Литературный журнал. Описание природы в произведениях И. С. Тургенева Вопросы по докладу

Сходным образом и поэтика «Записок» включает в себя различные по происхождению эстетические слои. По многочисленным внешним приметам художественного порядка тургеневский цикл – типичное произведение натуральной школы, наиболее осязаемо выразившее ее ориентацию на «научную» парадигму. По жанру «Записки охотника» – серия очерков, как и знаменитый сборник 1845 г. «Физиология Петербурга», литературный манифест «натурального» направления, в котором впервые в русской литературе были предложены образцы «физиологического» описания, восходящего к французским «Физиологиям», изначально задуманным как художественные аналоги дотошных и беспристрастных «научных» описаний подлежащего изучению природного объекта. «Физиологической» стилистике отвечает в «Записках» уже сама фигура охотника, представляемого в качестве непосредственного очевидца событий, фиксирующего их, как и положено очеркисту, с протокольной, «фотографической» точностью и минимумом авторской эмоциональной оценки. Ярко «физиологичны» у Тургенева также портретные и пейзажные описания – непременная часть общей стилевой композиции каждого очерка. Они «по-научному» подробны, обстоятельны и мелочно детализированы, – в полном соответствии с требованиями «микроскопического» метода натуральной школы, когда описываемый объект изображался как бы увиденным сквозь микроскоп – во всех многочисленных мелких подробностях своего внешнего облика. По словам К. Аксакова, Тургенев, описывая внешность человека, «чуть не сосчитывает жилки на щеках, волоски на бровях». Действительно, тургеневский портрет едва ли не избыточно подробен: даются сведения об одежде героя, форме его тела, общей комплекции, при изображении лица детально – с точным указанием цвета, размера и формы – описываются лоб, нос, рот, глаза и т. д. В пейзаже та же утонченная детализация, призванная воссоздать «реалистически» правдивую картину природы, дополняется массой сведений специального характера.

Вместе с тем в тургеневском портрете и пейзаже, несмотря на всю их бросающуюся в глаза «реалистическую» натуральность, скрыто присутствует другая – романтическая традиция изображения природы и человека. Тургенев словно потому и не может остановиться в перечислении особенностей внешнего облика персонажа, что изображает не столько разновидность порожденного «средой» определенного человеческого типа, как это было у авторов «Физиологии Петербурга», сколько то, что у романтиков называлось тайной индивидуальности. Средства изображения – в позитивистскую эпоху – стали другими: «научными» и «реалистическими», предмет же изображения остался прежним. Герои «Записок охотника», будь то крестьяне или дворяне, «западники» или «восточники», не только типы, но и всякий раз новая и по-новому живая и таинственная индивидуальная душа, микрокосм, маленькая вселенная. Стремлением как можно более полно раскрыть индивидуальность каждого персонажа объясняется и такой постоянно используемый в очерках прием, как «парная композиция», отразившийся в том числе и в их названиях («Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Чертопханов и Недопюскин»), и прием сравнения героя с «великой личностью». Точно так же и природа в «Записках охотника» имеет свою душу и свою тайну. Тургеневский пейзаж всегда одухотворен, природа у него живет своей особой жизнью, часто напоминающей человеческую: она тоскует и радуется, печалится и ликует. Та связь между природным и человеческим, которую открывает Тургенев, не имеет «научного» подтверждения, зато легко может быть истолкована в духе воскрешенной романтиками (прежде всего иенскими и романтиками-шеллингианцами) архаической концепции взаимосвязи человеческого микро– и природного макрокосма, согласно которой душа каждого человека таинственными нитями связана с разлитой в природе Мировой Душой. Очевидной данью этой концепции является у Тургенева прием психологического параллелизма, когда определенное состояние, в котором оказывается «душа» природы, прямо соотносится с аналогичным по внутреннему наполнению состоянием души героя. Психологический параллелизм лежит в основе композиции таких очерков, как «Бирюк», «Свидание», отчасти «Бежин луг». Он же, можно сказать, определяет и общую композицию цикла, открывающегося человеческим очерком «Хорь и Калиныч» и завершаемого полностью посвященным природе очерком «Лес и степь» (с тем же принципом «парности» в названии).

В поэтике «Записок охотника» очевидны знаки уже начавшейся переориентации Тургенева с гоголевской «отрицательной» стилистики на «положительную» пушкинскую. Следование Гоголю в кругах сторонников натуральной школы считалось нормой: писатель, изображающий грубую правду жизни, должен хотя бы в какой-то мере быть обличителем. Обличительная тенденция чувствуется в откровенно «социальных» очерках тургеневского цикла, где четко распределены социальные роли персонажей и «отрицательным» даются, как правило, значимые фамилии (Зверков, Стегунов и др.). Но основная тургеневская установка все-таки не обличительная. Ему ближе пушкинское стремление к примирению противоречий при сохранении яркой индивидуальности изображаемых характеров. Не только «научная» объективность, не только либеральная идея уважения прав личности, но и пушкинская «эстетика примирения» заставляют Тургенева с равной заинтересованностью и доброжелательным вниманием изображать жизнь крестьян и дворян, «западников» и «восточников», людей и природы.


Человек и природа в цикле «Записки охотника Тургенева
Душою России, жшой, поэтической, оказывается в книге Тургенева природа. По точному определению Г. А. Вялого, это «стихия не только автономная, но и господствующая, она подчиняет себе человека и формирует его внутренний мир»1. Лучшие герои Тургенева не просто изображаются на фоне природы, они выступают, по существу, продолжением природных стихий, человеческой их кристаллизацией. Они не приходят, как обычные герои литературных произведений, они «являются», неожиданно возникая перед взором рассказчика и читателя.
В страшный момент, когда заблудившийся охотник «вдруг» очутился над бездной, из ночной мглы в неверном свете костра показались мальчики «Бежина луга»: «Я быстро отдернул занесенную ногу и, сквозь едва прозрачный сумрак ночи, увидел далеко под собою огромную равнину... Под самой кручью холма красным пламенем горели и дымились друг подле дружки два огонька. Вокруг них копошились люди, колебались тени, иногда ярко освещалась передняя половина маленькой кудрявой головы...» . Из игры света и тени в березовой роще возникает поэтичная тургеневская Акулина: «Вдруг глаза мои остановились на неподвижном человеческом образе. Я вгляделся-то была молодая крестьянская девушка» (С, IV, 262). Окутанная тьмой, открывающаяся лишь при фосфорическом свете молний, как привидение, «почудилась» охотнику загадочная фигура Бирюка. В рассказе «Живые мощи» охотник пошел было прочь, но вдруг послышался «голос, слабый, медленный и сиплый, как шелест болотной осоки.
О единстве человека и природы Тургенев сказывал своим друзьям во Франции. Сохранилась интересная запись одного из рассказов на эту тему в «Дневнике» братьев Гонкур: «Он говорит затем о сладостных чафах своей юности, о часах, когда, растянувшись на траве, он вслушивался в шорохи земли, о настороженной чуткости к окружающему, когда он всем своим существом уходил в мечтательное созерцание природы,- это состояние не описать словами. Он рассказывает о своей любимой собаке, которая словно разделяла его настроение и в минуты, когда он предавался меланхолии, неожиданно испускала тяжкий вздох; однажды, вечером, когда Тургенев стоял на берегу пруда и его внезапно охватил какой-то неизъяснимый ужас, собака кинулась ему под ноги как будто испытывая такое же чувство» 2.
В рассказе чувствуется поздняй Тургенев с его интересом к таинственным и загадочным явлениям жизни. Но ощущение интимной связи человека с природой, как видим, родилось еще в юности. «Записки охотника» - результат осознанной попытки уловить ее с помощью искусства.
В сущности, предвосхищая толстовскую прозу, Тургенев поднимается в «Записках...» до изображения единства мировой жизни, которое наиболее последовательно реализуется в романе Л. Н. Толстого «Война и мир». Правда, есть ное различие [между Тургеневым и Толстым: универсальное значение во за природой, рна влечет человека порыву, последствий которого ему знает заранее.- Если у Толстого природа органически включается в душевный процесс героя с его индивидуальным сознанием, то у Тургенева индивидуальное сознание забывает ась к универсальным, эпическим стихиям природной жизни.
Пейзаж в «Записках охотника» становится в этой связи глубоко функциональным и универсальным. Роль его не сводится к «обрамлению или традиционно понимаемому «фону», оттеняющему внутренний мир героя. Напротив, природа выступает здесь как могучая надындивидуальная стихия. Причем философская тема природы и человека решается у Тургенева не в космическом только, но и в очень конкретном, гуманистическом варианте. Начиная с «Записок охотника» она неотделима от русской темы. Чувство природы, мера причастности к ней являются, по Тургеневу, высшим выражением общенационального, а через него и общечеловеческого чувства.
В «Малиновой воде» пейзажный лейтмотив душного дня и легкой прохлады повторится в самом начале очерка: «В начале августа жары ча:то стоят нестерпимые... Именно в такой день случилось мне быть на охоте. Долго противился я искушению прилечь где-нибудь в тени... Удушливый зной принудил меня, наконец, подумать о сбережении последних наших сил (охотника и собаки) и способностей. Кое-как дотащился я до речки Исты... спустился с кручи и пошел по желтому и сырому песку в направлении ключа, известного во всем околотке под названием «Малиновой воды»... Дубовые кусты разрослись по скатам оврага около родника зеленеет короткая, бархатная травка; солнечны: лучи почти никогда не касаются его холодной, серебристой шаги.
Итак, картины природы в «Записках ним из ведущих поэтических лейтмотивов, единство отдельные рассказы цикла. Ив ошибался, предполагая, что «можно было звукам, которые возникали в листве охотника», найти живые параллели характерах, которые создавались им, людьми во время блуждай лес) ми». А. С. Долинин, например, вслед заметил эстетическое единство между образе Акулины, между описанием осины и лакея «Свидание». Жизнь березовод рощи с трепетной игрой солнечного света в ее листве - это и духовное состояние героини, то расцветающей, вспыхивающей при малейших признаках доброго к ней отношения, то мгновенно гаснущей при ощущении обмана: «Она вгляделась, вспыхнула вдруг, радостно и счастливо улыбнулась, хотела было встать и тотчас опять поникла вся, побледнела, смутилась - и только тогда подняла трепещущий, почти молящий взгляд на пришедшего человека, когда тот остановился рядом с ней».

