Смысл эпиграфа к 8 главе евгения онегина. Смысл главного эпиграфа к Евгению Онегину — Проект BioSerge. Враги его, друзья его

Краткая летопись создания романа «Евгений Онегин» 1823, 22 октября – «Octobre 22(1823) Odessa», - записывает Пушкин под последней строфой чернового текста первой главы «Евгения Онегина». 1824, 2 октября – вчерне окончена третья глава «Евгения Онегина». 1826, 3 января – дата, выставленная Пушкиным под последней строфой четвертой главы «Евгения Онегина». 1826, 10 августа – вчерне раньше пятой главы «Евгения Онегина» закончена шестая. 1826, около 20 октября – отдельным изданием выходит вторая глава «Евгения Онегина». 1826, 22 ноября – закончена пятая глава «Евгения Онегина». 1828, 23 марта – отдельно издана шестая глава «Евгения Онегина». 1832, до 22 января – отдельным изданием вышла последняя (вось- мая) глава «Евгения Онегина». 1833, около 23 марта – выходит первое полное издание романа «Евгений Онегин».

Темы сочинений и рефератов по роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин» 1. «…Читая его творения, можно превосходным образом воспитать в себе человека…» (В. Г. Белинский). 2. Поиски счастья в творчестве Пушкина («Цыганы», «Евгений Онегин», «Пора, мой друг, пора! покоя сердце просит…», «(Из Пиндемонти)»). 3. Традиции и новаторство в понимании Пушкина. 4. Онегин и Чацкий – черты сходства и отличия. 5. «Татьяны милый идеал» (принципиальная новизна образа этой героини для русской литературы). 6. Адаптация романа в стихах «Евгений Онегин» в одноименной опере П. И. Чайковского.

ГЛАВА ПЕРВАЯ Эпиграф – из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег». Эпиграф – из стихотворения П. А. Вяземского «Первый снег». Мой дядя, самых честных правил, // Когда не в шутку занемог… - В отдельных изданиях первой главы и в первом издании романа 1833 г. После этих слов стояла авторская точка с запятой, которую мы восстанавливаем, так как принятая сейчас запятая обессмысливает вполне законченную мысль: раз, если, дядя не в шутку занемог, он – достойный человек, человек самых честных правил. Мой дядя, самых честных правил, // Когда не в шутку занемог… - В отдельных изданиях первой главы и в первом издании романа 1833 г. После этих слов стояла авторская точка с запятой, которую мы восстанавливаем, так как принятая сейчас запятая обессмысливает вполне законченную мысль: раз, если, дядя не в шутку занемог, он – достойный человек, человек самых честных правил. Наука страсти нежной, // Которую воспел Назон... – поэма Овидия Назона «Искусство любви». Наука страсти нежной, // Которую воспел Назон... – поэма Овидия Назона «Искусство любви». Фобласа давний ученик… - подражатель Фобласу, развращенному герою романов француза Луве де Кувре. Фобласа давний ученик… - подражатель Фобласу, развращенному герою романов француза Луве де Кувре. Так я, беспечен, воспевал // И деву гор, мой идеал, // И пленниц берегов Салгира… - Речь идет о «южных» поэмах Пушкина «Кавказский плен- ник» и «Бахчисарайский фонтан». Так я, беспечен, воспевал // И деву гор, мой идеал, // И пленниц берегов Салгира… - Речь идет о «южных» поэмах Пушкина «Кавказский плен- ник» и «Бахчисарайский фонтан».

ГЛАВА ВТОРАЯ Эпиграф основан на перекличке латинского rus (древняя) и старого былинного названия России – Русь. «O rus!» - цитата из «Сатир» Горация. Эпиграф основан на перекличке латинского rus (древняя) и старого былинного названия России – Русь. «O rus!» - цитата из «Сатир» Горация. …мух давил… - то есть пил («Убить муху – напиться допьяна» - В. Даль). …мух давил… - то есть пил («Убить муху – напиться допьяна» - В. Даль). Он фармазон… - искаженное «франк- масон» (то есть член масонской ложи),употреблялось в значении «вольнодумец» как ругательство. Он фармазон… - искаженное «франк- масон» (то есть член масонской ложи),употреблялось в значении «вольнодумец» как ругательство. С душою прямо геттингенской… - Геттингенский университет славился своими либеральными идеями. С душою прямо геттингенской… - Геттингенский университет славился своими либеральными идеями. И русский Н как N французский… - Уже не рас было справедливо замечено, что этот стих читается так: «И русский «наш» как N французский». «Наш» - церковно- славянское название буквы «н». И русский Н как N французский… - Уже не рас было справедливо замечено, что этот стих читается так: «И русский «наш» как N французский». «Наш» - церковно- славянское название буквы «н».

ГЛАВА ТРЕТЬЯ Эпиграф взят из поэмы «Нарцисс или Остров Венеры» французского поэта Мальфилатра и переводится на русский: «Она была девушка, она была влюблена». Эпиграф взят из поэмы «Нарцисс или Остров Венеры» французского поэта Мальфилатра и переводится на русский: «Она была девушка, она была влюблена». Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне… - то есть как нидерландского художника Ван- Дейка. Точь-в-точь в Вандиковой Мадонне… - то есть как нидерландского художника Ван- Дейка. Кларисой, Юлией, Дельфиной… - Татьяна воображала себя героиней романов «Клариса Гарлоу» Ричардсона, «Новая Элоиза» Руссо, «Дельфина» де Сталь. Кларисой, Юлией, Дельфиной… - Татьяна воображала себя героиней романов «Клариса Гарлоу» Ричардсона, «Новая Элоиза» Руссо, «Дельфина» де Сталь. А нынче все мне тёмно, Таня… - Конечно, прямой смысл этих няниных слов – сетование на ослабшую к старости память. Но рекомендуем поразмышлять над тем фактом, что всего за пять строф до этого сетования автор скажет: «А нынче все умы в тумане» - фразу, поразительно похожую своим ритмико-синтаксическим рисунком на нянину! А нынче все мне тёмно, Таня… - Конечно, прямой смысл этих няниных слов – сетование на ослабшую к старости память. Но рекомендуем поразмышлять над тем фактом, что всего за пять строф до этого сетования автор скажет: «А нынче все умы в тумане» - фразу, поразительно похожую своим ритмико-синтаксическим рисунком на нянину!

