общения Кривцовых, Чичериных, Баратынских, Хвощинских – владельцев соседнего поместья Умета, входили также обитатели Зубриловки (Балашевского уезда Саратовской губернии, – князья Голицыны и их сосед по имению Я.И. Сабуров.
Тип коттеджа по архитектурно-пространственной композиции и рациональным основам внутренней планировки, видимо, отвечал требованиям, сложившимся в передовых кругах русского общества под воздействием их сложного, наполненного интеллектуальными занятиями быта. Почти одновременно с упомянутыми усадьбами Тамбовской губернии, в разных уголках России возникают усадьбы, в которых, помимо близкой к ним трактовки архитектурных сооружений в романтическом англизированном духе, обнаруживаются сходные черты в организации культурного быта. Среди них – уже упоминавшееся Мураново. Создавая эту усадьбу, поэт Е.А. Баратынский вряд ли ограничивался намерением достигнуть сходства с Любичами лишь в архитектуре господского дома. Думается, что его замыслы были гораздо шире и распространялись на образ жизни, которым он, возможно, пленился в усадьбе Н.И. Кривцова. Во всяком случае, одновременно с постройкой дома он занялся хозяйственными делами, среди которых далеко не последнее место занимало воспроизводство продаваемого на своз леса. В архитектурном же творчестве главное внимание Баратынского было сосредоточено не на оформлении фасада дома, а на его внутренней структуре, в которой взаимодействовали два на первый взгляд противоречивых начала – использование анфиладной системы в планировке помещений первого этажа и одновременно свободного построения внутреннего пространства, не связанного канонами. В центре дома была устроена трехчастная гостиная, выходящая граненными выступами на главный и садовый фасады. Своеобразие подобного решения и вызываемое им чувство покоя отмечаются всеми, кому доводилось писать об этих интерьерах. Особый уют приобретала гостиная в вечернее время, когда сюда собиралась вся семья, зажигались масляные светильники и свечи, звучала музыка.
Определяющим в организации культурного быта Муранова было воспитание детей. Классные занятия здесь чередовались с совместными с родителями прогулками и семейными вечерами в гостиной, с музицированием, непременным чтением вслух, рисованием, рукоделием и пр. За счет учителей, людей не только образованных, но иногда и очень одаренных, расширялся достаточно замкнутый интеллектуальный круг обитателей усадьбы. «Наш дом сейчас очень напоминает маленький университет, – писал Е.А. Баратынский матери летом 1842 г. – У нас пять чужих человек, среди которых судьба доставила нам превосходного учителя рисования. Наша мало расточительная жизнь и доход, который мы надеемся извлечь из лесного хозяйства, позволяют нам много делать для образования детей, пока же они и их учителя оживляют наше одиночество» .
Архитектурно-парковая среда, природа, повседневный, хозяйственный и культурный быт соединялись в Муранове в простой, разумно организованный и целостный мир, который благоприятствовал и литературным трудам Баратынского. Однако вскоре этот мир был разрушен. Осенью 1843 г. Е.А. Баратынский с женой и старшими детьми отправился в путешествие по Европе, во время которого в июне следующего года скончался в Неаполе.
Увлечение английской готикой затронуло и тех помещиков, которые не хотели перестраивать свои усадебные дома, сооруженные в годы классицизма (дань традициям и уважения к старине!) и обладающие значительными художественными достоинствами. В этих случаях владельцы поместий возводили в некотором отдалении от старых господских домов, среди живописных картин пейзажного парка новые дома в английском вкусе, более комфортабельные, уютные и скромные. Здесь уже упоминался летний дом в Маре С.А. Баратынского, который был построен таким же образом. Но еще более интересно в этом отношении Авчурино Полторацких под Калугой.
Авчурино к 1840-м гг. было во владении Полторацких почти 50 лет (с 1792 г.). Постройка второго каменного барского дома, с характерными для романтизма стрельчатыми окнами, зубцами и фиалами, дополненными высокой восьмигранной башней, придававшей сооружению облик английского старого замка, соответствовала европеизированному хозяйству Авчурина, слывшему образцовым и применявшему новейшие достижения агротехники того времени. Известностью пользовались конный завод и «опытная практическая ферма» Д.М. Полторацкого; фасады этих построек, кстати, также были обработаны в «готических» формах.
Высоким уровнем отличалась культурная жизнь Авчурина. Среди друзей строителя «готического» дома С.Д. Полторацкого были такие выдающиеся деятели русской культуры, как П.А. Вяземский, В.Ф. Одоевский, Н.И. и И.С. Тургеневы Сам хозяин был страстным библиофилом. Книжные шкафы стояли во всех парадных комнатах «готического» дома; собственно, для библиотеки, включавшей книжное собрание деда С.Д Полторацкого, известного библиофила П. К. Хлебникова, и была сооружена башня.
Новые вкусы общества повлияли и на характер требований богатого заказчика к стилевой и образной интерпретации усадебного ансамбля. Известно, например, что на исполнении своего желания «придать главному дому усадьбы вид средневекового замка» настаивал граф А.Х. Бенкендорф при перестройке в 1830-х гг. своего поместья Фалль (на берегу Балтийского моря, под Ревелем). Все сооружения этого ансамбля, от дворца до парковой скамейки, были спроектированы архитектором А.И. Штакеншнейдером в «готических» мотивах. В таком же стиле было выполнено и внутреннее убранство дворца, включая его меблировку.
Главное звено ансамбля усадьбы Фалль составлял обширный пейзажный парк с аллеями из каштанов и лиственниц, с множеством укромных «запущенных» уголков, украшенных легкими «готическими» павильонами и руинами, с водопадом, устроенным в непосредственной близости от дома – перед его террасой, с акцентированными перепадами рельефа. Особенно романтическое впечатление производила развернутая в сторону моря панорама, создававшая эффект «подлинности» таинственного средневекового замка, выступавшего своими башнями и зубцами над темными купами деревьев.
Почти в то же время, когда благоустраивался Фалль, мотивы английской замковой архитектуры нашли применение в подмосковном поместье Паниных Марфине. Во владении Паниных усадьба оказалась в 1830-х гг.; для реконструкции некогда бывшей здесь и сожженной французами в 1812 г. усадьбы Салтыковых был приглашен архитектор М.Д. Быковский. Работы велись в 1831–1846 гг. Яркий образец архитектуры романтизма представляет собой великолепный, представительный, тонко связанный с природой ансамбль, созданный М.Д. Быковским. По словам исследователя творчества этого мастера Е.И. Кириченко, архитектор, сохранив основы регулярной планировки марфинского ансамбля, сместил акценты, которые приглушили эту регулярность, основанную на симметрично-осевой композиции. При этом «на первый план выступили иные черты – живописность, картинность, пейзажность... композиция, рассчитанная на мгновенную обозримость, обрела многоплановость и подвижность» . Вопреки наличию парадного двора, фланкированного двумя флигелями и расположенного со стороны парадного (подъездного) фасада дворца, противоположного пруду, М.Д. Быковский организовал живописный подъезд к нему со стороны пруда. Этот подъезд предполагает последовательное ознакомление путника с пристанью, грифонами и фонтаном, панорамой дворца, воздвигнутого на высоком, обработанном террасами и лестничными сходами холме, узким «готическим» мостом, торжественными «готическими» в английском стиле воротами.
Романтическому восприятию марфинской усадьбы способствуют две церкви, возвышающиеся вблизи главного ансамбля, – Рождественская (1707), построенная крепостным архитектором В.И. Белозеровым в формах петровского барокко, и Петропавловская (1770-е) в стиле классицизма.
Тенденции романтизма проявлялись не только усадьбах, где архитектура и окружающая ее природа сами давали к тому повод. Во многих случаях владельцы поместий упорно сохраняли старый ансамбль усадьбы, сложившийся в эпоху классицизма, берегли его, избегали реконструкций, ограничиваясь обычным ремонтом. Помещики сознавали, что как стиль классицизм себя изжил, но им он все еще казался прекрасным. В этих ощущениях тоже опосредованно проявлялся романтизм. Романтизм мог сказываться также в том впечатлении, которое усадебный мир производил на постороннего наблюдателя. Наконец, самый быт такой усадьбы мог быть пронизанным идеями романтизма.