В художественном мироощущении И. С. Тургенева огромную роль сыграла школа немецкой классической философии, которую он прошел в период учебы в Берлинском университете. Шеллинг и Гегель дали русской молодежи 1830-х годов целостное воззрение на жизнь природы и общества.
На философскую мысль Западной Европы Россия отзывалась жизнью и судьбой. Она взваливала на себя тяжелое бремя практической реализации самых отвлеченных мечтаний человечества.
В согласии с русскими традициями юный Тургенев и его друзья в Берлине, в кружке Станкевича, говорили о преимуществах народного представительства в государстве, о том, что “масса русского народа остается в крепостной зависимости и потому не может пользоваться не только государственными, но и общечеловеческими правами... И потому прежде всего надлежит желать избавления народа от крепостной зависимости и распространения в среде его умственного развития”. При этом Станкевич взял со всех “торжественное обещание” в распространении образования в России. Вероятно, это “торжественное обещание” и вспомнил Тургенев, называя его своей “аннибаловой клятвой”.
В январе 1847 года в журнале “Современник” был опубликован очерк из народного быта “Хорь и Калиныч”, который неожиданно для автора и некоторых членов редакции имел большой успех у читателей.
В двух крестьянских характерах Тургенев представил главные силы нации. Практичный Хорь и поэтичный Калиныч - крепостные, зависимые люди, но рабство не превратило их в рабов; духовно они богаче и свободнее жалких полутыкиных.
Вдохновленный успехом, Тургенев пишет другие рассказы. Вслед за “Хорем и Калинычем” они печатаются в “Современнике”. А в 1852 году “Записки охотника” впервые выходят отдельным изданием.
В этой книге Иван Сергеевич выступал как зрелый мастер народного рассказа, здесь определился своеобразный антикрепостнический пафос книги, заключавшийся в изображении сильных, мужественных и ярких народных индивидуальностей, существование которых превращало крепостное право в позор и унижение России, в общественное явление, несовместимое с нравственным достоинством русского человека.
Большую роль играет тургеневский рассказчик как объединяющее начало книги. Он - охотник, а охотничья страсть, по Тургеневу, вообще свойственна русскому человеку; “дайте мужику ружье, хоть веревками связанное, да горсточку пороху, и пойдет он бродить... по болотам да по лесам, с утра до вечера”. На этой общей для барина и мужика основе и завязывается в книге Тургенева особый, открытый характер взаимоотношений рассказчика с людьми из народа.
Повествование от лица охотника освобождает Тургенева от одностороннего, профессионального взгляда на мир. В книге сохраняется непреднамеренная простота устной речи. Авторские творческие усилия в ней остаются незаметными, возникает иллюзия, что это сама жизнь являет нам яркие народные характеры, изумительные картины природы.
В “Записках охотника” изображается Россия провинциальная, но Тургенев занавес провинциальной сцены широко раздвигает, видно, что творится там, за кулисами, в России государственной.
Первоначально книга включала в свой состав 22 очерка. В 1874 году писатель дополнил ее тремя произведениями: “Конец Чертопханова”, “Живые мощи” и “Стучит”, помещенными одно за другим перед заключительным очерком “Лес и степь”.
Постепенно, от очерка к очерку, от рассказа к рассказу, нарастает в книге мысль о несообразности и нелепости крепостнического уклада. Любой иностранный выходец чувствовал себя в России свободнее русского крестьянина. Например, в рассказе “Однодворец Овсянников” француз Лежень превращается в дворянина. Особенно поражает образ Степушки из “Малиновой воды”. Тургенев показывает в этом рассказе драматические последствия крепостнических отношений, их развращающее воздействие на психологию народа. Человек привыкает к противоестественному порядку вещей, начинает считать его нормой жизни и перестает возмущаться своим положением: “То под забором Степушка сидит и редьку гложет”. В этом же рассказе показаны барское равнодушие, черствость, тупость по отношению к крестьянину Власу, который, потеряв сына, пешком идет в Москву и просит барина сбавить ему оброк. Но вместо сочувствия барин прогнал бедного Власа. Рассказ о бессмысленной встрече с барином неспроста приводит Степушку в возбужденное состояние, несмотря на то что он очень забит, безответен и робок. В истории Власа он нашел, по-видимому, повторение своей горемычной судьбы. В Степушке неожиданно прорывается чуткость к чужому страданию.
Дружелюбие, сострадание, живой талант взаимопонимания, острая до боли человечность, воспитанная в народе жизнью, - эти качества привлекают автора “Записок...” в русской жизни. Примечателен в этом плане рассказ “Смерть”. Русские люди умирают удивительно, ибо и в час последнего испытания думают не о себе, а о других, о ближних.
Максим: “Простите мне, ребята, коли в чем...” Старушка помещица: “Она приложилась, засунула было руку под подушку и испустила последний вздох” (хотела дать целковый священнику за свою собственную отходную).
В “Записках охотника” мы наблюдаем музыкальную одаренность русского народа. Калиныч поет, а трезвый деловитый Хорь ему подтягивает, в “Певцах” от песни Якова веяло чем-то родным и необозримо широким... Песня сближает людей, сквозь отдельные судьбы она ведет к судьбе общерусской.
Одним словом, Тургенев - реалист. Он показывает, как пение Якова действует на души окружающих, как этот порыв сменяется духовной депрессией.
Нельзя не заметить острой наблюдательности писателя за тончайшими деталями человеческой души, огромной напряженной духовной работы в изображении человеческих судеб, характеров в связи с любовью ко всему живому, к “Добру и Красоте”, которая коренится не только в природной мягкости характера Тургенева.
Художественная целостность “Записок охотника” как единой книги поддерживается также искусством тургеневской композиции. Необычайно чуткий ко всему сиюминутному, умеющий уловить прекрасный момент жизни, Тургенев был также свободен от всего личного и эгоистичного. “Наше время, - говорил он, - требует уловить современность...” Все его произведения не только попадали в “настоящий момент” общественной жизни России, но одновременно его опережали. Беспристрастная, неэгоистическая любовь к жизни позволяла ему быть пророком. В своих произведениях он постоянно забегает вперед.
Характер помещика Полутыкина Тургенев набрасывает легкими штрихами. Походя, сообщает о его пристрастии к французской кухне и о другой праздной затее - барской конторе. Автор говорит мимоходом о Полутыкине неспроста: так пуст этот помещик по сравнению с полнокровными характерами крестьян. К сожалению, полутыкинская стихия отнюдь не случайна и не безобидна. Французские пристрастия Тургенев воскресит в более значительном образе помещика Пеночкина.
Единство книги создается путем сложных сцеплений между отдельными ее героями. Сходны, например, портретные характеристики поэтически одаренных героев. В изображении живой души русского народа Тургенев идет по восходящей лестнице добра, правды и красоты. Художественная связь героев сопровождается родственным им пейзажным мотивом. Читая “Записки охотника”, ощущаем, что Тургенев долго и пристально всматривается в образ природы, прежде чем она “явит” перед ним человека.
Основная мысль “Записок охотника” заключается в тургеневской концепции русского национального характера: недоверие к бурным страстям и порывам, мудрое спокойствие, сдержанное проявление духовных и физических сил. “Трагическую судьбу племени” Тургенев видел в гражданской незрелости народа, рожденной веками крепостного права. России нужны просвещенные и честные люди, исторические деятели, призванные просветить “немую” Русь.
Прошло 180 лет со дня рождения Ивана Сергеевича Тургенева, но и в наше время финансовых кризисов, проживания за чертой бедности большей части россиян также нелегко воспитать в народе чувство гражданского самосознания. Жизнь нашей страны представляет сплошную цепь драматических несообразностей. Однако вселяют надежду слова Тургенева о русском языке, сказанные им еще 116 лет назад:
“Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, - ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык! Не будь тебя - как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома? Но нельзя верить, чтобы такой язык не был дан великому народу!”