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Эпиграф являет собой высказывание французского политического деятеля 18 в. Жака Неккера и в последних пушкинских изданиях переведен как «нравственность в природе вещей». Со славой красных каблуков… - Красные каблуки, бывшие в моде при дворе Людовика 15, стали и в России 18 в. Принадлежностью щегольского наряда молодых придворных. Но тише! Слышишь? Критик строгий //Повелевает сбросить нам // Элегии венок убогий… - Речь идет об уже упоминавшейся здесь статье Кюхельбекера в «Мнемозине». Порой белянки черноокой // Младой и свежий поцелуй … - точ- ный, почти буквальный перевод стихотворения Андре Шенье «Кавалеру де Панжу».

ГЛАВА ПЯТАЯ Эпиграф взят из баллады Жуковского «Светлана». Эпиграф взят из баллады Жуковского «Светлана». Скотинины, чета седая… - значимая в фонвизинском «Недоросле» фамилия. Пушкин явно аппелирует к этой значимости, которой характеризует и собственные персонажи. Скотинины, чета седая… - значимая в фонвизинском «Недоросле» фамилия. Пушкин явно аппелирует к этой значимости, которой характеризует и собственные персонажи. Мой брат двоюродный, Буянов… - фамилия героя поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед». Снова Пушкин рассчитывает на читательское узнавание. Мой брат двоюродный, Буянов… - фамилия героя поэмы В. Л. Пушкина «Опасный сосед». Снова Пушкин рассчитывает на читательское узнавание. Зизи, кристалл души моей… - Зизи – домашнее имя Евпраксии Вульф. Зизи, кристалл души моей… - Зизи – домашнее имя Евпраксии Вульф. Как ты, божественный Омир… - Омиром Пушкин называет Гомера. Как ты, божественный Омир… - Омиром Пушкин называет Гомера. Хотелось вроде мне Альбана… - Франческо Альбани (Альбан) – итальянский художник 17 в. Хотелось вроде мне Альбана… - Франческо Альбани (Альбан) – итальянский художник 17 в.

ГЛАВА ШЕСТАЯ Эпиграф взят из книги Петрарки «На жизнь мадонны Лауры» (канцона 28). Эпиграф взят из книги Петрарки «На жизнь мадонны Лауры» (канцона 28). И даже честный человек… - цитата из «Кандида» Вольтера. И даже честный человек… - цитата из «Кандида» Вольтера. Так исправляется наш век!.. – тоже цитата из Вольтера, из его поэмы «Гражданская война в Женеве». Так исправляется наш век!.. – тоже цитата из Вольтера, из его поэмы «Гражданская война в Женеве».

ГЛАВА СЕДЬМАЯ Эпиграфы, как и пометил автор, взяты из разных источников. Первый – панегирический – из стихотворения И. Дмитриева «Освобождение Москвы». Второй, окруженный в поэме Е. Баратынского «Пиры» добродушной иронией в адрес хлебосольства «богатой знати» и «дарованья поваров», опять- таки отзывается в главе тем, что «родне, прибывшей издалече, // Повсюду ласковая встреча // И восклицанья, и хлеб-соль». Но третий эпиграф из «Горя от ума» записан не так как у Грибоедова. В пьесе это диалог Софьи и Чацкого. У Пушкина – монолог. Эпиграфы, как и пометил автор, взяты из разных источников. Первый – панегирический – из стихотворения И. Дмитриева «Освобождение Москвы». Второй, окруженный в поэме Е. Баратынского «Пиры» добродушной иронией в адрес хлебосольства «богатой знати» и «дарованья поваров», опять- таки отзывается в главе тем, что «родне, прибывшей издалече, // Повсюду ласковая встреча // И восклицанья, и хлеб-соль». Но третий эпиграф из «Горя от ума» записан не так как у Грибоедова. В пьесе это диалог Софьи и Чацкого. У Пушкина – монолог. Как грустно мне твое явленье, // Весна, весна! пора любви!.. – очередное доказательство разности между автором и героем: «Весна живит его», - сказано об Онегине в восьмой главе романа. Как грустно мне твое явленье, // Весна, весна! пора любви!.. – очередное доказательство разности между автором и героем: «Весна живит его», - сказано об Онегине в восьмой главе романа. Столбик с куклою чугунной… - бюстик Наполеона. Столбик с куклою чугунной… - бюстик Наполеона.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ Эпиграф взят из Байрона, почитаемого Онегиным поэта. Какой горький урок Онегину несут в себе эти байроновские строки, которые по-русски звучат так:«Прощай и если на всегда, то навсегда прощай». Эпиграф взят из Байрона, почитаемого Онегиным поэта. Какой горький урок Онегину несут в себе эти байроновские строки, которые по-русски звучат так:«Прощай и если на всегда, то навсегда прощай». St-Priest, твои карандаши… - Сен-При, в 22 года покончивший жизнь самоубийством, оставил о себе память своими карикатурами, изображавшими, в частности, сценки петербургской великосветской жизни. St-Priest, твои карандаши… - Сен-При, в 22 года покончивший жизнь самоубийством, оставил о себе память своими карикатурами, изображавшими, в частности, сценки петербургской великосветской жизни. Румян, как вербный херувим… - как восковой ангел, продававшийся на «вербных базарах». Румян, как вербный херувим… - как восковой ангел, продававшийся на «вербных базарах». Я сквозь магический кристалл… - Магическим кристаллом называли стеклянный шар, который использовали при гадании. Я сквозь магический кристалл… - Магическим кристаллом называли стеклянный шар, который использовали при гадании.