В последней трети XIX в. в России усиливается несколько приглушенное в предшествующие годы воздействие на усадебные архитектурно-парковые комплексы романтических настроений. В самом тяготении человека к природе, связи с которой все более утрачивались в эпоху быстрой модернизации общества, было заложено романтическое мироощущение. Но подобные тенденции в усадебном строительстве этого времени проявлялись по-разному. Одним из проявлений новой волны романтизма было возобновление увлечения готикой. В ряде крупных поместий возникают здания дворцового типа, вызывающие ассоциации с французскими замками эпохи Возрождения (Шаровка Кёнигов Харьковской губернии, Аллатскиви Нолькенов вблизи Чудского озера). Их архитектура была построена на сочетании разновеликих объемов, дополненных многочисленными башенками, фронтонами, зубцами.
Иной была трактовка средневековых мотивов в менее крупных усадьбах, где рациональные требования к загородному жилью преобладали над стремлением к романтическим образам, и простые очертания архитектурных масс скрашивались скупым убором – лишь намек на мотивы далекого прошлого.
Романтическими побуждениями было продиктовано также стремление к утверждению в русском зодчестве того времени и, особенно, в усадебной архитектуре национального стиля. Не последнюю роль в этом процессе сыграли народнические идеи, под влиянием которых возникает интерес к крестьянскому народному творчеству во всех его видах и рождается мысль об использовании его самобытных мотивов в профессиональном искусстве. Основоположниками этого направления в архитектуре последней трети XIX в. были В.А. Гартман и И.П. Ропет (Петров), которые отказались в своей практике от обращения к древним прототипам и черпали свои идеи в крестьянском прикладном искусстве. Оно воспринималось многими современниками как передовое и особенно поддерживалось В.В. Стасовым. Помимо известных абрамцевских построек можно назвать «Теремок» в Ольгине Новгородской губернии, дом в Глубоком Псковской губернии, пристройку к усадебному дому в Рюминой Роще Рязанской губернии, выполненных с применением трактуемых в этом роде форм.
В целом усадебная архитектура второй половины XIX в. была затронута всеми течениями, которые были характерны для русского зодчества той поры. Особенно модны были эклектические течения западного толка, которые в усадебном строительстве оказались в русле традиций, сложившихся в эпоху классицизма. С другой стороны, может быть, именно богатство стилистических исканий и способствовало той многоликости художественных образов, которая избавила усадебное зодчество от скучной монотонности.
Значительные изменения коснулись в это время и социального состава владельцев загородных усадеб. Наметившийся еще в предреформенные годы процесс перехода старых дворянских поместий в руки купечества усилился после отмены крепостного права.
На первых порах, самоутверждаясь, новые хозяева стремились сохранить незыблемой старую архитектурно-парковую среду усадьбы и оставляли в неприкосновенности внутреннее убранство барского дома, пытаясь воспроизвести здесь бытовавший некогда уклад. Но по мере течения лет это охранительное отношение к художественному миру усадьбы стало уступать коммерческим интересам. Сначала сравнительно редко, но в дальнейшем все чаще встречаются случаи перестройки старых усадебных сооружений, перепланировки и вырубки парков. На их месте в результате дробления поместий и усадебных территорий стали возникать дачные поселки. Так, прекрасное благоустроенное подмосковное имение Волконских Каменка (Богородского уезда) к концу 1880-х гг. разделилось на семь отдельных усадеб, принадлежавших различным владельцам, главным образом, из купечества. Ситуация «Вишневого сада», таким образом, в реальной жизни сложилась задолго до того, как она получила отражение в художественной литературе.
Любопытный пример «дачного» использования усадебной территории являет собой Кунцево, родовое поместье Нарышкиных (с 1690 г.), разделенное в середине века между Солодовниковыми и Солдатенковыми (впрочем, последние сохранили старый господский дом конца XVIII в. и значительную часть ландшафтного парка). Остальная территория была превращена ими в дачный поселок.
Примечания :
Цит. по: Шамурин Ю. Подмосковные. М., 1914. Кн. 1. Вып. 3. С. 52.
Болотов А. Т. Жизнь и приключения Андрея Болотова, описанные самим им для своих потомков. Т. 1. М., 1993. С. 127–128
См: Романович-Славатинский А. Дворянство России. 2-е изд. Киев, 1912; Семевский В.И. Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II. Спб., 1903; Кабузан В.М., Троицкий СМ. Изменения в численности, удельном весе и размещении дворянства в России в 1782–1858 гг. // История СССР. 1971. № 4
См.: Коробко М.Ю. Узкое // Усадебное ожерелье Юго-Запада Москвы. М., 1996. С. 112 См. об этом: Кириченко Е.И. Русская усадьба в контексте культуры... С. 55
Баратынский Е. Письмо матери, А.Ф. Баратынской. Лето 1842 г. // Баратынский Е. Стихотворения. Проза. Письма. М., 1983. С. 194
Сгорел в 1997 г.
Баратынский Е. Указ. соч. С. 193–194
Петрова Т.А. Андрей Штакеншнейдер. Л., 1978. С. 15
Кириченко Е.И. Михаил Быковский. М., 1988. С. 144
"Дома косые, двухэтажные И тут же рига, скотный двор, Где у корыта гуси важные Ведут немолчный разговор. В садах настурции и розаны, В прудах зацветших караси. Усадьбы старые разбросаны По всей таинственной Руси ".
Н. Гумилев
Человек - существо крайне неорганизованное и хаотичное. В себе самом он со временем, может быть, и разберется. Установит свои ценности и идеалы, да и поступки научится выстраивать в соответствии с ними. Но людей много и каждый старается свои ценности утвердить в людском сообществе, свои идеалы установить в качестве самых для всех главных. Если это допустить, начинается "общественный хаос".
Тут и вступает в свои права культура. Многие философы именно в организации социального хаоса видят ее предназначение. Для этого общество вырабатывает некие усредненные идеалы и ценности, которые и составляют его идеологию. Однако конкретная личность чаще всего не соответствует усредненным общественным идеалам. Да и человек воспринимает навязываемые ему обществом ценности, как ограничение своей свободы. Так постепенно культура, оставаясь мощным средством регуляции отношений в обществе, становится механизмом подавления индивида.
Таким образом, жизнь отдельного человека протекает в двух резко разграниченных планах. Общественная деятельность осуществляется в, так называемое, рабочее время. Ему (подчас очень остро) противостоит индивидуальное время, "свободное время". В психологическом мире индивида это отличие фиксируется в точных выражениях: "надо" и "хочу". Для человека работа, которую сделать надо, находится совсем в другом мире, чем та, которую делать хочется. И "время надо", в отличие от "времени хочу" наполнено совсем другим смыслом.
Свободное время («время хочу») нельзя проводить в том же самом месте, где обычно работаешь. Здесь все должно быть иным, желаемым, а не должным. "Иное" поведение выражается в подчеркнуто торжественных, или подчеркнуто свободных жестах, в особых шутках. "Иное" поведение выражает себя в подарках и совместных трапезах, что особенно характерно для Руси. Так всё - особое место, особо выделенное время, особые предметы и иное поведение служат созданию непохожей на повседневность идеальной реальности, той, о которой нам только мечтается. Реальности, что воплощает в себе наше представление об идеальном существовании, о давно ушедшем "золотом веке".
В мире дворянской культуры с ее жесткой иерархией это ощущалось особенно остро. Потому и говорила Екатерина II, что «жить в обществе не значит ничего не делать». Эта сценическая, крайне театрализованная жизнь была настоящим ежедневным общественным трудом. Дворяне служили «Государю и Отечеству» не только в департаментах, но и на придворных празднествах и балах. Праздничная придворная жизнь была для дворянина таким же «надо», как н служение в государевых войсках.
А «идеальную реальность» воплощали для русских дворян XVIII-XIX веков их родовые усадьбы. Потому главная задача любого, пусть и «плохенького», усадебного строительства - создать идеальный мир, со своими ритуалами, нормами поведения, типом хозяйствования и особым времяпровождением.
И создавался усадебный мир очень тщательно и подробно. В хорошей усадьбе ничего не должно быть ничего не продуманного. Все значимо, все является аллегорией, все «читается» посвященными в усадебное таинство. Желтый цвет усадебного дома являл богатство хозяина, воспринимаясь эквивалентом золотого. Кровлю поддерживали белые (символ света) колонны. Серый цвет флигнлей - это удаленность от деятельной жизни. А красный в неоштукатуренных хозяйственных постройках - наоборот, цвет жизни, деятельности. И все это тонуло в зелени садов и парков - символе надежды. Болота, кладбища, овраги, холмы - все чуть-чуть подправлялось, корректировалось и называлось Незванками, Прибежищами, Отрадами, становясь значимым в усадебной символике. Естественно, что этот идеальный мир обязательно. хотя часто чисто символически, отгораживался от окружающего мира стенами, решетками, башнями, искусственными рвами-оврагами и прудами.