Филологический факультет
Контрольная работа
на тему:
"ПЕЙЗАЖ В "ЗАПИСКАХ ОХОТНИКА" И.С.ТУРГЕНЕВА"
Выполнила: студентка 2-го курса
Зюляева Е.А.
Нижний Новгород 2001 год
План
Введение
Традиции и новаторство пейзажа "Записок охотника" И.С.Тургенева
Палитра писателя
Некоторые особенности пейзажа в рассказе "Бежин луг"
Заключение
Список использованной литературы

Введение

Произведения Тургенева середины 40-х годов соответствовали общему художественному уровню русской литературы того времени. Однако их содержание не затрагивало коренных вопросов русской жизни крепостной эпохи. В этом отношении ранние повести Тургенева уступали таким, например, произведениям, как «Деревня» Григоровича, «Бедные люди» Достоевского, роман Герцена «Кто виноват?» Тургенев не мог не оценивать свою деятельность писателя в свете той высокой общественной роли, которую все более приобретала в условиях борьбы с крепостничеством русская литература. Он заметил также, что и Белинский холоднее стал отзываться о его новых произведениях. «Не предстояло никакой надобности продолжать подобные упражнения, - и возымел твердое намерение вовсе оставить литературу», - рассказывает Тургенев, вспоминая о мучившей его творческой неудовлетворенности. Цитируется по книге: Петров С.М. И.С.Тургенев. Творческий путь. Издательство "Художественная литература", М., 1979 г., стр. 64. Случай помог ему открыть в своем таланте новые возможности. «Только вследствие просьб И.И.Панаева, не имевшего чем наполнить отдел смеси в 1-м нумере «Современника», я оставил ему очерк, озаглавленный «Хорь и Калиныч» (слова «Из записок охотника» были придуманы и прибавлены тем же И.И.Панаевым с целью расположить читателя к снисхождению), - продолжает свой рассказ Тургенев. - Успех этого очерка побудил меня написать другие; и я возвратился к литературе» Там же..
Это признание Тургенева некоторые исследователи оценивали как свидетельство того, что «Записки охотника» представляли в его творчестве случайно возникшее явление. Однако сближение творчества Тургенева с реальной действительностью, его обращение к социальным вопросам являлось, как мы видели, ведущей тенденцией его развития как писателя. В середине 40-х годов Тургенев задумывал серию очерков с натуры из городской действительности. Затем мысли его обратились к более знакомой ему деревенской жизни. Очерк с натуры Тургеневу было нетрудно написать, используя свои охотничьи встречи и наблюдения. Так возник очерк «Хорь и Калиныч» как первый яркий опыт Тургенева-прозаика в духе «натуральной школы».
Все же дело заключалось не только в превосходном знании самого жизненного материала, что стало к тому времени необходимым условием творчества для всякого серьезного писателя. Обращение Тургенева к крестьянской теме естественно вытекало и из его антикрепостнических настроений. Оно соответствовало и важной тенденции общего развития передовой русской литературы, вполне определившейся к концу 40-х годов, - ее стремлению к художественному познанию народной жизни.
"О записках охотника" существует обширная литература. Но, несмотря на это, некоторые аспекты цикла остаются недостаточно изученными и требуют нового исследования. Среди них такой важнейший компонент, как особенности тургеневского пейзажа. В представленной работе рассматриваются следующие вопросы: традиции и новаторство пейзажа "Записок охотника" И.С.Тургенева; палитра писателя и некоторые особенности пейзажа в рассказе "Бежин луг".
1. Традиции и новаторство пейзажа "Записок охотника" И.С.Тургенева
В первых очерках и рассказах «Записок охотника» картины природы чаще всего являются или фоном действия, или средством создания местного колорита. При этом явления природы Тургенев воспроизводит с чуть ли не научной точностью естествоиспытателя. Он мастерски использует даже различные оттенки, световые краски: и солнечные блики, и вечерний сумрак, и ночные тени. Советский писатель И. А. Новиков удачно назвал это «тургеневской светотенью». Как художник-пейзажист Тургенев прославился первыми же очерками своего охотничьего цикла. Он любит природу не как дилетант, а как артист, и потому никогда не старается изображать ее только в поэтических ее видах, но берет ее, как она ему представляется. Его картины всегда верны, вы всегда узнаете в них нашу родную, русскую природу.
Своеобразие изображения природы вытекало не только из любви к ней писателя, но и из его, так сказать, натурфилософии. «Человека не может не занимать природа, он связан с ней тысячью неразрывных нитей; он сын ее», - писал Тургенев. Ему принадлежит сложившаяся еще в период работы над «Записками охотника» целая философско-эстетическая теория искусства пейзажной живописи, изложенная им в рецензии на «Записки ружейного охотника» С.Т.Аксакова. Характеризуя его искусство изображения природы, Тургенев пишет: «Он смотрит на природу (одушевленную и неодушевленную) не с какой-нибудь исключительной точки зрения, а так, как на нее смотреть должно: ясно, просто и с полным участием; он не мудрит, не хитрит, не подкладывает ей посторонних намерений и целей: он наблюдает умно, добросовестно и тонко; он только хочет узнать, увидеть. А перед таким взором природа раскрывается и дает ему «заглянуть в себя». «То, что он видит, видит он ясно, и твердой рукой, сильной кистью пишет стройную и широкую картину. Мне кажется, что такого рода описания ближе к делу и вернее: в самой природе нет ничего ухищренного и мудреного, она никогда ничем не щеголяет, не кокетничает; в самых своих прихотях она добродушна. Все поэты с истинными и сильными талантами не становились в «позитуру» пред лицом природы; они не старались, как говорится, «подслушать, подсмотреть» ее тайны; великими и простыми словами передавали они ее простоту и величие: она не раздражала их, она их воспламеняла; но в этом пламени не было ничего болезненного. Вспомните описания Пушкина, Гоголя». Тургеневу не нравится ни риторическая, ни романтическая манера изображения природы.
Пейзажная живопись Тургенева восхищала современников. «Одно, в чем он мастер такой, что руки отнимаются после него касаться этого предмета, - это природа. Две-три черты, и пахнет», - поражался Толстой. Там же, стр.67.
Картины природы в большинстве рассказов Тургенева, - и эту черту он сохранит и дальше в своем творчестве, - не безразличны по отношению к их жизненному содержанию. В «Малиновой воде» описание знойного, душного, давящего августовского дня предваряет рассказ о безысходном горе мужика Власа. Пейзаж и событие создают единое и целостное впечатление. В изображение самой природы Тургенев все чаще привносит элементы «одушевления»: «И украдкой, лукаво, начинал сеяться и шептать по лесу мельчайший дождь» Цитируется рассказ "Свидание".; «ключ этот бьет из расселины берега, превратившегося мало-помалу в небольшой глубокий овраг, и в двадцати шагах оттуда с веселым и болтливым шумом впадает в реку» См.: рассказ "Малиновая гряда"..
Описание, не теряя своей объективной точности, не становится и чисто субъективным впечатлением художника, что было так характерно для романтического пейзажа. В рассказах «Свидание», «Касьян с Красивой Мечи», «Бежин луг» природа становится как бы участницей радостных и горестных переживаний и раздумий человека. Лирический пейзаж рассказа оттеняет трагическую судьбу Акулины. Конец ее безрадостной любви наступает в момент осеннего увядания природы, но все кругом сохраняет еще свою поэтическую прелесть. Когда же после свидания горько рыдает брошенная девушка, все вокруг как бы проникается ощущением тревоги; «Порывистый ветер быстро мчался мне навстречу через желтое, высохшее жнивье; торопливо вздымаясь перед ним, стремились мимо, через дорогу, вдоль опушки, маленькие покоробленные листья...» Образ «покоробленных листьев» невольно ассоциируется с разрушенными мечтами героини о счастье. Тургенев завершает сцену словами самого рассказчика: «Мне стало грустно; сквозь невеселую, хотя свежую улыбку увядающей природы, казалось, прокрадывался унылый страх недалекой зимы». См. статью Е.М.Ефимовой «Пейзаж в «Записках охотника» И.С.Тургенева». - В сб.: «Записки охотника» И. С. Тургенева. Статьи и материалы». Орел, 1955, с. 271-273.
Тургенев воспринимает точность и верность Пушкина в описаниях явлений природы; он, как и Пушкин, отбирает самое существенное, характеризующее данное явление. Но по сравнению с пушкинским тургеневский пейзаж более психологичен.
Многое видел и наблюдал любознательный и проницательный охотник, бродя с ружьем по лесам и полям средней русской полосы. Но из богатого запаса своих охотничьих встреч и наблюдений Тургенев отбирает для художественного воплощения те, которые в своей совокупности давали читателю широкое и целостное представление о народном характере, о крестьянской среде, о горестях и чаяниях народных. Это и создает внутреннее единство всего цикла «Записок охотника».