Онегинская СТРОФА «Мой дядя самых честных правил, (а) Когда не в шутку занемог, (б) Он уважать себя заставил (а) И лучше выдумать не мог. (б) Его пример другим наука; (в) Но, Боже мой, какая скука (в) С больным сидеть и день и ночь, (г) Не отходя ни шагу прочь! (г) Какое низкое коварство (д) Полуживого забавлять, (е) Ему подушки поправлять, (е) Печально подносить лекарство, (д) Вздыхать и думать про себя: (ж) Когда же черт возьмет тебя!» (ж)

В поисках скрытого смысла. О поэтике эпиграфов в «Евгении Онегине»
Ранчин А. М.
Об эпиграфах в пушкинском романе в стихах написано очень много. И всё же роль эпиграфов, их соотношение в текстом глав по-прежнему ясны не полностью. Попробуем, не претендуя на безусловную новизну истолкований, не торопясь перечитать роман. Ориентирами в этом перечитывании - путешествии по небольшому и бескрайнему пространству текста - будут три известных комментария: «“Евгений Онегин”. Роман А. С. Пушкина. Пособие для учителей средней школы» Н. Л. Бродского (1-е изд.: 1932), «Роман А. С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий» Ю. М. Лотмана (1-е изд.: 1980) и «Комментарий к роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”» В. В. Набокова (1-е изд., на английском языке: 1964).
Начнем, естественно, с начала - с французского эпиграфа ко всему тексту романа (В. В. Набоков назвал его «главным эпиграфом»). В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого».
Не касаясь покамест содержания, задумаемся о форме этого эпиграфа, зададим себе два вопроса. Во-первых, почему эти строки представлены автором произведения как фрагмент из частного письма? Во-вторых, почему они написаны по-французски?
Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. На реальность Онегина Пушкин будет указывать и позже: «Онегин, добрый мой приятель» (гл. I, строфа II). Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и «сплетен».
Подлинный источник этого эпиграфа - литературный. Как указал Ю. Семёнов, а затем, независимо от него, В. В. Набоков, это французский перевод сочинения английского социального мыслителя Э. Бёрка «Мысли и подробности о скудости» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Пер. с англ. СПб., 1998. С. 19, 86-88). Эпиграф, как, впрочем, и другие эпиграфы в романе, оказывается «с двойным дном»: его подлинный источник надёжно спрятан от пытливых глаз читателя. В.И. Арнольдом указывался другой источник - роман Ш. де Лакло «Опасные связи».
Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. И в самом деле, Онегин, хотя в восьмой главе и будет противопоставлен свету, персонифицированному в образе «N. N. прекрасного человека» (строфа Х), - молодой человек из столичного света, и принадлежность к светскому обществу - одна из его наиболее важных его характеристик. Онегин - русский европеец, «москвич в Гарольдовом плаще» (глава VII, строфа XXIV), усердный читатель современных французских романов. Французский язык письма ассоциируется с европеизмом Евгения. Татьяна, просмотрев книги из его библиотеки, даже задаётся вопросом: «Уж не пародия ли он?» (глава VII, строфа XXIV). И если от подобной мысли, высказанной собирательным читателем из высшего света в восьмой главе, Автор решительно защищает героя, то с Татьяной он спорить не осмеливается: её предположение остаётся и не подтверждённым, и не опровергнутым. Заметим, что в отношении Татьяны, вдохновенно подражающей героиням сентиментальных романов, суждение о наигранности, неискренности не высказывается даже в форме вопроса. Она «выше» таких подозрений.
Теперь о содержании «главного эпиграфа». Главное в нём - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в «частном письме». С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей (потому и признаётся «он» с равнодушием как в добрых, так и в злых поступках). Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность. А выше ли «он» окружающих? И да («чувство превосходства»), и нет («быть может мнимого»). Так начиная с «главного эпиграфа», задано сложное отношение Автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и «приятелем». Слова «И да и нет» - этот ответ на вопрос об Онегине «Знаком он вам?» (глава 8, строфа VIII) принадлежит, кажется, не только голосу света, но и самому творцу Евгения.
Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского «Первый снег»: «И жить торопится и чувствовать спешит». В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром - любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью:
Кто может выразить счастливцев упоенье?
Как вьюга лёгкая, их окрилённый бег
Браздами ровными прорезывает снег
И, ярким облаком с земли его взвевая,
Сребристой пылию окидывает их.
Стеснилось время им в один крылатый миг.
По жизни так скользит горячность молодая,
И жить торопится, и чувствовать спешит.
Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа - о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит «в пыли на почтовых», поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому ляде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из «Первого снега» «перевёрнут», обращён в свою противоположность. Как заметил Ю. М. Лотман, гедонизм «Первого снега» был открыто оспорен автором «Евгения Онегина» в IX строфе первой главы, изъятой из окончательного текста романа (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий // Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах. М., 1991. С. 326).
Эпиграф из римского поэта Горация «O rus!…» («О деревня», лат.) с псведопереводом «О Русь!», построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд, не более чем пример каламбура, языковой игры. По мысли Ю. М. Лотмана, «двойной эпиграф создаёт каламбурное противоречие между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 388). Вероятно, одна из функций этой «двойчатки» именно такова. Но она не единственная и, может быть, не самая главная. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление «деревни» и «России» в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаёт в пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф - своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот, демонстрирующего вездесущесть и ограниченность переводимых смыслов. (Вспомним хотя бы иронический перевод исполненных бесцветных метафор преддуэльных стихов Ленского: «Всё это значило, друзья: // С приятелем стреляюсь я» [глава V, строфы XV, XVI, XVII]).
Французский эпиграф из поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» Ш. Л. К. Мальфилатра, переводимый на русский как: «Она была девушка, она была влюблена», открывает главу третью. У Мальфилатра говорится о безответной любви нимфы Эхо к Нарциссу. Смысл эпиграфа достаточно прозрачен. Вот как его описывает В. В. Набоков, приводящий более пространную, чем Пушкин, цитату, из поэмы: «“Она [нимфа Эхо] была девушка [и следовательно - любопытна, как это свойственно им всем]; [более того], она была влюблена… Я её прощаю, [как это должно быть прощено моей Татьяне]; любовь её сделала виновной. О если бы судьба её извинила также!”