Сама природа - это идеальный сад бога, наподобие райского сада. Каждое дерево, каждое растение что-нибудь значат в общей гармонии. Белые стволы березы, напоминая белые стволы колонн, служат устойчивым образом родины. Липы в подъездных аллеях во время весеннего цветения намекали своим благоуханием райский эфир. Акацию сажали как символ бессмертия души. Для дуба, воспринимавшегося как сила, вечность, добродетель, устраивали специальные поляны. Плющ, как знак бессмертия, обвивал деревья в парке. А камыши у воды символизировали уединение. Даже трава виделась смертной плотью, увядающей и воскресающей. Характерно, что осина, как «проклятое дерево» практически не встречается в дворянских усадьбах.
Так постепенно идеальный мир обретал в усадьбе реальность. Эта идеальность была сродни театру, где на сцене выстраиваются парадные.сцены, а за кулисами течет своя повседневная жизнь. Потому усадебное строительство тщательно скрывалось от посторонних глаз. Строительные площадки окружали завесой секретности. Вокруг них возводились высокие заборы, разбирались подъездные пути и мосты, уничтожались технические документы. Усадьба должна была предстать как бы созданная в одночасье, по мановению волшебства. Создавалась декорация в театре дворянской жизни. Именно так возникал Петербург - в одночасье, на безлюдном финском болоте. Вмиг явилась изумленной Европе новая каменная Россия.
Каждое архитектурное сооружение навязывает его обитателям свой ритм жизни. Городские ворота открываются и закрываются в определенное время, начиная и завершая городской день. В императорском дворце время течет не так, как в деловом офисе. Так и дворянская усадьба формировала свой ритм жизни. Около двух столетий жизнь дворянина начиналась в усадьбе, протекала в ней и часто заканчивалась здесь же. Жизненный круг дополнялся дневным. Сутки в усадьбе явно
делились не только временно, но и пространственно. "Предрассветные сумерки вестибюля" продолжали "раннее утро мужского кабинета", "полдень гостиной", "театральный вечер" и так далее, вплоть до "глубокого вечера спальни".
Как и театральное бытие жизнь в усадьба четко делилась на парадную и повседневную. Интеллектуальным и хозяйственным центром «вседневной» жизни усадьбы был мужской кабинет. Однако, обставляли его почти всегда очень скромно. "Кабинет, поставленный рядом с буфетом (буфетной комнатой), уступал ему по величине и, несмотря на свою укромность, казался еще слишком просторным для ученых занятий хозяина и хранилища его книг", - писал Ф.Ф. Вигель. На протяжении всего XVIII столетия, когда интеллектуальная и нравственная работа стали долгом всякого дворянина, кабинет хозяина принадлежал чуть ли не к самым непарадным комнатам усадьбы. Здесь все было предназначено для уединенной работы.
Соответственно кабинет и меблировался. Модным считался "голанскый" или "английскый" кабинет. Практически всю его обстановку составляла аскетичная дубовая мебель, с очень неброской обивкой, да скромные настольные часы. Письменные столы не жаловались. Предпочтение оказывалось секретерам, конторкам, бюро.
Барский кабинет, в отличие от покоев хозяйки, почти не украшался и весьма скромно декорировался. Непременными считались лишь изысканный графин и рюмка для "утрешнего употребления" вишневки или анисовки (считалось, что это способствует профилактике "^грудной жабы" и "удара" - самых модных болезней XVIII - начала XIX веков) да курительная трубка. Курение на рубеже веков стало целым символическим ритуалом. "В наше время, - вспоминает еще конец XVIII века Е.П. Янькова, - редкий не нюхал, а курить считали весьма предосудительным, а чтобы женщины курили, этого и не слыхивали; и мужчины курили у себя в кабинетах или на воздухе, и ежели при дамах, то всегда не иначе как спросят сперва: "позвольте". В гостиной и в зале никогда никто не куривал даже и без гостей в своей семье, чтобы, сохрани Бог, как-нибудь не осталось этого запаху и чтобы мебель не провоняла.
Каждое время имеет свои особые привычки и понятия.
Курение стало распространяться заметным образом после 1812 года, а в особенности в 1820-х годах: стали привозить сигарки, о которых мы не имели и понятия, и первые, которые привозили нам, показывали за диковинку".
Для курения в кабинете специально помещались несколько натюрмортов на тему Vanitas (бренности жизни). Дело в том, что на протяжении целого столетия "поедание дыма" связывалось в сознании дворянина с размышлениями на темы "суеты сует" и "жизнь есть дым". Эта, евангельская в своей основе, тема была особенно популярна в России. Дети пускали недолговечные мыльные пузыри, взрослые пускали из трубок эфимерный дым и летали на хрупких воздушных шарах - и все это воспринималось на рубеже веков как символы крайней зыбкости существования.
Именно здесь, в кабинете хозяина усадьбы, отчитывались управляющие, писались письма и распоряжения, подсчитывался оброк, принимались "попросту" соседи, обсуждались проекты усадебных архитекторов. Сегодня исследователи часто встают в тупик, обсуждая вопросы авторства тех или иных усадеб. Кто был их подлинным творцом? Архитектор, создававший первоначальный проект? Хозяин усадьбы, почти всегда переделывавший его по-своему? Подрядчик, который более считался со своим умением, чем со вкусами архитектора и хозяина?
Поскольку мужской кабинет предназначен для работы, основную роль в его интерьере играли книги. Часть книг была необходима для успешного ведения хозяйства. Помещики не гнушались тщательно штудировать архитектурные труды Виньолы или Палладио, особенно при начале нового усадебного строительства. Ведь наряду с французским языком, архитектуру полагалось знать каждому образованному дворянину. Календари, содержавшие советы на все случаи жизни -непременный атрибут таких кабинетов. Чего здесь только не было? "Список пожалованных Ея Императоским Величеством орденом...", ""верный способ разводить в нежарких краях собак аболенских", "рецепт нискорейшего гашения извести негашеной", "наипростейшее средство крашения липы в красное и эбеновое дерево", "об наизящнейшем и немногодельном способе англицкие парки разбивать", "о дешевой и верной методе лечения золотухи", "об изготовлении вишневой скороспелой наливки" и многое другое.
В тихих усадебных кабинетах формировалась мода на чтение. "По деревням кто любил чтение и кто только мог заводился небольшой, но полной библиотекой. Были некоторые книги, которые как будто почитались необходимыми для этих библиотек и находились в каждой. Они перечитывались по нескольку раз всей семьею. Выбор был недурен и довольно основателен. Например, в каждой деревенской библиотеке непременно уже находились: Телемак, Жильблаз, Дон-Кишот, Робинзон-Круз, Древняя Вифлиофика Новикова, Деяния Петра Великого с дополнениями. История о странствиях вообще Лагарпа, Всемирный Путешествователь Аббата де ла-Порта и маркиза Г., перевод Ив. Перф. Елагина, роман умный и нравственный, но ныне осмеянный. Ломоносов, Сумароков, Херасков непременно были у тех, которые любили стихотворство. После уже начали прибавляться к этим книгам сочинения г-на Вольтера; и романы и повести его же; и "Новая Элоиза". В начале нынешнего столетия вошли у нас в большую моду: романы Августа Лафонгена, г-жи Жанлис и Коцебу. Но никто не пользовался такой славою, как г-жа Радклиф. Ужасное и чувствительное - вот были, наконец, два рода чтения наиболее по вкусу публики. Чтение этого рода заменило наконец прежние книги". Так писал в середине XIX столетия М.А. Дмитриев
На такой литературе было воспитано несколько поколений молодых дворян. Отсюда, из мужского кабинета усадьбы распространялось русское просвещение. Здесь составлялись проекты первых ланкастерских школ в России, новых систем севооборота, женского образования. Здесь постепенно вызревала капиталистическая система хозяйствования. Недаром Н.В. Гоголь, описывая в "Мертвых душах" деревню "просвещенного" полковника Кошкарева, ехидно замечает:
"Вся деревня была вразброску: постройки, перестройки, кучи извести, кирпичу и бревен по всем улицам. Выстроены были какие-то домы, вроде присутственных мест. На одном было написано золотыми буквами; "Депо земледельческих орудий", на другом: "Главная счетная экспедиция"; "Комитет сельских дел"; "Школа нормального просвещения поселян". Словом, черт знает чего не было".