Оценивая «Мертвые души», Белинский указывал, что пафос поэмы Гоголя состоит в изображении противоречия общественных форм жизни русского народа, то есть крепостного строя, с его глубоким «субстанциональным началом». Продолжая дело Гоголя, Тургенев также показал уродливость крепостного порядка, порожденные им мертвые души, но он развивает и пушкинское начало, которое Гоголю не удалось воплотить в конкретных положительных типах русской жизни. Тургенев стремится к изображению живых сил нации. И многое обнадеживающее он находит в народной среде. Прекрасен простой русский народ, прекрасна русская природа, и только ужасное зло русской жизни - крепостное право, связывает силы нации, ее исторический прогресс - такова центральная идея «Записок охотника».
В отдельном издании 1852 года Тургенев завершает «Записки охотника» поэтическим очерком «Лес и степь», проникнутым оптимистическим, жизнеутверждающим настроением, чувством восхищения перед красотой родной земли. Картины бескрайней русской степи, далеко раскинувшегося леса Тургенев также создает как выражение могучих непочатых сил своей родины, русского народа, его богатырского прошлого. Рисуя одну из таких картин в очерке «Стучит», Тургенев пишет: «...уж очень красивыми местами нам приходилось ехать. То были раздольные, пространные, поемные, травянистые луга, со множеством небольших лужаек, озерец, ручейков, заводей, заросших по концам ивняком и лозами, прямо русские, русским людом любимые места, подобные тем, куда езживали богатыри наших древних былин стрелять белых лебедей и серых утиц».
Природа в очерке «Лес и степь» неразрывно слита с жизнью человека, рождая в нем не только чувство красоты, но и философские размышления о грандиозности мироздания.
Большинство рассказов «Записок охотника» Тургенев писал за границей, вдали от родины. И ему были дороги даже мелкие черточки и детали, переносившие его в родные места, воссоздававшие национальный колорит. Его рассказы проникнуты русским духом, в них «Русью пахнет».
2. Палитра писателя
Термин "палитра" классической филологией не применяется. Его сферой была живопись. Употребление его в критике началось сравнительно недавно. Границы этого термина, пожалуй, и до сих пор остаются недостаточно отчетливыми. Палитра писателя - это не тональность, не ритмо-интонационное богатство повествования или его эмоционально-экспрессивный диапазон (хотя отдельные критики придают термину и такое истолкование): это в полном смысле подобие палитры живописца - цвета, краски, переливы света и тени, доступные писателю и с помощью определенного круга словесно-речевых средств воспроизводимые им в своем творчестве. Шаталов С.Е. Проблемы поэтики И.С.Тургенева. Издательство "Просвещение", М., 1969, стр. 230
Анализ свидетельствует, что цветовое восприятие Тургенева отнюдь не страдало односторонней избирательностью: ему в равной степени были доступны все цвета спектра, и они довольно равномерно представлены в его палитре (за исключением оранжевого, почти нигде не названного прямо и очень редко воспроизводимого косвенно). Краски и тени реальной действительности адекватно воссоздаются Тургеневым - с минимальной перегруппировкой, подчеркиванием или выпячиванием их.
Желтое в его палитре не уступает зеленому и превосходит синее. Это желтые, золотые, багряные листья берез и осин ("Свидание"), желтая, золотая, спелая рожь ("Живые мощи"), желтые огурцы ("Малиновая вода").
С пейзажем коричневое практически не связано. Еще реже представлен в палитре Тургенева фиолетовый цвет: бледно-лиловая дымка или лиловый туман («Бежин луг»). Самая значительная доля среди цветообозначении в прозе Тургенева приходится на две свето-теневые пары -- белое со светлым и черное с тенью, темнотой или отсутствием прозрачности: в пейзаже они составляют более половины.
Следует подчеркнуть, что Тургенев первым из русских писателей стал воспроизводить цвет в соотношении со светом: его краски зависят от освещенности, от времени года, суток, от погоды... Синее небо в его описании то густо-синее, темно-сапфировое - глухой ночью («Бежин луг»), то золотистого оттенка или даже белесое, пыльное -- в жару («Касьян с Красивой Мечи», «Певцы»), зимой оно приобретает зеленый оттенок («Лес и степь»). Красный свет зари непрерывно меняется -- в зависимости от того, восходит ли солнце («Бежин луг») или надвигается ночь («Ермолай и мельничиха»). Красное кажется багряным, золотым, алым, малиновым или бурым. Зеленое предстает в воспроизведении Тургенева изумрудным, густо-зеленым (до черноты) или бледно-капустным.
Соотношение цвета со светом придает палитре Тургенева особое качество: его краски обладают различной интенсивностью -- от непрозрачных, густых, плотных и как бы материальных до просвечивающих, сквозящих светом, прозрачных и даже как бы растворенных в объемах воздуха, пространства. Свет и цвет, взаимососуществуя, сменяясь и переливаясь, в своем течении как бы опредмечивают определенные процессы: «бледно-серое небо светлело, холодело, синело» -- наступает утро («Бежин луг»); «косые, румяные лучи били вскользь по бледной траве»--приближается зима, заморозки уже тронули землю, трава умирает («Смерть»).
Игра света, цвета и тени поддерживается контрастным сочетанием красок: синее ночное небо -- и золотые звезды; красноватый свет костра--и тьма, высовывающиеся из тьмы головы белых лошадей, залетевший белый голубь («Бежин луг»); зеленый листок березы на голубом клочке неба («Касьян с Красивой Мечи»), светлое летнее небо--и белые облака, края которых на солнце просвечивают розовым и золотым; и т. д.
Наблюдательность Тургенева столь велика, что ему оказываются доступными оттенки, которые обнаруживаются только в сочетании цветов, света и тени. Это внимание художника к переходам света и тени, к сосуществованию света с цветом и взаимоотношению различных цветов обусловливает поразительное богатство оттенков в палитре Тургенева, неизвестное до него русской литературе. Нельзя сказать, что он лишь следует общей моде на мягкие, сглаженные, пастельные тона: ему не чужды чистые, яркие, несмешиваемые цвета, но он, по-видимому, понимал, что такие беспримесные краски не что иное, как абстракция цвета; полутона и непрестанные переходы цветов несомненно более достоверно воспроизводят окрашенность реального мира. И надо признать, что на протяжении творческого пути Тургенева его палитра непрерывно обогащается именно полутонами, новыми оттенками цвета, для которых не всегда находились соответствующие цвето-обозначения. Это творческое затруднение Тургенев преодолевал особым способом: цветообозначение, цветовая иллюзия создается с помощью цветоносителя. Там же стр. 240.
Так, в «Бурмистре» воссоздаются различные оттенки красного, как бы минуя их точное определение: петух с черной грудью и красным хвостом, медведь с красным языком. В очерках «Касьян с Красивой Мечи», «Лес и степь», «Смерть» воссоздаются оттенки зеленого, не имевшие тогда точных определений в русском языке: листья еще зеленые, но уже мертвые; жидко-зеленые тени; стеклянно-ясные волны; листья сквозят изумрудами, сгущаются в золотистую, почти черную зелень; серо-зеленая листва осин; кошка... с зелеными глазами; зеленая конопля; сверкающие, обагренные кусты-; зеленые обои с розовыми разводами; трава с красноватым стебельком; «зеленой чертой ложится след ваших ног по росистой, побелевшей траве»; водянисто-зеленые луга; мелкий бархатный мох; зеленая, испещренная тенями дорожка; зеленый цвет неба над красноватым лесом.
Но цвета, краски, их оттенки -- не самоцель для художника: они настолько органично срастаются с деталями создаваемой им картины действительности, составляя ее плоть, выражая ее эстетическое существо, что их практически невозможно изымать; взятые вне контекста, изолированные от поддерживающих их косвенных средств цветообозначения, они немедленно тускнеют, мертвеют, лишаются той особой "текучести", которая составляет одно из важнейших отличий палитры Тургенева.
Изымание красок из текста, естественно, не происходит безболезненно. Подобная операция с «Лесом и степью» влечет перерождение поэтического динамичного пейзажного портрета России в отрывочные путевые зарисовки. Тургеневым было предусмотрено эстетическое содержание цветов и красок - палитра последовательно превращается им в одно средств выражения идейно-образного замысла. Но Тургенева как художника отличает не только богатство доступных ему цветов и свето-теневых оттенков: его палитре свойственна особая гармония, выражающая, по-видимому, принципиально иное, нежели например, у Достоевского, мировосприятие с утверждением в мрачных свето-цветовых контрастов.
Цвета сочетаются таким образом, чтобы вызвать эстетически облагороженное впечатление, в особенности когда Тургенев изображает русскую природу. В свое время К. М. Григорьев заметил: «Никто не сравнится с Тургеневым в умении владеть красками, в способности наложить на изображаемый предмет именно тот оттенок, который характеризует его в действительности» Там же, стр.245 .