Согласно греческой мифологии, нимфа Эхо, зачахнувшая от любви к Нарциссу (который, в свою очередь, изнемог от безответной страсти к собственному отражению), превратилась в лесной голос, подобно Татьяне в гл. 7, XXVIII, когда образ Онегина проступает перед ней на полях читанной им книги (гл. 7, XXII-XXIV)» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 282).
Однако соотношение эпиграфа и текста третьей главы всё же более сложно. Пробуждение в Татьяне любви к Онегину истолковывается в тексте романа и как следствие природного закона («Пришла пора, она влюбилась. / Так в землю падшее зерно / Весны огнём оживлено» [глава III, строфа VII]), и как воплощение фантазий, игры воображения, навеянной прочитанными чувствительными романами («Счастливой силою мечтанья / Одушевлённые созданья, / Любовник Юлии Вольмар, / Малек-Адель и де Линар, / И Вертер, мученик мятежный, / И бесподобный Грандисон, Все для мечтательницы нежной / В единый образ облеклись, / В одном Онегине слились» [глава III, строфа IX]).
Эпиграф из Мальфилатра, казалось бы, говорит только о всевластии природного закона - закона любви. Но на самом деле об этом говорят процитированные Пушкиным строки в самой поэме Мальфилатра. В соотношении с пушкинским текстом их смысл несколько меняется. О власти любви над сердцем юной девы сказано строками из литературного произведения, причем созданного в ту же самую эпоху (в XVIII столетии), что и питавшие воображение Татьяны романы. Так любовное пробуждение Татьяны превращается из явления «природного» в «литературное», становится свидетельством магнетического воздействия словесности на мир чувств провинциальной барышни.
С нарциссизмом Евгения всё тоже не так просто. Конечно, мифологический образ Нарцисса простится на роль «зеркала» для Онегина: самовлюблённый красавец отверг несчастную нимфу, Онегин отвернулся от влюблённой Татьяны. В четвёртой главе, отвечая на тронувшее его признание Татьяны, Евгений признаётся в собственном эгоизме. Но самовлюблённость Нарцисса ему всё-таки чужда, он не полюбил Татьяну не оттого, что любил лишь себя самого.
Эпиграф к четвёртой главе, «Нравственность в природе вещей», изречение французского политика и финансиста Ж. Неккера, Ю. М. Лотман истолковывает как иронический: «В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность - основа поведение человека и общества. Однако в русском контексте слово “мораль” могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности <...>. Показательна ошибка Бродского, который перевёл эпиграф: “Нравоучение в природе вещей” . Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине “сверкающий взорами” герой, создавала ситуацию скрытого комизма» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 453).
Но этот эпиграф имеет, несомненно, и иной смысл. Отвечая на признание Татьяны, Онегин и вправду несколько неожиданно надевает маску «моралиста» («Так проповедовал Евгений» [глава IV, строфа XVII]). И позднее, в свой черед отвечая на признание Евгения, Татьяна с обидой вспомнит его менторский тон. Но она отметит и оценит и другое: «Вы поступили благородно» (глава VIII, строфа XLIII). Не будучи Грандисоном, Евгений не поступил и как Ловлас, отвергнув амплуа циничного соблазнителя. Поступил, в этом отношении, нравственно. Ответ героя на признание неопытной девушки оказывается неоднозначным. Поэтому перевод Н. Л. Бродского, несмотря на фактическую неточность, не лишён смысла. Нравоучение Евгения в чём-то нравственно.
Эпиграф к пятой главе из баллады В. А. Жуковского «Светлана», «О, не знай сих страшных снов, / Ты, моя Светлана!», Ю. М. Лотман объясняет так: « Заданное эпиграфом “двойничество” Светланы Жуковского и Татьяны Лариной раскрывало не только параллелизм их народности, но и глубокое отличие в трактовке образа одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого - на бытовую и психологическую реальность» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 478).
В реальности пушкинского текста соотнесённость Светланы и Татьяны более сложная. Ещё в начале третьей главы со Светланой сравнивает Татьяну Ленский: «- Да та, которая грустна / И молчалива, как Светлана» (строфа V). Сон пушкинской героини в отличие от сна Светланы оказывается пророческим и, в этом смысле, «более романтическим», чем сновидение героини баллады. Онегин, спешащий на свидание с Татьяной - петербургской княгиней, «идёт, на мертвеца похожий» (глава VIII, строфа XL), словно жених-мертвец в балладе Жуковского. Влюблённый Онегин пребывает в «странном сне» (глава VIII, строфа XXI). А Татьяна теперь «теперь окружена / Крещенским холодом» (глава VIII, строфа XXXIII). Крещенский холод - метафора, напоминающая о гаданиях Светланы, происходивших на святках, в дни от Рождества до Крещения.
Пушкин то отклоняется от романтического балладного сюжета, то превращает события «Светланы» в метафоры, то оживляет балладную фантастику и мистику.
Эпиграф к шестой главе, взятый из канцоны Ф. Петрарки, в русском переводе звучащий «Там, где дни облачны и кратки, / Родится племя, которому умирать не больно», глубоко проанализирован Ю. М. Лотманом: «П, цитируя, опустил средний стих, отчего смысл цитаты изменился: У Петрарки: “Там, где дни туманны и кратки - прирождённый враг мира - родится народ, которому не больно умирать”. Причина отсутствия страха смерти - во врождённой свирепости этого племени. С пропуском среднего стиха возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и “преждевременной старости души”» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 510).
Безусловно, изъятие одной строки разительно меняет смысл строк Петрарки, и к эпиграфу легко подбирается элегический ключ. Мотивы разочарования, преждевременной старости души традиционны для жанра элегии, а Ленский, о смерти которого повествуется в шестой главе, отдал этому жанру щедрую дань: «Он пел поблёклый жизни цвет, / Без малого в осьмнадцать лет» (глава II, строфа Х). Но на дуэль Владимир вышел с желанием не умереть, а убить. Отомстить обидчику. Он был убит наповал, но проститься с жизнью ему было больно.
Так петрарковский текст, элегический код и реалии созданного Пушкиным художественного мира благодаря взаимному наложению создают мерцание смыслов.
На этом остановимся. Роль эпиграфов к седьмой главе ёмко и полно описана Ю. М. Лотманом, различные, взаимодополняющие, толкования эпиграфа из Байрона к восьмой главе даны в комментариях Н. Л. Броского и Ю. М. Лотмана.
Пожалуй, стоило бы напомнить лишь об одном. Роман Пушкина - «многоязычен», в нём сведены вместе разные стили и даже разные языки - в буквальном значении слова. (Стилевая многомерность «Евгения Онегина» замечательно прослежена в книге С. Г. Бочарова «Поэтика Пушкина» [М., 1974].) Внешний, самый заметный признак этого «многоязычия» - эпиграфы к роману: французские, русские, латинский, итальянский, английский.
Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому «магическому кристаллу», с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают новые очертания, оборачиваются новыми гранями.