В этих же кабинетах любопытные естествоиспытатели проводили пневматические, электрические, биологические опыты. Отсюда вели астрономические наблюдения. Потому иногда кабинет был буквально уставлен телескопами, земными и небесными глобусами, солнечными часами и астролябиями.
Дополняли довольно скромную, почти аскетическую обстановку мужского кабинета два-три портрета родителей и детей хозяина, небольшая картина с баталией или морским пейзажем.
Если мужской кабинет был приватным центром усадьбы, то его парадным лицом служила гостиная или зала. Такое разделение на домашнее и гостевое, повседневное и праздничное было свойственно всей дворянской эпохе. Одним из следствий такого деления всей жизни дворянской стала дифференциация усадебных интерьеров на "парадные апартаменты" и "комнаты для фамилии". В богатых усадьбах гостиная и зала служили разным целям, в большинстве же домов они прекрасно совмещались.
Современники безусловно воспринимали залу или гостиную как парадный, и оттого официально-холодный апартамент. "Зала, большая, пустая и холодная, в два-три окна на улицу и четыре во двор, с рядами стульев по стенкам, с лампами на высоких ножках и канделябрами по углам, с большим роялем у стены; танцы, парадные обеды и место игры в карты были ее назначением. Затем гостиная, тоже в три окна, с неизменным диваном и круглым столом в глубине и большим зеркалом над диваном. По бокам дивана - кресла, козетки столики, а между окон столики с узкими зеркалами во всю стену... В годы нашего детства фантазии считались недозволенными и все гостиные были на один лад", - вспоминает П.А. Кропоткин.
Эту пустоту и холод гостиных, где "тэсегда вся мебель была покрыта чехлами", вспоминают практически все мемуаристы. Во-первых, холодность этих зал была буквальной. Зачем их отапливать каждый день? А во-вторых, и архнтектурно здесь выделялась не домашняя теплота, но парадность. Часто зала делалась двусветной. Окна с одной стороны залы выходили на парадный двор - курдонер, а с другой - на "главный просек" (так называли центральную аллею парка). Виды из больших окон тщательно учитывались при проектировке усадьбы. Вечно изменчивая природа органично входила в оформление парадной залы.
Потолок залы непременно украшался пышным плафоном, а пол паркетными вставками с особым рисунком. В оформлении стен часто использовался ордер. Ионические и коринфские колонны отгораживали от общей залы небольшие лоджии, позволяя чувствовать себя и "в людях" и в "уединении людей". Торжественность парадной зале придавало резное золоченое дерево стен и мебели. Холодные - белые, голубые, зеленоватые тона всей гостиной лишь слегка поддерживались золотом и охрой.
Подчеркивали торжественность и многочисленные светильники. "Паникадила и фонари, висящие с высоты, а со сторон позлащенные светильники, одни как жар горят, а другие как вода переливаются, и, совокупляя лучи свои в веселое торжественное сияние, все покрывают святозарностью", - писал Г.Р. Державин. Вносили свой вклад в эту "святозарность" и многочисленные зеркала, ставшие непременным атрибутом парадной залы. "Чистота", "праведность" хозяев усадьбы читались в их ровных блестящих поверхностях.
Мифическую "древность" дворянства удостоверяли многочисленные мраморные "антики" обязательно украшавшие гостиную. Античным считалось все древнее: и римские подлинники, и современная французская или итальянская скульптура. Центром залы почти всегда оказывался большой парадный портрет ныне царствующей особы в непременной золоченой раме. Его располагали нарочито симметрично по главной оси гостиной и отдавали те же почести, что и самим государям.
В начале XIX века гостиные "теплеют". Теперь они уже окрашены в розоватые или охристые теплые тона. Пышную золоченую мебель сменяет более строгая красного дерева. Из дамских кабинетов переходят сюда рукоделия. А в холодных прежде каминах каждый вечер зажигается огонь, отгороженный от залы расшитыми каминными экранами.
Да и предназначение гостиных меняется. Теперь здесь проходят праздники семейные, тихие. Часто домочадцы собираются за семейным чтением: "Я помню и деревенские чтения романов. Вся семья по вечерам садилась в кружок, кто-нибудь читал другие слушали: особенно дамы и девицы. Какой ужас распространяла славная госпожа Радклиф! Какое участие принимали в чувствительных героинях г-жи Жанлис! "Страдания Ортенберговой фамилии" или "Мальчик у ручья" Коцебу решительно извлекали слезы! Дело в том, что при этом чтении, в эти минуты вся семья жила сердцем или воображением, и переносилась в другой мир, который на эти минуты казался действительным; а главное - чувствовалось живее, чем в своей однообразной жизни", - писал М.А. Дмитриев.
Естественно, что официальный парадный портрет в новой обстановке был уже немыслим. Портреты царствующих особ становятся все скромнее и скромнее. А вскоре их заменяют портреты людей милых сердцу хозяев "Я, помнится, спросил ее, зачем она, когда бывает дома, всегда сидит под портретом госпожи Ельцовой, словно птенчик под крылом матери? "Ваше сравнение очень верно - возразила она, - я бы никогда не желала выйти из-под ее крыла" (И.С. Тургенев "Фауст"). Именно такой, тихой и уютной, гостиная и вошла в русскую литературу XIX века.
В самом конце XVIII столетия появляется в усадебном доме женский кабинет. Этого потребовал сентиментальный век, с его образами нежной жены и деловитой хозяйки. Теперь, получив образование, женщина сама формргровала духовный облик не только своих детей, но и дворовых людей, вверенных ее попечению. День дворянки, особенно в сельской усадьбе, был заполнен заботами до отказа. Утро ее начиналось в "уединенном" кабинете, куда шли за приказом с отчетом, за деньгами, с дневным меню.
Однако, с течением дня функции женского кабинета меняются. Деловым всегда остается утро. А днем, и особенно, вечером кабинет хозяйки превращается в своеобразный салон. Само понятие салона, где исполнители и аудитория меняют друг друга, где ведутся "разговоры обо всем и ни о чем", куда приглашают знаменитостей, сформировалось в конце XVIII века.
Одним из самых интересных салонных развлечений становилось заполнение альбома хозяйки. Эти "альбомы милых дам" хранят сегодня стихи и рисунки Батюшкова и Жуковского, Карамзина и Дмитриева. В этих альбомах, может быть, ярче всего проявилась атмосфера женского усадебного кабинета.
В своем усадебном кабинете хозяйка принимала самых близких родственников, друзей, соседей. Здесь она читала, рисовала, занималась рукоделием. Здесь же вела обширную переписку. Потому женский кабинет всегда отличался особым уютом и теплотой. Стены окрашивались в светлые тона, оклеивались обоями. Цветочный декор, такая же цветочная роспись покрывали потолок. Пол складывался уже не из яркого наборного паркета, а застилался цветным ковром. К теплу общения в женском кабинете добавлялось каминное тепло. Печи, камины здесь обильно украшали фаянсовыми плитками с рельефами на темы античной мифологии.
Но главную роль в женском кабинете несомненно играла художественная мебель. Простенки между окнами занимали большие зеркала, опирающиеся на изящные столики. В них отражались портреты, акварели, вышивки. Сама мебель теперь выполнялась из карельской березы, в которой старались сохранить естественную фактуру, не закрывая ее позолотой и пестрой раскраской. Небольшие круглые столики и столики-бобики, кресла и бюро позволяли хозяйке кабинета самой выстраивать необходимый уют. При этом единое пространство кабинета старались разбить на несколько уютных уголков, каждый из которых имел свое предназначение.
Особо популярными в конце XVIII века стали миниатюрные столики-бобики для рукоделия, письма, чаепития. Название свое они получили за овальную с вырезом форму столешницы. А после того, как грузная и малоподвижная Екатерина II отдала предпочтение этим легким столикам, мода на них стала повсеместной. Их редко декорировали бронзой (в отличие от Западной Европы), предпочитая украшать пасторальными сценами, выполненными в технике маркетри (мозаика из дерева). Значительная часть мебели изготовлялась тут же, в усадебных мастерских "собственными" мастерами. Именно они, сначала в отдельных рисунках, а потом и все изделие, стали покрывать тонкими пластинами (шпоном) из карельской березы, тополя или капо-корня, что скоро стало признаком русского стиля в мебели.
Большую роль в формировании образа женского кабинета играли ткани. Шторы, драпировки, обивка мебели, напольные ковры - все это тщательно подбиралось. Здесь на светлом фоне красовались реалистически выписанные цветы, венки, букеты, амуры, голуби, сердца - сентиментальный набор рубежа веков. Им вторили такие же амуры к букеты из росписи фарфора, с текстильных и бисерных рисунков.