3. Некоторые особенности пейзажа в рассказе "Бежин луг"

Природа в "Бежине луге" дана в богатстве ее красок, звуков и запахов. Вот какое богатство цвета дает Тургенев в картине раннего утра: «Не успел я отойти двух верст, как уже полились кругом меня... сперва алые, потом красные, золотые потоки молодого горячего света... Всюду лучистыми алмазами зарделись крупные капли росы...»
Вот какими звуками пронизана величавая тургеневская мочь: «Кругом не слышалось почти никакого шума... Лишь изредка в близкой реке с внезапной звучностью плеснет большая рыба, и прибрежный тростник слабо зашумит, едва поколебленный набежавшей волной... Одни огоньки тихонько потрескивали». Или: «Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий звук, один из тех непонятных ночных звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся, наконец, как бы замирая. Прислушаешься -- и как будто нет ничего, а звенит. Казалось, кто-то долго, долго прокричал под самым небосклоном, кто-то другой как будто отозвался ему в лесу тонким, острым хохотом. и слабый, шипящий свист промчался по реке».
А вот как весело и шумно пробуждается у Тургенева ясное летнее утро: «Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило... мне навстречу, чистые и ясные, словно... обмытые утренней прохладой, принеслись звуки колокола».
Любит Тургенев говорить и о запахах изображаемой им природы. К запахам природы писатель вообще не равнодушен. Так, в своем очерке «Лес и степь» он говорит о теплом запахе ночи», о том, что «воздух весь напоен свежей горечью полыни, медом гречихи и кашки». Так же, описывая летний день в «Бежином луге», он замечает:
«В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости».
Изображая ночь, писатель говорит и о ее особом запахе:
«Темное, чистое небо торжественно и необъятно-высоко стояло над нами со всем своим таинственным великолепием. Сладко стеснялась грудь, вдыхая тот особенный томительный и свежий запах--запах русской летней ночи».
Природа у Тургенева изображается в движении: в сменах и переходах от утра к дню, ото дня к вечеру, от вечера к ночи, с постепенным изменением красок и звуков, запахов и ветров, неба и солнца. Изображая природу, Тургенев показывает постоянные проявления ее полнокровной жизни.

и т.д.................
Эпитеты в картине летнего дня
при существительных
 при глаголах
«ПРЕКРАСНЫЙ июльский день»; «небо ЯСНО»; «КРОТКИЙ румянец» (зари); «солнце СВЕТЛОЕ, ПРИВЕТНО ЛУЧЕЗАРНОЕ» «МОГУЧЕЕ светило»

Выросший в деревне, в средней полосе России, увлекавшийся охотой и потому обошедший с ружьем несколько губерний, Тургенев не мог не сжиться с русской природой, не мог не полюбить ее. Любовь Тургенева к природе ясно сказывается в тех рассказах, которые впоследствии были объединены под общим заглавием «Записки охотника».

В этих рассказах описаны те картины природы, которые Тургенев чаще всего наблюдал и в детстве и впоследствии. Луг, степь, лес — не только они в целом значимы для писателя, но и каждая каждое дерево, каждый бугорок — все они составляющие общей картины. Луговой пейзаж, описанный автором в рассказе «Стучит!», настолько пленителен, что даже крестьяне, приглядевшиеся к нему, все же живо чувствуют его красоту. Степная трава, всегда свежая и зеленая, благодаря многочисленным ручейкам и речкам, чиста, приятна, ласкает и успокаивает душу. Кроме красоты своей, природа лугов очень богата и разнообразна. Луга дают прекрасный корм для домашних животных, лучшее в России сено, реки, питающие луга, изобилуют рыбой.

Таковы луга и степь. Лес представляет другую картину. Громадные вековые деревья, занимающие огромные пространства, делают его похожим на море. Вместе с тем поражает душу спокойствие этого зеленого моря, его неподвижность. Человек чувствует, что природа не разделяет ни его страданий, ни его радостей, что суровый загадочный лес переживет еще много поколений, все так же спокойно и равнодушно. Необъятность величавого зеленого царства давит на сознание человека, хочется покинуть эти тенистые своды и выйти на солнечный простор.

В разные времена дня и года описывал Тургенев природу. В рассказе «Бежин луг» есть описание летнего вечера, который наблюдают крестьянские дети в «ночном». Они видят лес, поля и реку, звездное небо над головой. Неудивительно, что детские души настраиваются на поэтический лад и семилетний Ваня с восторгом сравнивает яркие звезды с пчелками. В рассказе «Касьян с Красивой Мечи» описывается утро в лесу, когда небо напоминает бездонное море, а листья на деревьях сияют, как изумруды. В рассказе «Свидание» автор сравнивает чувства покинутой девушки с осенью и дает красочное описание этого времени года.

Эта связь человека с природой превращает тургеневские описания в изящную рамку, в которую вставлены все рассказы, объединенные общим названием «Записки охотника». Особенную прелесть всем этим описаниям придают простота и безыскусственность, в высшей степени присущие таланту автора. Тургенев в своих изображениях природы достигает высшей степени яркости и живости, не прибегая нигде к преувеличениям и усилениям,

В позднейшем периоде творчества великого писателя еще гораздо ярче проявилось то полное слияние с природой, которое подметили критики еще в «Записках охотника», особенно в рассказе «Бежин луг».

Так увиден, так портретирован главный герой "Записок охотника" - русский крестьянин... И.С. Тургенев не был первым из русских писателей , кто, говоря словами Н. Некрасова, "вспомнил о народе". Намного раньше это сделали А.Н. Радищев ("Путешествие из Петербурга в Москву") и Н.М.

Карамзин ("Бедная Лиза"), затем А.С. Пушкин ("Деревня"), наконец, Д.В. Григорович в своей "Деревне" (1846) и в "Антоне Горемыке" (1847). Вместе они вывели целую череду крестьянских лиц. Но лиц то иллюстративных, поясняющих мысль о "беззащитном нищеты состоянии" (Радищев), то весьма условных, как чувствительная "поселянка" Лиза или пушкинские "девы юные", то едва ли не полностью исчерпанных, как Акулина и Антон Григоровича, своим горемычным положением и безвинным страданием. И вызывавших поэтому у читателя не столько личностный интерес, сколько жалость и сострадание... Именно личностью, а не только "меньшим братом" предстал русский закрепощенный крестьянин в "Записках охотника", и это было подлинным художественным открытием.

Впрочем, - помните зачин "Хоря и Калиныча? - начинаются-то "Записки..." не портретами, но суммарными характеристиками мужицких "пород": орловской, калужской. Так, по "цеховым" или бытовым "разрядам", "сортам" изображали низовой люд России авторы многочисленных "физиологических" очерков 40-х годов, например, тот же Григорович в "Петербургских шарманщиках" (1845). Вместо лиц в них создавались, по существу, олицетворения того или иного рода занятий, каких-то специфических условий жизни. Тургенев подключается к этой традиции с тем, однако, чтобы не продолжить ее, но опрокинуть на ее же территории. Своего Калиныча (затем Хоря) он сразу же именует не мужиком, но человеком ("Калиныч был человек..."), и это значимая разница. К крестьянским героям первого очерка "Записок..." затем присоединяются мельничиха Арина ("Ермолай и Мельничиха"), странник Касьян с Красивой Мечи, лесник Фома ("Бирюк"), смотревший "удалым фабричным малым" Яшка-Турок ("Певцы"), бывшая горничная Лукерья ("Живые мощи"), мальчики из "Бежина луга" - люди отнюдь не идеализированные, неотделимые от своего житейского уклада с его особыми заботами и нуждами и вместе с тем всегда неповторимые, а нередко и яркие индивидуальности. Читатель запомнит их ничуть не меньше, чем, скажем, Федора Лаврецкого, Лизу Калитину или Евгения Базарова.