Роман Александра Сергеевича Пушкина "Евгений Онегин" является пиком его творчества. Автор работал над ним долгое время, даже создал собственную "Онегинскую" строфу. Старания Пушкина не прошли даром: роман очень популярен как в России, так и за границей. Отличительной чертой этого произведения является наличие эпиграфов к каждой главе. Они подобраны очень чётко, что говорит о профессионализме Пушкина.

Самым любопытным является тройной эпиграф к седьмой главе. Многие читатели задаются вопросом, для чего автор вставил три абсолютно разные цитаты о Москве. Давайте же попытаемся на него ответить.

Смысл тройного эпиграфа заключается в его противоречивости. Первая цитата ("Москва, России дочь любима, где равную тебе сыскать") принадлежит И. И. Дмитриеву. С её помощью Пушкин показал свое уважение к городу, он выступил в качестве его восхвалителя. Вторая цитата ("Как не любить родной Москвы? ") вызывает у нас ассоциации с самым главным героем, потому что в произведении "Пиры" Баратынского, из которого взята данная фраза, говорится о том, что лирическому герою нравятся в Москве не её церкви, ум и прочее, а роскошь, еда и развлечения, что несомненно напоминает нам "светского короля" Евгения Онегина. Третье высказывание ("Гоненье на Москву. Что значит видеть свет! Где ж лучше? Где нас нет")из комедии А. С. Грибоедова "Горе от ума "непосредственно связано с Татьяной Лариной. Героиня жила в Москве в достатке, но она "отдала бы все эти хоромы, за чудесный уголок в саду ". Татьяну не привлекали шум и веселье этого города, она привыкла к размеренной жизни тишине и покою.

Таким образом, мы пришли к выводу, что Пушкин решил прибегнуть к тройному эпиграфу, чтобы показать читателям не только различия во мнениях в Москве, но и различия в характерах людей. Во многом особенности поведения героев романа "Евгений Онегин" определили именно цитаты о древней столице.

Обновлено: 2017-08-08

Внимание!
Если Вы заметили ошибку или опечатку, выделите текст и нажмите Ctrl+Enter .
Тем самым окажете неоценимую пользу проекту и другим читателям.

Спасибо за внимание.

Полезный материал по теме

В романе в стихах «Евгений Онегин» предпослано 9 эпиграфов – во вступлении и в каждой из 8-и глав. У Пушкина даже язык, на котором написан эпиграф, играет роль.

Проникнутый тщеславием, он обладал еще той особенной гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может, мнимого.

Из частного письма (франц.).

К вступлению были предпосланы строки из французского письма. Эти строки Пушкин применил по отношении к себе. Сам Пушкин в юности лучше знал французский. Даже в Лицее сверстники называли его французом. Русский язык он знал хуже, и первые его отроческие стихи были написаны на французском языке. Своему знанию русского языка он должен быть обязан няне Арине Родионовне и конечно преподавателю словесности в лицее Александру Ивановичу Галичу, русскому поэту и философу.

Эпиграф перекликается с его словами из вступления:

«Прими собранье пестрых глав,
Полусмешных, полупечальных,
Простонародных, идеальных,
Небрежный плод моих забав,
Бессонниц, легких вдохновений,
Незрелых и увядших лет,
Ума холодных наблюдений
И сердца горестных замет.»

Пушкин, таким образом, признается в своем поступке, что написал произведение, и предпосланным эпиграфом говорит, что он тоже не лишен тщеславия, и надеется на благосклонность читателя.

В первой главе предпосланы слова:

И жить торопится, и чувствовать спешит

Князь Вяземский

Это он уже о своем герое – Евгении Онегине. Пока Онегин скакал на почтовых к своей деревне, полученной им по наследству, Пушкин успел рассказать, какой образ жизни, зачастую беспорядочный, зачастую излишне активный, он вел, живя в Петербурге. Он никого не любил, зато умел лицемерить, ревновать. Наставляя рога мужьям, был с ними в прекрасных отношениях. В течение одного дня успевал попасть на светский раут, выпить с друзьями, вскружить голову какой- нибудь барышне, заехать попутно в театр. Его ни что не радовало, ни возбуждало. Жизнь успела приесться.