Интересно, что рубеж веков (XVIII-XIX) явился «золотым веком» не только для русской литературы, но и для русского бисера. Увлечение им в аристократических кругах стало столь повальным, что стало неотъемлемой частью бытовой культуры. В отличие от Европы, в России изделия из бисера почти не делались на продажу. Это было чисто домашнее занятие. И только в некоторых монастырях организовали коммерческое производство изделий из бисера. Так А.Б. Мариенгоф вспоминает «ночные туфли, вышитые бисером и купленные еще в Нижнем Новгороде у рукодела-монаха Печерского монастыря».
Да-да, именно у монаха, а не монахини! Сентиментальная этика рубежа веков "заставляла" заниматься рукоделием не только женщин, но и мужчин. Оклады икон, различные панно, сумочки, кошельки, пояса, шапочки, туфли, чубуки для трубок - все могло стать "нежным сувениром". Совсем юный М.Ю. Лермонтов пишет своей тетушке НА. Шангирей в 1827 году: «Катюше в знак благодарности за подвязку посылаю... бисерный ящик моей работы».
При изготовлении больших изделий привлекались помощницы из крепостных. Как правило, они вышивали фон, тогда как хозяйка (хозяин) - роскошные букеты и птиц. Именно так выполнена трехметровая бисерная обивка дивана, ныне хранящаяся в Историческом музее в Москве.
Чего только не делали из бисера! Детские игрушки, кошельки и чехлы, обложки и футляры, иконы и жанровые картины, целые гобелены в царские дворцы. Бисером обвязывали трости, курительные трубки, шкатулки, вазы, подстаканники, чехольчики для мела. Сегодня, читая в гоголевских «Мертвых душах» о том, что в доме Маниловых «ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку», мы смеемся над забавной фантазией автора. А между тем, в Эрмитаже хранится именно такой «чехольчик на зубочистку» с орнаментом и крышчкой, связанный крючком в 1820-1830-х годах. Даже домашние четвероногие пользовались изделиями из бисера. «В бисерном ошейнике, позвякивая железкой, весело вбежала Милка», - писал Л.Н. Толстой в повести «Детство».
В начале XIX века «бисерная лихорадка» распространилась по провинции. А к концу столетия, когда появился недорогой бисер, им стали заниматься и в крестьянских домах.
Нередко именно здесь в женском кабинете с его особым домашним уютом проходили семейные чаепития - эта особая чисто русская форма домашнего общения.
Искусство в усадьбе отнюдь не ограничивалось созданием парков, собиранием библиотек и всевозможных коллекций. Немалую роль в усадебной жизни играли музыкальные занятия. Хоры, оркестры и театры были неотъемлемой частью усадебной жизни. "Не было ни одного богатого помещичьего дома, где бы не гремели оркестры, не пели хоры и где бы не возвышались театральные подмостки, на которых и приносили посильные жертвы богиням искусства доморощенные актеры" - писал исследователь дворянского быта М.И. Пыляев. В усадьбах специально возводились театральные здания, в парках под открытым небом создавались "воздушные" или "зеленые" театры.
Театральная -зада располагалась, как правило, отдельно от основного дома, часто во флигиле. Пожалуй, единственным исключением была театральная зала в Останкино, где в соответствии с замыслом Н.П. Шереметева она стала ядром усадебного дома. Театральные представления являлись непременной частью усадебных торжеств, особенно вошедших в моду в 1780-1790-е годы. Для них разрабатывались специальные программы с таким расчетом, чтобы одно мероприятие следовало без перерыва за другим. Начинался праздник встречей гостей, кульминацией которой становилась встреча особенно почетного гостя. Затем следовал обязательный осмотр дома, коллекций хозяина. Гуляние по парку предваряло торжественный обед. И уже потом шли театральное представление (нередко состоящие из нескольких пьес), бал, ужин, фейерверк в вечернем парке и торжественный разъезд гостей.
Театральный репертуар дворянских усадеб составлялся в зависимости от того, происходили представления в парковом "зеленом" театре или во внутренней театральной зале. На представлениях в парке, наряду с дворянами, могла присутствовать самая разнообразная публика - крестьяне, купцы, ремесленники. Потому пьесы выбирались несложные по постановке, с занимательным часто комическим, сюжетом. В "закрытом" или "настоящем" театре ставились в основном оперы и балеты. Причем, как правило, опера и балет представлялись единой парой. Часто вместо балета исполнялась пантомима. Ясно, что достоинства этих жанров могла по достоинству оценить лишь избранная публика. Тем более, что задачей театральных представлений, по понятиям эпохи просвещения, было "доставить публике удовольствие для ума, зрения и слуха".
Надо признать, что театральные постановки в усадебных театрах на рубеже веков были вполне на уровне лучших европейских профессиональных театров. Многие оперы и балеты, прежде, чем попасть на императорскую сцену, ставились именно здесь. Большое количество произведений писалось специально для них. Особенно тщательно готовились такие постановки к приезду именитого гостя или для открытия новой театральной залы.
Если хозяину богатому хозяину усадьбы удавалось заполучить к себе выдающегося декоратора, то постановки превращались в красочные феерические представления почти без действующих лиц. Это был своеобразный театр декораций. Такими стали сцены штурма Измаила в Останкино Н.П. Шереметева, или знаменитые постановки с декорациями П. Гонзаго в Архангельском Н.Б. Юсупова.
Музыка в усадьбе бытовала в двух видах - как праздничное исполнение и как камерное домашнее музицирование. Крепостные хоры начинали петь уже во время встречи гостей. Конрдансы, менуэты, полонезы звучали на балу. Народные песни и плясовая музыка сопровождала гуляющих по парку. Во время парадных обедов и ужинов звучала инструментальная музыка, пелись торжественные хоры и итальянские арии. Послеобеденные карточные игры и беседы также проходили под звуки музыки. Да и вечером в саду во время иллюминации пели хоры и играли духовые оркестры. "В сие время поставленные в роще певчие и музыканты пели и играли огромный хор, который эхо разносило и повторяло вдалеке", - писал участник усадебного празднества.
Специфическим музыкальным явлением России XVIII века стали роговые оркестры. Играть на рогах необычайно трудно. Музыкант должен обладать немалой силой, чтобы выдуть из рога звук. Но еще большей трудностью является согласованное звучание оркестра рогов. Дело в том, что каждый из инструментов позволяет получить весьма ограниченное количество звуков и мелодия часто распределялась между несколькими инструментами. Но все трудности искупались неповторимым звуком рогов. Они издавали протяжные гулкие звуки, производившие особый эффект на открытом воздухе. «В одном месте под открытым небом слышалась прекрасная музыка. Это играла скрытая в баскетах превосходная, принадлежавшая графу, роговая капелла», - вспоминает очевидец.
Что касается домашнего музицирования, то только что написанные квартеты, трио, симфонии, оперные арии звучали лишь в домашнем концерте. Более того, такое музицирование было единственной формой полупрофессионального бытования музыки в тогдашней России. Именно здесь можно было услышать музыку Гайдна, Моцарта, Бортнянского. Причем, играли всегда много. По сегодняшним меркам одно такое музицирование укладывается в две-три концертные программы. «Сначала играли различные симфонии и концерты с солами различных инструментов... После того играли различные штуки, как-то: Гейденовы концерты и прочее... Все сие было слушано присутствующими с великими аплодированиями и весьма достойно... Когда выведен был оркестр, то играли концерты на клавикордах..., а потом следовали все к тихо приготовленному ужину...», - вспоминает А.Т. Болотов.
Особо почетное место среди парадных покоев усадьбы занимала столовая. Вместе с тем, столовая и необходимое повседневное помещение. Именно здесь семья чувствовала себя единством. Однако столовая, как отдельное помещение для совместных трапез, сформировалась при европейских дворах лишь в середине XVIII века. Еще в первой половине столетия столы накрывали в любом подходящем помещении дворца. В русском же дворцовом ритуале столы в особо торжественных случаях вообще накрывались прямо в тронной зале.