И так же, как в, этих представителях культурной России, обнаружит всечеловеческое... В ином, но равномасштабном ракурсе показаны, в конечном счете, персонажи первого очерка "Записок...". До появления самого Хоря в рассказе уже сообщено, что он и в крепостном состоянии сумел добиться для своей семьи определенной независимости и прочного достатка. Человек "самого кроткого нрава", Калиныч, напротив, безропотно оставляет собственное хозяйство ради барских лет двадцати трех" - Яшка-Турок из рассказа, где Тургенев, по его словам, "изобразил состязание двух народных певцов", незадолго до того наблюдаемое им в деревенском "притынном кабачке". Вот Яков перед началом состязания: "Он был в большом волненьи: мигал глазами, неровно дышал, руки его дрожали, как в лихорадке...".

Это состояние сменяется искренним наслаждением "одним особенно удачным переходом" в пении его соперника - "рядчика из Жиздры", которому он, "как сумасшедший, закричал: "Молодец, молодец!". Но вот он, "закрывшись рукой", готовится петь сам: "Когда же, наконец, Яков открыл свое лицо - оно было бледно, как у мертвого; глаза его едва мерцали сквозь опущенные ресницы". Начав звуком "слабым и неровным", певец вскоре проникается своей грустной, "заунывной" песней и радостью творчества: "Яковом, видимо, овладело упоение: он уже не робел, он отдавался весь своему счастью; голос его не трепетал более - он дрожал, но той едва заметной внутренней дрожью страсти, которая стрелою вонзается в душу слушателя...". Наступает кульминация процесса - полное слияние исполнителя и песни, момент вдохновенного, самодостаточного и вместе с тем властного искусства: "Он пел, совершенно позабыв и своего соперника, и всех нас, но, видимо, поднимаемый, как бодрый пловец волнами, нашим молчаливым страстным участием". И, наконец, завершение: кончив "на высоком, необыкновенно тонком звуке", Яков "раскрыл глаза, словно удивленный нашим молчанием...". В своем пении, одновременно и местном ("...В наших краях, - подчеркивает, имея в виду орловщину, рассказчик, - знают толк в пении..."), и глубоко национальном ("Русская правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем..."), Яков последовательно переживает те же основные моменты творческого акта, что и величайшие, утонченной культуры артисты-художники: начальное "сомнение в себе" - эту "пытку творческого духа" (Н. Некрасов), потом "священный холод вдохновенья" (Пушкин), наконец, сопряженное с известной грустью огромное творческое удовлетворение от исполненной на уровне своего творческого идеала задачи.

Добавим к этому и свойственное ему, как всем подлинным творцам, отсутствие зависти к своим собратьям по любимому делу. Кто же он, тургеневский Яков-Турок? Разумеется, крестьянин, точнее - "черпальщик на бумажной фабрике", со всеми родовыми приметами этого работницкого "звания": помните, как "отпраздновал" певец свою победу ("Я увидел невеселую картину: все было пьяно, начиная с Якова"). Но одновременно этот "впечатлительный и страстный" человек и "художник во всех смыслах этого слова". Однако последняя сторона уже не Якова-мужика, но Якова-личности открылась и высветилась лишь благодаря широчайшему культурно-психологическому контексту, в который ненавязчиво, но вполне осознанно ввел своего героя Тургенев. прихотей и даже защищает господина Полутыкина от сарказмов Хоря. Но вот первый из них предстает перед читателем: "Я с любопытством посмотрел на этого Хоря. Склад его лица напоминал Сократа: такой же высокий, шишковатый лоб, такие же маленькие глазки, такой же курносый нос".

Дальше сказано, что из разговоров с Хорем рассказчик "вынес убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек , русский именно в своих преобразованиях". Фигура Хоря возникает на пересечении примет собственно крестьянских с чертами мыслителя мирового масштаба и всероссийского самодержца-реформатора. Уже эти параллели придают ей нестандартность, разбивая стереотип якобы "темного", поглощенного лишь своими насущными интересами мужика. Но Тургенев идет и дальше, дополняя еще не акцентированные сравнения прямой и смелой метафорой: "Хорь был человек положительный, практический, административная голова, рационалист". И еще: "старый скептик", возвышавшийся "даже до иронической точки зрения на жизнь". "Нисколько не походивший" на своего приятеля Калиныч будет отнесен Тургеневым, напротив, к "числу идеалистов и романтиков", стоящих ближе к природе, чем к обществу. Приведенные метафорические аттестации крестьян в свою очередь не беспочвенны, так как подкреплены - в первом случае живым, но взвешенным интересом Хоря к иноземным порядкам, во втором - предпочтительным вниманием Кали-ныча к "описаниям причисляли и Ж.-Ж.

Руссо, и сентименталистов, и романтиков, символом которых стал великий Ф. Шиллер. Сама связанная внутренней противоположностью крестьянская двоица Хорь - Калиныч напоминала современникам Тургенева аналогично воспринимаемую дружескую пару - Гете и Шиллера. В журнальной публикации очерка это уподобление, кстати, было сделано и непосредственно. Русским крестьянам в изображении Тургенева оказывалось поистине ничто человеческое не чуждо. Как каждая развитая личность, они заключали в себе - по меньшей мере потенциально - извечные духовно-нравственные устремления и коллизии, восходили к основным человеческим архетипам. Таков и барский лесник Фома по прозвищу Бирюк из одноименного очерка. "Я, - говорит Тургенев, - посмотрел на него. Редко мне случалось видеть такого молодца.

Он был высокого роста, плечист и сложен на славу. Из-под мокрой замашной рубашки выпукло выставлялись его могучие мышцы. Черная и курчавая борода закрывала до половины его суровое и мужественное лицо; из-под сросшихся широких бровей смело глядели небольшие карие глаза". И вот от этого, прямо былинного "добра молодца" "с прохожим мещанином" сбежала жена, оставив ему двоих детей, из которых один грудной. Видимо, не вынесла лесного одиночества.

Такова заурядно-бытовая ("мужицкая") сторона воспроизведенной в "Бирюке" драмы. Но есть в ней и иная грань, намного более глубокая и общая. Лесник Фома крепок не только телом, но и чувством правды и правдивой жизни, в которой нельзя воровать. Никому. "И ничем его, - говорят о нем мужики, - взять нельзя: ни вином, ни деньгами... Ни на какую приманку не идет". Сам Фома на вопрос рассказчика "Говорят, ты никому спуску не даешь" отвечает: "Должность свою справляю...". "Должность" происходит от "долга", сознанием которого Бирюк мало сказать наделен - проникнут.

Веление долга, к тому же неразрывно сопряженного с нужной всем людям правдой, для него - воистину нравственный императив. Он не страсти - сочувствия к своим собратьям-крестьянам. Больше того, ее-то порыв как раз и решает, оттесняя в эту минуту лесниковский долг, дело с пойманным Фомой мужиком-порубщиком в пользу этого мужика. "... К крайнему моему изумлению, - сообщает рассказчик, - он одним поворотом сдернул с локтей мужика кушак, схватил его за шиворот, нахлобучил ему шапку на глаза и вытолкал его вон". Разыгравшаяся в одинокой лесной сторожке драма не утратила у Тургенева своих социально-бытовых особенностей. В человечном поступке Фомы сказалось, конечно, и собственное "подневольное" состояние этого сторожа барского добра, и догадка о том, что его, Фомы, долг из-за ложного положения самого стража не способствует столь дорогой для Фомы справедливости и правде.

Обстановка крепостнического быта вообще усложняла одну из классических коллизий русской и мировой драматургии. Однако само присутствие этой коллизии в "Бирюке" углубляло выведенный здесь крестьянский характер до значения невременного. Касьяна с Красивой Мечи из рассказа того же названия постоянно сопровождает эпитет "странный". У этого "странного старичка" "странный взгляд", лицо его принимает - во время рассказа героя о его хождениях по России - "странное" выражение. Немецкий ученый Р.Д. Клуге на этом основании считает, что в Касьяне изображен не юродивый, за которого его принимает кучер рассказчика, но представитель простонародной секты бегунов-странников. Члены этой секты, исходя из буквального прочтения Евангелия, отвергали наличные государственные и общественные порядки и предписания (в том числе о необходимости труда) как установления Антихриста и в прямом смысле слова убегали от них.

Рассказ, действительно, не противится такому толкованию. И все-таки сектантством, неизменно замкнутым в себе и поэтому узким, натура тургеневского Касьяна не ограничена. Более далекие и общие аналогии тянутся к нему - с ветхозаветными пророками прежде всего. Рассказчик "Записок..." впервые встречает Касьяна не. в его избе, хотя она рядом, но "на самой середине ярко освещенного двора, на самом, как говорится, припеке". Это своего рода подобие знойных пустынь, в которые удалялись от неправедного мира библейские пророки. Подобно им, Касьян отнюдь не чужд обличительства. "Ну, для чего ты пташку убил?" - выговаривает он "барину"-охотнику, заключая в другом месте: "Справедливости в человеке нет... . Как и пророки, он неколебим в своей позиции и верует и в действенную силу, например, в способность "отвести" от охотника всю дичь.