Очень короткий, и довольно оригинальный эпиграф предпослан ко второй главе:

O rus!…
Hor.
О, Русь!

Здесь Пушкин использовал игру слов. Слова Горация «O rus» переводятся с латыни, как: «о, деревня!» Эта фраза предпослана образованности Ленского, которого Пушкин вводит в этой главе.

В ней Пушкин описывает деревню, «где скучал Евгений», знакомит с главными героями, а рассказывая о них, показывает быт провинциальной России.

Третья глава посвящена Татьяне.

Она была девушка, она была влюблена.

Мальфилатр

Эпиграф на французском. Татьяна была увлечена французскими романами. И любовь ее тоже находилась под влиянием этих романов.

Эпиграф 4-й главы – Высказывание Неккера:

Нравственность в природе вещей.

Глава посвящена объяснению Онегина и Татьяны в саду. Обстановка в духе французских романов, но не того ожидала бедная Таня от Онегина.

5-я глава посвящена русской зиме, началу святок, и вещему сну Татьяны. Здесь конечно русский эпиграф – строки из поэмы Жуковского:

О, не знай сих страшных снов,
Ты, моя Светлана!

6-я глава повествует о дуэли и гибели Ленского. Для эпиграфа к этой главе Пушкин взял строки из Петрарки: «Там, где дни туманны и кратки - прирождённый враг мира - родится народ, которому не больно умирать». Но он выбросил среднюю строку и таким образом, смысл в эпиграфе изменился.

Там, где дни облачны и кратки, родится народ, которому умирать не больно.

С пропущенным средним стихом цитата истолковывается иначе. Отсутствие страха смерти заключается в разочарованности и преждевременной душевной старости. Это истолкование больше подходит к Онегину, поскольку Ленский любил жизнь, и хотел жить. И сюда он пришел, чтобы отомстить за себя и за свою любимую.

С другой стороны, разочарование, дряхлость души, «блеклый жизни цвет» характерны для жанра элегии, в котором творил Ленский. Таким образом, данный эпиграф многозначителен.

В седьмой главе отъезду Лариных в Москву посвящены всего несколько строф, Но зато в эпиграф Пушкин поставил 3 цитаты, вероятно, желая этим подчеркнуть значимость этого события в жизни Татьяны.

Москва, России дочь любима,
Где равную тебе сыскать?

Дмитриев

Как не любить родной Москвы?

Баратынский

Гоненье на Москву! что значит видеть свет!
Где ж лучше? Где нас нет.

Грибоедов

Конечно, цитаты о Москве могли быть только на русском, родном для Москвы, языке.

И, наконец, последняя 8-я глава. И эпиграф в ней прощальный – строки Байрона:

Прощай, и если навсегда,
То навсегда прощай.

Здесь тоже наблюдается многозначительность. Есть выражение: уйти по-английски. Так, не прощаясь, ушла из комнаты Татьяна. Примерно также оставил Пушкин своего героя, оставив читателей домысливать, что же было потом.

Ранчин А. М.

Об эпиграфах в пушкинском романе в стихах написано очень много. И всё же роль эпиграфов, их соотношение в текстом глав по-прежнему ясны не полностью. Попробуем, не претендуя на безусловную новизну истолкований, не торопясь перечитать роман. Ориентирами в этом перечитывании – путешествии по небольшому и бескрайнему пространству текста – будут три известных комментария: «“Евгений Онегин”. Роман А. С. Пушкина. Пособие для учителей средней школы» Н. Л. Бродского (1-е изд.: 1932), «Роман А. С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий» Ю. М. Лотмана (1-е изд.: 1980) и «Комментарий к роману А. С. Пушкина “Евгений Онегин”» В. В. Набокова (1-е изд., на английском языке: 1964).

Начнем, естественно, с начала – с французского эпиграфа ко всему тексту романа (В. В. Набоков назвал его «главным эпиграфом»). В русском переводе эти строки, якобы взятые из некоего частного письма, звучат так: «Проникнутый тщеславием, он обладал сверх того особой гордостью, которая побуждает признаваться с одинаковым равнодушием в своих как добрых, так и дурных поступках, - следствие чувства превосходства, быть может мнимого».

Не касаясь покамест содержания, задумаемся о форме этого эпиграфа, зададим себе два вопроса. Во-первых, почему эти строки представлены автором произведения как фрагмент из частного письма? Во-вторых, почему они написаны по-французски?

Указание на частное письмо как на источник эпиграфа призвано, прежде всего, придать Онегину черты реальной личности: Евгений якобы существует на самом деле, и кто-то из его знакомых даёт ему такую аттестацию в письме к ещё одному общему знакомому. На реальность Онегина Пушкин будет указывать и позже: «Онегин, добрый мой приятель» (гл. I, строфа II). Строки из частного письма придают повествованию об Онегине оттенок некоей интимности, почти светской болтовни, пересудов и «сплетен».

Подлинный источник этого эпиграфа – литературный. Как указал Ю. Семёнов, а затем, независимо от него, В. В. Набоков, это французский перевод сочинения английского социального мыслителя Э. Бёрка «Мысли и подробности о скудости» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Пер. с англ. СПб., 1998. С. 19, 86-88). Эпиграф, как, впрочем, и другие эпиграфы в романе, оказывается «с двойным дном»: его подлинный источник надёжно спрятан от пытливых глаз читателя. В.И. Арнольдом указывался другой источник – роман Ш. де Лакло «Опасные связи».