Церемониал королевского обеда, который старались перенимать все дворяне в своих усадьбах, сложился при французском дворе Людовика XIV. В этом пышном спектакле принимали участие лучшие дворяне Франции. Процессия королевского обеда начинала свой ежедневный путь в час дня из нижних покоев дворца. Возглавлял процессию метр-д отель. За ним двигались придворные, кухонные служители с большими корзинами, в которых были разложены вилки, ножи, ложки, солонки, другая посуда и снедь. На огромных подносах мимо всегда многочисленных зрителей проносили богато украшенные блюда. Процессия не спеша, с достоинством обходила весь дворец. Потому в залу, где обедал король еда попадала уже совсем остывшей. Здесь метр-д"отель отдавал приказания по сервировке стола, а особо приближенный к королю дворянин пробовал все кушання, проверяя не отравлены ли они.
При дворе Людовика XIV окончательно ввели в употребление вилку, бывшую до того редкостью даже в самых богатых домах. Люди искренне не понимали зачем нужно какой-то инструмент совать в рот, если есть собственные руки. Но в дворянскую эпоху с ее крайней театральностью между природой и человеком всегда становилась культура, ритуал, искусственное средство. Недаром, еда руками продолжала, да и во многом продолжает культивироваться лишь «на природе» - на охоте, загородном пикнике.
И в России на всем протяжении XVIII века дворянство в пищевом этикете ориентировалось скорее на французскую моду, чем на придворный обед. Дело в том, что стол Петра I не отличался особенной изысканностью. Царь более всего ценил обильную и очень горячую пищу. Елизавета ела хотя и пышно, но беспорядочно и не вовремя. Кроме того, она весьма строго следила за соблюдением постов. Екатерина же была и вовсе подчеркнуто умеренна в еде. Потому и ориентироваться усадебные хлебосолы на своих императоров н императриц не могли.
Любопытно, что с древнейших времен обеденный ритуал включал в себя весьма причудливые формы напоминания о смерти. Этим подчеркивалась ценность жизни вообще и пышного обеденного стола, в частности. «Доколь текут часы златые
И не приспели скорби злые, Пей, ешь и веселись, сосед?», - писал Г. Р. Державин.
Недаром, в дворянских столовых быстро находят себе пристанище многочисленные натюрморты, написанные на темы жизненного изобилия или memento пюп (помни о смерти). Кроме того, те или иные блюда обеденного стола часто связывались со знаками зодиака. Блюда из говядины воспринималось как знак Тельца, раки и рыба - Рыб, кушанье из почек -Близнецов, африканские фиги.- Льва, заяц - Стрельца. В центре же такой символической сервировки красовались соты с медом на куске дерна - дары земли.
После того, как столовая становится в один ряд с самыми парадными помещениями дворянской усадьбы, ее начинают особым образом украшать. Стены этой светлой залы обычно не украшались шпалерами или модными шелковыми тканями - они впитывают запахи. Зато широко использовались росписи и масляные живописные полотна. Кроме натюрмортов, естественных в столовой, здесь часто располагали картины на исторические темы или фамильные портреты, что еще больше подчеркивало парадность помещения. В усадьбах, где сменилось несколько поколений, столовые часто становились местом хранения семейных реликвий. Иногда ту же размещали целые коллекции.
А вот мебели в столовых старались ставить как можно меньше - только ту, что необходима. Стулья были, как правило, очень простые, так как основным требованием к ним было удобство - обеды подчас длились весьма долго. Столы же постоянно вообще могли не стоять. Их часто делали раздвижными и выносили лишь во время обеда в зависимости от количества гостей. Однако в середине XIX столетия огромный стол уже занимает почти все пространство столовой.
Обязательны в столовых XVIII века буфеты-горки, на которых выставляли различные предметы из фарфора, стекла. Той же цели служили маленькие консольные столики, прикрепленные к стене. С накоплением семейных коллекций такие буфеты и столики сменились большими застекленными шкафами, в которых располагались коллекционные вещи.
Особое место в русских столовых XVIII-XIX века принадлежало фарфору. Без него не мыслилась ни одна усадьба. Он выполнял не столько бытовую, сколько представительную функцию - говорил о богатстве и вкусе хозяина. Потому хороший фарфор специально добывали и коллекционировали. Специально изготовленные на заказ фарфоровые сервизы были редкостью даже в очень богатых домах и потому весь набор посуды собирался буквально из отдельных предметов. И лишь к концу XVIII века фарфоровые сервизы прочно занимают место на обеденных столах русской знати.
В большие сервизы входило множество предметов. Кроме тарелок, мисок и блюд выпускались всяческой формы лотки, сухарницы, корзины, соусники, сосуды для специй, солонки, чашки для крема и т.д. Потребность в них была большая, так как ставились они у каждого прибора отдельно. Непременными в таких сервизах были всевозможные горки для фруктов, вазы для цветов и маленькие настольные статуэтки.
Металлической посудой в усадьбах практически не пользовались, она была золотой или серебряной. При этом, если золотая посуда говорила гостям о богатстве хозяина, то фарфор - об утонченных вкусах. В домах же победнее такую же представительскую роль играла оловянная посуда и майолика.
Дворянский этикет требовал, чтобы сам обед начинался задолго до того, как съедутся гости. Сначала составлялась подробная программа. При этом учитывалось, что каждый настоящий обед должен быть «артиспгческим», иметь свою «композицию», свою симметрию, свою «кульминацию». Далее следовало приглашение к обеду, которое тоже воспринималось как торжественный и весьма театрализованный ритуал. Часто об обеде говорили намеками, приглашали в усадьбу не на него, а на прогулку или упрашивали продегустировать то или иное блюдо.
После того, как программа составлена и гости приглашены, наступало время отдавать приказания повару. В обычные дни эта обязанность лежала целиком на хозяйке. Но в торжественных случаях отдавал распоряжения по обеду всегда сам хозяин. Более того, во второй половине XVIII века в моде были чисто мужские обеды. В таком обществе говорили, что «если женщина ест, она разрушает свои чары, если она не ест, она разрушает ваш обед». Но это больше относилось к городским обедам.
Сам стол в первой половине XVIII века мог сервироваться тремя способами: французским, английским и русским. Каждый из этих способов отражает национальные особенности обеденного этикета. Французская система была самой старой. Сформировалась она еще при Людовике XIV. Именно он ввел в столовый этикет обед в несколько перемен блюд. До него блюда подавались на стол все сразу, уложенные в чудовищные пирамиды. Теперь же на стол сразу выставляли только одну перемену. После того, как гости налюбовались изысканной сервировкой, каждое блюдо несли опять на кухню, где подогревали и разрезали.
Количество таких перемен варьировалось в зависимости от достатка хозяина дома и назначения обеда. Так ежедневный обед французской знати в конце XVIII века состоял из восьми перемен. Однако классическим в России рубежа веков стал обед в четыре перемены. После каждой перемены блюд стол накрывали заново, вплоть до пересттоания скатерти.
Кстати, скатерть, как и столовая салфетка, появилась вовсе не от пристрастия к чистоте, но ю требований престижа. Первоначально большой салфеткой пользовался лишь хозяин дома. Если же дом посещал знатный гость, то ему тоже подавали салфетку, но поменьше. Как и на всех престижных вещах, на салфетке принято было вышивать монограмму хозяина. Сначала салфетку вешали через левое плечо. А когда распространилась мода на большие воротники - повязывали вокруг шеи. Даже в начале XIX века нередко на край стола стелили одну длинную салфетку, чтобы все сидящие за столом могли пользоваться каждый своим участком.
Первую перемену во французской системе сервировки стола составляли суп, легкие холодные и горячие закуски и горячие блюда, приготовленные по-иному, чем горячее следующей перемены (если, например, потом будет мясо, то в первую перемену подавали рыбу). Вторая перемена должна заключать в себе два противостоящих друг другу блюда:
например, жаркое (мелко нарезанное жареное мясо) и мясо, зажаренное большими кусками, дичь или птица целиком. Третья перемена - салаты и овощные блюда. Четвертая - десерт. В самом конце подавали сыр и фрукты.
Английская система сервировки, которая начинает распространяться в России с середины XIX века, требует, чтобы все блюда подавались на стол сразу без разбора. Потом подаются лишь жаркое и пирожное. При этом, перед каждым
участником застолья ставилось блюдо, которое он должен был разложить на всех. Получалось некое «стихийное хозяйничание» с передачей тарелок и обслуживанием рядом сидящих дам, совсем на современный манер
Но все же более всего была принята в дворянской России своя, русская система сервировки стола. Здесь гости садились за стол, на котором вообще не стояло ни одного блюда. Стол украшали исключительно цветами, фруктами и прихотливыми статуэтками. Потом, по мере необходимости, на стол подавались горячие и уже разрезанные блюда. Автор «Поваренных записок» рассуждает в конце XVIII века: «Лучше подавать кушанья по одному, а не все вдруг, и принеся прямо из кухня тот же час кушать, то бы служителей потребно меньше, и платье облито было реже». Постепенно русская система, как самая рациональная, получила распространение и в Европе.