Подобно "отцам-пустынникам". Касьян не всегда странствует, он и врачует, а если странствует, то за правдой, и вернее всего может быть назван одним издавна существующих на Руси правдоискателей, личностный характер которых определялся их нравственной пытливостью и внутренней независимостью. Превращенная тяжкой болезнью в "живые мощи" (одноименный рассказ Тургенев включил в "Записки охотника" в 1874 году) дворовая девушка Лукерья как бы сама портретирует себя сопоставлениями с такими людьми духовного подвига, как Симеон Столпник и "святая девственница" француженка Жанна д"Арк. Высокая развитость личности Лукерьи проявляется в том добровольном и искреннем самоотречении, которое Достоевский считал вершиной и итогом духовно-нравственного роста индивидуальности. В своем безнадежно-трагическом положении Лукерья умеет не обеспокоить окружающих ("Я смирная - не мешаю") и думать не о себе и своем горе, но о тех, кому "еще хуже бывает". "Нисколько не жалуясь и не напрашиваясь на помещицу "хоть бы малость оброку" сбавить с бедняков-крестьян. Разнообразные историко-культурные ассоциации и литературные "двойники" "заложены" Тургеневым уже во внешних обликах крестьянских мальчиков из "Бежина луга" - подлинного шедевра "Записок...".

Нечто артистическое есть в старшем из них, Феде, пареньке из "богатой семьи", "с красивыми и тонкими чертами лица, кудрявыми и белокурыми волосами", в щеголеватом "новом армячке" с гребешком на "голубеньком поясе" и в собственных сапогах "с низкими голенищами". Будущий прелестник, крестьянский Дон Жуан, он уже и сейчас томим потребностью в сердечной симпатии, ибо один из всех участников детского ночевья не забывает пригласить к себе в гости Ванину "сестру Анютку", обещая ей за это "гостинец". Прямым антиподом Феде выглядит Павлуша - с черными всклокоченными волосами, широкоскулый, рябой и большеротый, с огромной (как "пивной котел") головой и приземисто-неуклюжим телом. В простой и изношенной одежонке, он, однако, "глядел очень умно и прямо, да и в голосе его звучала сила". Павлуша вскоре вполне оправдает эту характеристику, бесстрашно ("без хворостинки в руке, ночью") поскакав "один на волка".

Но не одну смелость и физическую силу выказывает у Тургенева этот особенно заинтересовавший его подросток. Среди всех ребят только Павлуша спокойно реагирует на все страшные рассказы и таинственные звуки ночной природы, которые так пугают остальных детей. В эти минуты он либо занят делом (следит за варящимися "картошками"), либо тут же рационально объясняет и самый "странный, резкий, болезненный крик" в ночи ("Это цапля кричит, - спокойно возразил Павел"). Человек цельный, чуждый всякой рефлексии и излишней фантазии, Павлуша и есть рационалист и деятель по самой своей природе. Это первый у будущего автора "Отцов и детей" эскиз и современного Дон Кихота (в тургеневской интерпретации данного архетипа), и не признающего, в свой черед, никакой таинственности в природе и человеческих отношениях Евгения Базарова. Заметьте, Павел и погибнет совершенно по-базаровски: "он убился, упав с лошади".

В "довольно незначительном" лице Ильюши автор рассказа подчеркивает "какую-то болезненную" озабоченность. Дело еще не в том, что этот любитель страшных историй "лучше других знал все сельские поверья...". Он безраздельно верит в существование враждебных человеку нечистых сил. Ильюша - не просто суеверен, он мистик по натуре и мировосприятию, причем со страдательным уклоном. Костя, "мальчик лет десяти", "с задумчивым взором" и "большими, черными, жидким блеском блестевшими глазами", на первый взгляд схож с Ильюшей. На деле это иной характер. Костя также богат воображением, также одухотворяет природу, но не столько мистически, сколько сказочно - язычески.

Это натура поэтическая, стоящая как бы на рубеже дохристианской и христианской эпох человечества. Наконец, последний участник ночевья - русокудрый жений природы практически во всех очерках цикла интересами и наблюдательностью автора-"охотника". Ваня "всего семи лет", сравнивший "божьи звездочки" с роящимися пчелками, "представительствует" в рассказе от самого детства человечества с его наивным, но непосредственно-гармоническим взглядом на окружающий мир. Пять крестьянских мальчиков "Бежина луга" - это, таким образом, пять своеобразнейших типов, в такой же мере народно-русских, как и общечеловеческих. Ведь в тургеневском типическом характере общее его начало не исключает, как это было в стереотипах очеркистов-"физиологов", начало неповторимо особенное, но проявляется именно в индивидуализированном преломлении. Прочитав в издании отдельной книгой (1852) "Записки охотника", Ф. И. Тютчев особо подчеркнул присущее им "замечательное сочетание самой интимной реальности человеческой жизни и проникновенное понимание природы во всей ее поэзии".

Природа, действительно, второй, равноправный с человеком герой "Записок...". Давно отмечены точность тургеневского пейзажа (это природа центральной полосы Рос-лесной сторожке "Бирюка". В осенней "березовой роще", причем - обратите внимание - не на ее опушке, а в самой гуще, где лес Намного важнее, однако, мотивировка внутренняя, художественная, обусловленная и своеобразием крестьянского бытия и собственно тургеневской философией природы. "...C природой, - писал Павел Флоренский, - крестьянин живет одною жизнью... Вся природа одушевлена, в с я - жива, - и в целом, и в частях. Каждая былинка - не просто былинка, но что-то безмерно более значительное - особый мир". "Тут смотришь, травка какая растет; ну, заметишь, сорвешь. Вода тут бежит, например, ключевая, родник, святая вода; ну, напьешься, заметишь тоже.

Птицы поют небесные..." Это уже Касьян с Красивой Мечи. "Пчелы на пасеке, - вторит ему Лукерья ("Живые мощи"), - жужжат да гудят; голубь на крышу сядет и заворкует; курочка - наседочка зайдет с цыплятами крошек поклевать; а то воробей залетит или бабочка - мне очень приятно". Отмеченные многочисленные глаголы этих высказываний подтверждают мысль Флоренского. И для тургеневских крестьян природа - явление живое и поэтому родственное, но живущее своей свободно-самодеятельной жизнью. Ее мир (и каждая частица) неисчерпаем и смыкается с космосом и Божеством. И невольно вспоминается знаменитое: Не то, что мните вы, природа: Не слепок, не бездушный лик - В ней есть душа, в ней есть свобода, В ней есть любовь, в ней есть язык...

Это строки, однако, уже не крестьянина Касьяна, кстати, тоже "сочинителя", но замечательнейшего поэта-мыслителя, современника и друга Тургенева, Тютчева. И корнями своими они уходят не в народное миропонимание, но в "натурфилософию" Шеллинга, в идеи романтиков. Словом, в культурную толщу индивидуально-творческого сознания, наряду с Тютчевым, А. Фетом усвоенного и оригинально развитого и автором "Записок охотника". В изображении и самого Тургенева природа всегда жива, и жизнь эта течет по ее сокровенным законам. Вот ночь в "Бежином луге": "Между тем ночь приближалась и росла, как грозовая туча: казалось, вместе с вечерними парами отовсюду поднималась и даже с вышины лилась темнота. Все кругом быстро чернело и утихало... Уже я с трудом различал отдаленные предметы; поле неясно белело вокруг; за ним громадными клубами вздымался угрюмый мрак".

Не смена "прекрасного июльского дня" вечером и ночью, но переданный одушевляющими глагольными метафорами процесс постепенного угасания дня и воцарения ночи воспроизведен в пейзажном начале "Бежина луга". "Природа, - заявит позднее рационалист и естественнонаучный материалист Базаров, - не храм, а мастерская". Для автора "Записок..." эта "державная" стихия все же храм - в том смысле и потому, что обладает недоступной и неподвластной человеку тайной. престранно изменялась, смотря по тому, светило ли солнце или закрывалось облаком...". Точно также - от начальной благодарности она вспыхнула вдруг, радостно и счастливо. При определенном сходстве с народно-крестьянским пониманием природы ее тургеневская художественная философия и существенно от него отличается. Крестьянская гармония человека с природой сменяется у Тургенева и потенциальным драматизмом отношений между ними. Ведь природа бесконечна и бессмертна, человек же, "существо единого дня" ("Поездка в Полесье"), конечен и смертен. Однако именно поэтому само окружение того или иного изображаемого художником "случайного" лица величественным миром неувядаемой и свободной природы позволяет портретисту осветить его заключенным в этом мире и его таинственном бытии поэтическим светом.