Французский язык письма свидетельствует, что лицо, о котором сообщается, несомненно, принадлежит к высшему свету, в котором в России господствовал французский, а не русский язык. И в самом деле, Онегин, хотя в восьмой главе и будет противопоставлен свету, персонифицированному в образе «N. N. прекрасного человека» (строфа Х), - молодой человек из столичного света, и принадлежность к светскому обществу – одна из его наиболее важных его характеристик. Онегин – русский европеец, «москвич в Гарольдовом плаще» (глава VII, строфа XXIV), усердный читатель современных французских романов. Французский язык письма ассоциируется с европеизмом Евгения. Татьяна, просмотрев книги из его библиотеки, даже задаётся вопросом: «Уж не пародия ли он?» (глава VII, строфа XXIV). И если от подобной мысли, высказанной собирательным читателем из высшего света в восьмой главе, Автор решительно защищает героя, то с Татьяной он спорить не осмеливается: её предположение остаётся и не подтверждённым, и не опровергнутым. Заметим, что в отношении Татьяны, вдохновенно подражающей героиням сентиментальных романов, суждение о наигранности, неискренности не высказывается даже в форме вопроса. Она «выше» таких подозрений.

Теперь о содержании «главного эпиграфа». Главное в нём - противоречивость характеристики лица, о котором говорится в «частном письме». С тщеславием соединена некая особенная гордость, вроде бы проявляющаяся в безразличии к мнению людей (потому и признаётся «он» с равнодушием как в добрых, так и в злых поступках). Но не мнимое ли это безразличие, не стоит ли за ним сильное желание снискать, пусть неблагосклонное, внимание толпы, явить свою оригинальность. А выше ли «он» окружающих? И да («чувство превосходства»), и нет («быть может мнимого»). Так начиная с «главного эпиграфа», задано сложное отношение Автора к герою, указано, что читатель не должен ожидать однозначной оценки Евгения его создателем и «приятелем». Слова «И да и нет» - этот ответ на вопрос об Онегине «Знаком он вам?» (глава 8, строфа VIII) принадлежит, кажется, не только голосу света, но и самому творцу Евгения.

Первая глава открывается строкой из знаменитой элегии пушкинского друга князя П. А. Вяземского «Первый снег»: «И жить торопится и чувствовать спешит». В стихотворении Вяземского эта строка выражает упоение, наслаждение жизнью и её главным даром – любовью. Герой и его возлюбленная несутся в санях по первому снегу; природа объята оцепенением смерти под белой пеленой; он и она пылают страстью:

Кто может выразить счастливцев упоенье?

Как вьюга лёгкая, их окрилённый бег

Браздами ровными прорезывает снег

И, ярким облаком с земли его взвевая,

Сребристой пылию окидывает их.

Стеснилось время им в один крылатый миг.

По жизни так скользит горячность молодая,

И жить торопится, и чувствовать спешит.

Вяземский пишет о радостном упоении страстью, Пушкин в первой главе своего романа – о горьких плодах этого упоения. О пресыщении. О преждевременной старости души. А в начале первой главы Онегин летит «в пыли на почтовых», поспешая в деревню к больному и горячо нелюбимому ляде, а не катается в санях с прелестницей. В деревне Евгения встречает не оцепеневшая зимняя природа, а цветущие поля, но ему, живому мертвецу, в том нет отрады. Мотив из «Первого снега» «перевёрнут», обращён в свою противоположность. Как заметил Ю. М. Лотман, гедонизм «Первого снега» был открыто оспорен автором «Евгения Онегина» в IX строфе первой главы, изъятой из окончательного текста романа (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий // Пушкин А. С. Евгений Онегин: Роман в стихах. М., 1991. С. 326).

Эпиграф из римского поэта Горация «O rus!…» («О деревня», лат.) с псведопереводом «О Русь!», построенным на созвучии латинских и русских слов, - на первый взгляд, не более чем пример каламбура, языковой игры. По мысли Ю. М. Лотмана, «двойной эпиграф создаёт каламбурное противоречие между традицией условно-литературного образа деревни и представлением о реальной русской деревне» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 388). Вероятно, одна из функций этой «двойчатки» именно такова. Но она не единственная и, может быть, не самая главная. Диктуемое каламбурным созвучием отождествление «деревни» и «России» в конечном итоге вполне серьёзно: именно русская деревня предстаёт в пушкинском романе квинтэссенцией русской национальной жизни. А кроме того, этот эпиграф – своего рода модель поэтического механизма всего пушкинского произведения, строящегося на переключении из серьёзного плана в шутливый и наоборот, демонстрирующего вездесущесть и ограниченность переводимых смыслов. (Вспомним хотя бы иронический перевод исполненных бесцветных метафор преддуэльных стихов Ленского: «Всё это значило, друзья: // С приятелем стреляюсь я» [глава V, строфы XV, XVI, XVII]).

Французский эпиграф из поэмы «Нарцисс, или Остров Венеры» Ш. Л. К. Мальфилатра, переводимый на русский как: «Она была девушка, она была влюблена», открывает главу третью. У Мальфилатра говорится о безответной любви нимфы Эхо к Нарциссу. Смысл эпиграфа достаточно прозрачен. Вот как его описывает В. В. Набоков, приводящий более пространную, чем Пушкин, цитату, из поэмы: «“Она [нимфа Эхо] была девушка [и следовательно – любопытна, как это свойственно им всем]; [более того], она была влюблена… Я её прощаю, [как это должно быть прощено моей Татьяне]; любовь её сделала виновной <…>. О если бы судьба её извинила также!”

Согласно греческой мифологии, нимфа Эхо, зачахнувшая от любви к Нарциссу (который, в свою очередь, изнемог от безответной страсти к собственному отражению), превратилась в лесной голос, подобно Татьяне в гл. 7, XXVIII, когда образ Онегина проступает перед ней на полях читанной им книги (гл. 7, XXII-XXIV)» (Набоков В. В. Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин». С. 282).