В создании русской праздничной сервировки стола принимали участие выдающиеся художники. Особенно тщательно выстраивалось начальное украшение. Его основу составляли, так называемые «десертные горки», которые занимали весь центр стола. Выполняли их из крашеного сахара, папье-маше, серебра, минералов и драгоценных камней. Во второй половине XVIII столетия такие украшения (их называли по-французски «филе») изготовляли вместе со всем столовым сервизом. Из отдельных фарфоровых фигурок, украшавших стол, особенно популярными были группы детей-садовников. Часто они поступали в продажу чисто белыми, без росписи, чтобы естественно гармонировать с белыми скатертями и белыми фарфоровыми столовыми приборами.
Чисто русские обеды не начинались сразу за столом. Перед обедом всегда следовала закуска. Французы называли такой обычай «пищей до пищи». Закусывали не в столовой, а в буфетной, или на отдельном столике-буфете, или (во Франции) подавали на отдельных подносах. Здесь, как правило, было несколько сортов водки, сыры, икра, рыба, хлеб. Принято было сначала закусывать мужчинам без дам, чтобы последние не стесняли их в употреблении крепких нагоггков. И только некоторое время спустя дамы во главе с хозяйкой дома тоже присоединяются к закусывающим. Особым лакомством во время закусок были устрицы. Часто все застолье устраивалось ради этого блюда. Безграничная любовь к устрицам считалась чем-то вроде модной болезни.
Да и заканчивались обеды не сразу, постепенно. В самом конце застолья подавались «небольшие стаканчики из цветного хрусталя или стекла» для «полоскания после обеда во рту». Затем все переходили в гостиную, где уже был готов поднос с чашками, кофейником и ликером.
Вообще пили за столом немного. Во многих домах при ежедневных обедах, в которых участвовали, например, «пять мужчин, за месяц выпивают бутылку горькой английской и полшгофа - редко штоф - сладкой». Потому для русского путешественника XIX века англичане и, особенно, американцы выглядели беспробудными пьяницами. Во Франции за обедом принято было пить разбавленное вино. В России и Англии вина не разбавляли. Кроме того, всегда пили неразбавленными особо редкие вина, которые перед десертом разливал сам хозяин каждому гостю в отдельности.
Каждое вино имело свое место в очередности торжественного стола. К супу и пирогам («пастетам») подавали крепленое вино. К рыбе - белое столовое (причем, к каждому виду рыбы - свое). К основному мясному блюду (или дичи) -красное столовое вино (медок или шато-лафит; к ростбифу - портвейн, к индейке - сотерн, к телятине - шабли). И после кофе, к десерту - ликеры. Сладкие испанские и итальянские вина среди ценителей считались грубыми и почти всегда исключались. Кроме того ни один гурман не станет пить красное вино, как более терпкое, до белого, чтобы не испортить вкуса. Шампанское же вообще почитали символом праздника и пили во время всего обеда.
Крайняя театрализация дворянского быта в XVIII веке привела к появлению в усадьбах нескольких спальных комнат. Парадными спальными-гостиными никогда не пользовались. Это были чисто представительские комнаты. Днем отдыхали во «вседневных опочивальнях». Ночью спали в личных спальнях, которые располагались в личных покоях хозяина, хозяйки и их детей.
Здесь, в спальне начинался и завершался день владельцев усадьбы. По православной традиции отход ко сну всегда предварялся вечерней молитвой. Вообще, до распространения в России идей Просвещения дворяне были очень набожны. Во всех комнатах усадьбы, не считая специальной молельной, обязательно висели иконы с лампадами. И правило это распространялось и на парадные залы и на личные покои.
В спальне же находились особо почитаемые в семье иконы. Чаще всего это были иконы с образом Божьей Матери. Благочестпвость хозяев выражалась в обильном украшении икон. Для них заказывали дорогие серебряные к золотые оклады, отделанные чеканкой, гравировкой, камнями. Особо дорогие иконы предпочитали лично украсить шитым бисером или речным жемчугом окладом. Часто среди крепостных усадебных мастеров были свои иконописцы. А местную церковь и всех ее служителей помещик, как правило, содержал за свой счет.
Естественным украшением усадебных спален служили многочисленные драпировки из дорогих тканей (штоф. брокатель, атлас, гродетур). Из таких же тканей делались пышные завесы на окна, надкроватные балдахины, украшавшиеся букетами из перьев («перенными букетами»). Обильный растительный орнамент оставила в дворянских спальнях эпоха барокко. Мягкую мебель для сидения здесь старались обивать такой же тканью, создавая, таким образом, гарнитур.
Такой гарнитур логично дополняли изящные кресла и маленькие «нахтышные» (ночные) столики. На них -подсвечник, редкое издание Евнгелия, томик сентиментального романа. В самом же центре будуарной части спальной комнаты ставили небольшой чайный столик, на мраморной столешнице которого располагали небольшие сервизы - «эгоист» (на одного человека) и «тет-а-тет» (на двоих).
Глава I. Усадебная культура …………………………………………………..3
Глава II. Шуйские истоки творчества К.Д. Бальмонта. Анализ биографического романа «Под новым серпом»……………………………...9
Глава III. Проект……………………………………………………………....14
Заключение……………………………………………………………………23
Список используемой литературы…………………………………………..24
ВВЕДЕНИЕ
УСАДЕБНАЯ КУЛЬТУРА
Культура русского дворянства является частью русской национальной культуры. Дворянство в России довольно долгое время считалось "первенствующим сословием." Оно зародилось в ХII веке и, развиваясь, своего расцвета достигло в ХVII - первой половине ХIХ века. Дворянство различалось между собой по происхождению - "родовитости", богатству, образованности. Богатое дворянство к ХIХ веку являлось крупным землевладельцем, обладало крепостными крестьянами, властью. Это был высший слой - аристократическая часть Российского государства. Русская аристократия не была однородна по-своему происхождению. Это были и потомки феодальной землевладельческой знати и потомки царских приближенных, и известных государственных деятелей.
Одной из частей дворянской культуры является усадебная культура. Дворянская усадебная культура - это сложное многоплановое явление русской культуры. Усадебная культура многообразна.
Это и культура аристократических дворянских кругов, культура передовой дворянской и крепостной интеллигенции и часть народной культуры. На протяжении нескольких веков дворянские усадьбы выполняли несколько функций:
Они фактически являлись организаторами сельского производства;
Были центрами экономического и культурного развития значительных территорий;
Архитектурные ансамбли усадеб, хозяйственные постройки, парки, пруды, кладбища, часовни, церкви, своим существованием оказывали огромное влияние на окружающих;
В провинциальные дворянские усадьбы привносилась культура и быт столичных городов. Музыка, живопись, театр, библиотеки, коллекции старинных вещей и редких растений становились неотъемлемой частью дворянских усадеб;
Дворянские усадьбы располагали к творчеству, сочинительству. В них воспитывался цвет русской интеллигенции XVIII-XIX 1 .
Описание усадеб даны в мемуарах, литературных произведениях. Свое отношение к усадьбе К.Д. Бальмонт выразил следующими словами: "Без своих Гумнищ я трудно могу представить Россию и мое отношение к ней. Без
1 Большая Советская Энциклопедия//Изд. 3, Т. 27. – М, 2005.
Гумнищ, я может быть, яснее вижу общие законы, необходимые для моей Родины, но я не буду до пристрастия любить их".
Неповторимая атмосфера усадьбы сформировала мироощущение не одного поколения дворян. Любовь к природе, прививаемая с самого детства, вырастала до любви к Отечеству. В усадьбах прошли детские годы Чаадаева, Оболенского, Бестужева-Рюшина, Лермонтова, Бальмонта… Они созревали как личности в условиях усадебного быта и в последствии всю жизнь были связаны с этим бытом. Дворянские усадьбы являлись не только прекрасными архитектурными сооружениями, часто они являлись центрами ремесла, народного творчества, являлись центром культуры в тех местах, где располагались.
Усадьбы возникают в конце XVI - начале XVII вв. Своего расцвета они достигают во 2-ой пол. XVIII - 1-ой пол. XIX вв. Это было связано с рядом социально-экономических и политических факторов:
Дворянство становилось опорой абсолютной монархии в центрах и на местах. Усадьба в XVIII в. являлась как бы первичной ячейкой дворянской администрации, особенно при Екатерине II;
Являясь крупным землевладельцем и обладая монопольным правом на владение крепостными крестьянами, дворянство становилось самым богатым классам;
С XVIII века дворянство становится самым образованным, благовоспитанным сословием.