Так и поступает автор "Записок охотника", особенно в таких шедеврах цикла, как "Бежин луг", "Бирюк", "Свидание". Как бы в оправе из угасающего, а затем пробуждающегося ("Все зашевелилось, проснулось, запело, зашумело, заговорило") летнего дня и в глубоком внутреннем параллелизме с ночной природой показаны крестьянские мальчики, в образах которых появляется что-то и от загадочной ночной стихии. Под аккомпанемент могучей грозы, сменившейся перепадами ночного дождя, происходит драма в лесной сторожке "Бирюка". В осенней "березовой роще", причем - обратите внимание - не на ее опушке, а в самой гуще, где лес улыбнулась"), потом надежды ("вся душа ее доверчиво, страстно раскрывалась перед ним...") и мольбы ("Подождите еще немножко...") до сдерживаемого ("ее губы подергивало, бледные щеки слабо заалелись...") и, наконец, полного отчаяния ("Все ее тело судорожно волновалось, затылок так и поднимался...") - меняется состояние и сама внешность героини "Свидания". Как и сопоставление с историческими личностями и культурно-психологическими архетипами, пейзажный фон и параллели крестьянских героев "Записок..." не превращали их в необыкновенных людей, но наделяли их той многозначностью, которой обладает сама тургеневская природа. ...Первое большое произведение Тургенева "Записки охотника" не однотемны.

Итог раздумий тридцатилетнего писателя о России, русском национальном характере, путях народа и судьбе современника из "культурного слоя", они и зародыш едва ли не большинства проблем, а также и художественных приемов последующих тургеневских повестей и романов. Здесь есть свои "отцы и дети", например, Татьяна Борисовна и ее племянник из одноименного очерка. Есть российские Гамлеты ("Гамлет Шигровского уезда") и Дон-Кихоты ("Чертопханов и Недопюскин", "Конец Чертопханова"). Зримо присутствует всегда волновавшая Тургенева загадка смерти ("Смерть"). И все-таки "Записки охотника" - в первую очередь книга о народе и его противоестественном закрепощено - рабском состоянии. Но далеко не одним показом барского произвола (в рассказах "Ермолай и мельничиха", "Бурмистр", "Контора", "Петр Петрович Каратаев") реализован в ней ее несомненный антикрепостнический пафос. В первую очередь он порождается самим открытием и раскрытием крестьян как личностей, нередко сложных или даровитых, но всегда неповторимых.

Дико и страшно выглядел тот официальный порядок, при котором и такими людьми, как вещью, владели разного рода Полутыкины и Зверковы. Не одним гражданским негодованием ("аннибаловской клятвой") определялся и глубокий интерес Тургенева к русским крестьянским лицам. Он шел от тургеневского уважения к личности и от той ее концепции, согласно которой "сознающая сама по себе свое бесконечное, безусловное достоинство" личность есть, по словам современника Тургенева, историка К.Д. Кавелина, "необходимое условие всякого духовного развития народа". Настоящий подвиг автора "Записок охотника" состоял в том, что он увидел и показал такую личность в условиях, где она была, казалось бы, до конца нивелирована и попрана однообразием нищенского быта и бесправностью положения.

Свободное и органичное единство в личности самого Тургенева "сочувствия к человечеству и артистического чувства" (Тютчев), иначе говоря, человека и художника, и позволило ему создать ту в равной мере правдивую и поэтическую книгу, имя которой ~ "Записки охотника".

Эдуард БАБАЕВ

Сходным образом и поэтика «Записок» включает в себя различные по происхождению эстетические слои. По многочисленным внешним приметам художественного порядка тургеневский цикл - типичное произведение натуральной школы, наиболее осязаемо выразившее ее ориентацию на «научную» парадигму. По жанру «Записки охотника» - серия очерков, как и знаменитый сборник 1845 г. «Физиология Петербурга », литературный манифест «натурального» направления, в котором впервые в русской литературе были предложены образцы «физиологического» описания, восходящего к французским «Физиологиям», изначально задуманным как художественные аналоги дотошных и беспристрастных «научных» описаний подлежащего изучению природного объекта. «Физиологической» стилистике отвечает в «Записках» уже сама фигура охотника, представляемого в качестве непосредственного очевидца событий, фиксирующего их, как и положено очеркисту, с протокольной, «фотографической» точностью и минимумом авторской эмоциональной оценки. Ярко «физиологичны» у Тургенева также портретные и пейзажные описания - непременная часть общей стилевой композиции каждого очерка. Они «по-научному» подробны, обстоятельны и мелочно детализированы, - в полном соответствии с требованиями «микроскопического» метода натуральной школы, когда описываемый объект изображался как бы увиденным сквозь микроскоп - во всех многочисленных мелких подробностях своего внешнего облика. По словам К. Аксакова, Тургенев, описывая внешность человека, «чуть не сосчитывает жилки на щеках, волоски на бровях». Действительно, тургеневский портрет едва ли не избыточно подробен: даются сведения об одежде героя, форме его тела, общей комплекции, при изображении лица детально - с точным указанием цвета, размера и формы - описываются лоб, нос, рот, глаза и т.д. В пейзаже та же утонченная детализация, призванная воссоздать «реалистически» правдивую картину природы, дополняется массой сведений специального характера.

Вместе с тем в тургеневском портрете и пейзаже, несмотря на всю их бросающуюся в глаза «реалистическую» натуральность, скрыто присутствует другая - романтическая традиция изображения природы и человека. Тургенев словно пото­му и не может остановиться в перечислении особенностей внешнего облика персонажа, что изображает не столько разновидность порожденного «средой» определенного человеческого типа, как это было у авторов «Физиологии Петербурга», сколько то, что у романтиков называлось тайной индивидуаль ности. Средства изображения - в позитивистскую эпоху - стали другими: «научными» и «реалистическими», предмет же изображения остался прежним. Герои «Записок охотника», будь то крестьяне или дворяне, «западники» или «восточники», не только типы, но и всякий раз новая и по-новому живая и таинственная индивидуальная душа, микрокосм, маленькая вселенная. Стремлением как можно более полно раскрыть индивидуальность каждого персонажа объясняется и такой постоянно используемый в очерках прием, как «парная ком­позиция», отразившийся в том числе и в их названиях («Хорь и Калиныч», «Ермолай и мельничиха», «Чертопханов и Недопюскин»), и прием сравнения героя с «великой личностью». Точно так же и природа в «Записках охотника» имеет свою душу и свою тайну. Тургеневский пейзаж всегда одухотворен, природа у него живет своей особой жизнью, часто напоминающей человеческую: она тоскует и радуется, печалится и ликует. Та связь между природным и человеческим, которую от­крывает Тургенев, не имеет «научного» подтверждения, зато легко может быть истолкована в духе воскрешенной романтиками (прежде всего иенскими и романтиками-шеллингианцами) архаической концепции взаимосвязи человеческого микро- и природного макрокосма, согласно которой душа каждого человека таинственными нитями связана с разлитой в природе Мировой Душой. Очевидной данью этой концепции является у Тургенева прием психологического параллелизма, когда определенное состояние, в котором оказывается «душа» природы, прямо соотносится с аналогичным по внутреннему наполнению состоянием души героя. Психологический параллелизм лежит в основе композиции таких очерков, как «Бирюк», «Свидание», отчасти «Бежин луг». Он же, можно ска­зать, определяет и общую композицию цикла, открывающегося человеческим очерком «Хорь и Калиныч» и завершаемого полностью посвященным природе очерком «Лес и степь» (с тем же принципом «парности» в названии).

В поэтике «Записок охотника» очевидны знаки уже начавшейся переориентации Тургенева с гоголевской «отрицательной» стилистики на «положительную» пушкинскую. Следо­вание Гоголю в кругах сторонников натуральной школы считалось нормой: писатель, изображающий грубую правду жизни, должен хотя бы в какой-то мере быть обличителем. Обличительная тенденция чувствуется в откровенно «социальных» очерках тургеневского цикла, где четко распределены социальные роли персонажей и «отрицательным» даются, как правило, значимые фамилии (Зверков, Стегунов и др.). Но основная тургеневская установка все-таки не обличительная. Ему ближе пушкинское стремление к примирению противоречий при сохранении яркой индивидуальности изображаемых характеров. Не только «научная» объективность, не только либеральная идея уважения прав личности, но и пушкинская «эстетика примирения» заставляют Тургенева с равной заинтересованностью и доброжелательным вниманием изображать жизнь крестьян и дворян, «западников» и «восточников», людей и природы.

Поделиться с друзьями:
Похожие публикации