Имея огромные богатства, высокий уровень образования, освобождения Петром III от обязательной воинской службы, дворянство, особенно аристократия, могли создать себе целостные усадебные ансамбли, в которых присутствовал целый "букет искусств": архитектура, живопись, скульптура... Часто в усадьбе текла богатая духовная жизнь. С самого своего рождения усадьбы выделялись своими архитектурными постройками, планировкой, особым бытом. Усадьба складывалась в крепко спаянный архитектурный ансамбль, состоящий из комплекса жилых зданий, садово-парковых устройств и целого ряда хозяйственных строений. Усадьба глубоко входила в быт дворянского общества и становилась наиболее распространенной формой как загородного, так и городского строительства. Особенно большой размах строительство усадеб получило в конце XVIII - начале XIX века. Дворянские усадьбы подразделялись по богатству, роскоши, назначению на царские (императорские) и аристократические усадьбы - дворцы, (например, в подмосковье - Кусково, Останкино, Архангельское, Измайлово; под Петербургом- Петергоф, Царское село, Гатчина, Павловск) и усадьбы крупного, среднего и мелкого дворянства. Они различались между собой по размерам, планировке, бытовым укладам.
Дворцы-усадьбы окружали обе столицы. Общее для них было - богатство, великолепие, планировка усадеб. Их обустройство зависело от моды, особенностей архитектурных стилей того времени, вкусов своих владельцев. Московские усадьбы отличались разнообразием, на них оказала влияние широта мест. В Петербургских усадьбах больше присутствовало единообразие размеренных участков 1 .
Важной составной частью дворянской усадьбой культуры были сады и парки. Часто они занимали большую площадь и объединялись с прилежащими к ним рощами и лесами. В зависимости от местных условий парк располагался с трех, с двух, либо с одной стороны. Иногда он окружал усадьбу. Каждый усадебный парк был тесно связан с жизнью своего владельца, своеобразен, нес в себе какие-то особенности вкусов, взглядов своего создателя. В зависимости от времени в России создавались различные по планировке усадебные парки. Здесь Россия шла за Западом. В XVIII веке преобладали так называемые "французские парки". В основе плана здесь лежала рациональная схема, четкая геометрическая система расположения аллей. Аллеи играли важную роль при создании парков. Система аллей помогала ориентироваться в усадебном комплексе. Аллеи направляли внимание человека на архитектурные сооружения: павильоны, беседки, водоемы.
В конце XVIII- начале XIX века появляются пейзажные парки (английские), в них вносится романтическая черта, их фоном служит естественный окружающий комфорт. В парке устраиваются руины, гроты, всевозможные сюрпризы. Часто планировка парков сочетала в себе элементы регулярных и пейзажных парков. В парке устраивались гуляния, фейерверки, театральные представления, катание по искусственным прудам и каналам.
В дворянских усадьбах текла богатая духовная жизнь. Природа, архитектура - вся обстановка располагали к творчеству. В богатых дворянских усадьбах создалась особая атмосфера интереса к искусству, художествам, собиранию, коллекционированию.
Усадьбы были также местом праздников и развлечений. Праздники
1 Степанов А.В. Метленков И.Ф. Архитектура. - М, 2004.
давали возможность завести и поддерживать нужные знакомства, имели воспитательное значение для молодежи. К его подготовке относились серьезно. Праздники посвящались определенным семейным событиям, датам. Проводились по специальным программам. Продолжались 2-3 дня, иногда недели. Для игры в усадьбе специально отводился определенный участок, точнее, аллея игр. В ней размещались карусели, качели разных видов.
Любимым и страстным увлечением жителей усадеб была охота. У крупных помещиков имелись огромные псарни, в которых содержалось до 100 и более собак. Для псарен в усадьбах сооружались специальные здания. Выход на охоту обставлялся чрезвычайно празднично и торжественно. Участвовать в ней приглашалось множество гостей. Такие поездки продолжались иногда по 2-3 недели. С музыкой, с песенниками, плясунами и с великим запасом вина 1 .
О значении культурного наследия в жизни любого общества написано очень много. Являясь овеществленной традицией нескольких поколений, оно создает ту питательную среду, в которой развивается наша современная культура.
Среди широкого ряда объектов, составляющих культурный фонд страны, особое место занимает усадьба как явление самобытное и многогранное, в котором сфокусировались все социально-экономические и историко-культурные процессы России.
В этот период происходит резкое изменение бытовой культуры - от замкнутости и закрытости позднего средневековья - к демонстративности и представительности XVIII века. Это выражалось во всем - пространственной композиции и интерьерах усадебного дома, в регулярном французском и пейзажном английском парках. И если регулярный парк был рассчитан на зрелищные эффекты, то английский парк ориентировался на уединенное размышление и философствование.
Коренным образом изменилась усадебная культура после 1861 года. Изменения были настолько глубоки, что один из первых исследователей этой проблемы И.Н.Врангель заявил об угасании усадебной культуры, о смерти усадьбы 2 .
1 Коробка М.Ю. Терминологические вопросы в изучении усадеб. // Российская провинция и ее роль в истории государства, общества и развитии культуры народа. Ч. II. - Кострома, 2004.
2 Врангель Н.Н. Помещичья Россия Старые годы. 1910. №7-10; Он же Старые усадьбы. Очерки русского искусства и быта. СПб. 1910
Возражая Врангелю, следует заметить, что усадьба продолжает существовать, но как основа поместного хозяйства России она уходит в прошлое, в корне подрываются основы самодостаточности вотчинного
хозяйства.
Меняется социальный статус владельца. Появляются купеческие усадьбы. Характерной особенностью этого времени стали усадьбы художественные центры, в которых творческая интеллигенция, обращаясь к народным истокам, способствовала возрождению древнерусской традиции (вспомним Абрамцево, Талашкино, Поленово).
Таким образом, говорить об угасании усадебной культуры в этот период можно не впрямую, а опосредованно. Угасала дворянская усадебная культура, ее четкие границы размывались новыми привнесенными элементами купеческой и мещанской культуры.
Перестраивались усадебные ансамбли и интерьеры в соответствии с новыми художественными вкусами (усадьбы модерна, неоклассицизма), менялся усадебный быт. Все чаще стало звучать слово "дача" как символ обособленного сельского уголка, где протекала в основном летняя жизнь городского жителя.
Именно в этот период в литературе, поэзии, художественной культуре появляется ностальгия по угасающей усадебной жизни. Идет процесс "канонизации" усадьбы как символа "родового гнезда". Усадьба в этот период как бы существует в двух измерениях - в реальности и в творческом воображении художников и писателей. С 1917 года усадебная культура, как самобытное многомерное явление, была уничтожена. Справедливости ради необходимо отметить, что многое было спасено, прежде всего, специалистами-музейщиками, архитекторами и искусствоведами. Но, увы, - далеко не все.
Такова эволюция русской усадебной культуры, на протяжении нескольких столетий занимавшей ведущее место в общем историко-культурном процессе России.
Как уже отмечалось, понятие "русская усадебная культура" было многомерным. Синтетичность - вот ее характерная особенность. В усадебной культуре был соединен широкий круг проблем окружающего мира. Прежде всего, это проблемы художественные, которые характеризуют взаимосвязь пластических видов искусства - архитектуры, садово-паркового, прикладного и изобразительного со зрелищными музыкой, балетом, театром, народным искусством.
Важное место занимает и круг философско-культурологических проблем, исследование которых за последние годы стало ведущим направлением в изучении усадебной культуры. Проблема "русская усадьба - модель мира" ориентирована на понятие ментальности.
Характерной особенностью усадебной культуры, рассматриваемой в контексте этой проблемы, является ностальгия по прошлому, традиционализм. Идеалы прошлого, представлявшегося прекрасным и светлым, претворялись владельцами усадеб в садово-парковой архитектуре (средневековые руины, гроты), в фамильных портретах, которые становились как бы связующим звеном между владельцами нынешними и минувшими. Не обладая в своем большинстве высокими художественными качествами, они обрастали легендами и мифами. В этом выражалась мифологизация усадебного быта.
Неосознанное стремление создать в усадьбе особую театрализованную среду, определенная канонизация своего родового гнезда выражалось в частных усадебных музеях, коллекциях, семейных альбомах, монументальных памятниках друзьям и покровителям.