Однако соотношение эпиграфа и текста третьей главы всё же более сложно. Пробуждение в Татьяне любви к Онегину истолковывается в тексте романа и как следствие природного закона («Пришла пора, она влюбилась. / Так в землю падшее зерно / Весны огнём оживлено» [глава III, строфа VII]), и как воплощение фантазий, игры воображения, навеянной прочитанными чувствительными романами («Счастливой силою мечтанья / Одушевлённые созданья, / Любовник Юлии Вольмар, / Малек-Адель и де Линар, / И Вертер, мученик мятежный, / И бесподобный Грандисон, <…> Все для мечтательницы нежной / В единый образ облеклись, / В одном Онегине слились» [глава III, строфа IX]).

Эпиграф из Мальфилатра, казалось бы, говорит только о всевластии природного закона – закона любви. Но на самом деле об этом говорят процитированные Пушкиным строки в самой поэме Мальфилатра. В соотношении с пушкинским текстом их смысл несколько меняется. О власти любви над сердцем юной девы сказано строками из литературного произведения, причем созданного в ту же самую эпоху (в XVIII столетии), что и питавшие воображение Татьяны романы. Так любовное пробуждение Татьяны превращается из явления «природного» в «литературное», становится свидетельством магнетического воздействия словесности на мир чувств провинциальной барышни.

С нарциссизмом Евгения всё тоже не так просто. Конечно, мифологический образ Нарцисса простится на роль «зеркала» для Онегина: самовлюблённый красавец отверг несчастную нимфу, Онегин отвернулся от влюблённой Татьяны. В четвёртой главе, отвечая на тронувшее его признание Татьяны, Евгений признаётся в собственном эгоизме. Но самовлюблённость Нарцисса ему всё-таки чужда, он не полюбил Татьяну не оттого, что любил лишь себя самого.

Эпиграф к четвёртой главе, «Нравственность в природе вещей», изречение французского политика и финансиста Ж. Неккера, Ю. М. Лотман истолковывает как иронический: «В сопоставлении с содержанием главы эпиграф получает ироническое звучание. Неккер говорит о том, что нравственность – основа поведение человека и общества. Однако в русском контексте слово “мораль” могло звучать и как нравоучение, проповедь нравственности <...>. Показательна ошибка Бродского, который перевёл эпиграф: “Нравоучение в природе вещей” <…>. Возможность двусмысленности, при которой нравственность, управляющая миром, путается с нравоучением, которое читает в саду молодой героине “сверкающий взорами” герой, создавала ситуацию скрытого комизма» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 453).

Но этот эпиграф имеет, несомненно, и иной смысл. Отвечая на признание Татьяны, Онегин и вправду несколько неожиданно надевает маску «моралиста» («Так проповедовал Евгений» [глава IV, строфа XVII]). И позднее, в свой черед отвечая на признание Евгения, Татьяна с обидой вспомнит его менторский тон. Но она отметит и оценит и другое: «Вы поступили благородно» (глава VIII, строфа XLIII). Не будучи Грандисоном, Евгений не поступил и как Ловлас, отвергнув амплуа циничного соблазнителя. Поступил, в этом отношении, нравственно. Ответ героя на признание неопытной девушки оказывается неоднозначным. Поэтому перевод Н. Л. Бродского, несмотря на фактическую неточность, не лишён смысла. Нравоучение Евгения в чём-то нравственно.

Эпиграф к пятой главе из баллады В. А. Жуковского «Светлана», «О, не знай сих страшных снов, / Ты, моя Светлана!», Ю. М. Лотман объясняет так: «<…> Заданное эпиграфом “двойничество” Светланы Жуковского и Татьяны Лариной раскрывало не только параллелизм их народности, но и глубокое отличие в трактовке образа одного, ориентированного на романтическую фантастику и игру, другого – на бытовую и психологическую реальность» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 478).

В реальности пушкинского текста соотнесённость Светланы и Татьяны более сложная. Ещё в начале третьей главы со Светланой сравнивает Татьяну Ленский: «- Да та, которая грустна / И молчалива, как Светлана» (строфа V). Сон пушкинской героини в отличие от сна Светланы оказывается пророческим и, в этом смысле, «более романтическим», чем сновидение героини баллады. Онегин, спешащий на свидание с Татьяной – петербургской княгиней, «идёт, на мертвеца похожий» (глава VIII, строфа XL), словно жених-мертвец в балладе Жуковского. Влюблённый Онегин пребывает в «странном сне» (глава VIII, строфа XXI). А Татьяна теперь «теперь окружена / Крещенским холодом» (глава VIII, строфа XXXIII). Крещенский холод – метафора, напоминающая о гаданиях Светланы, происходивших на святках, в дни от Рождества до Крещения.

Пушкин то отклоняется от романтического балладного сюжета, то превращает события «Светланы» в метафоры, то оживляет балладную фантастику и мистику.

Эпиграф к шестой главе, взятый из канцоны Ф. Петрарки, в русском переводе звучащий «Там, где дни облачны и кратки, / Родится племя, которому умирать не больно», глубоко проанализирован Ю. М. Лотманом: «П<ушкин>, цитируя, опустил средний стих, отчего смысл цитаты изменился: У Петрарки: “Там, где дни туманны и кратки – прирождённый враг мира – родится народ, которому не больно умирать”. Причина отсутствия страха смерти – во врождённой свирепости этого племени. С пропуском среднего стиха возникла возможность истолковать причину небоязни смерти иначе, как следствие разочарованности и “преждевременной старости души”» (Лотман Ю. М. Роман А. С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. С. 510).

Безусловно, изъятие одной строки разительно меняет смысл строк Петрарки, и к эпиграфу легко подбирается элегический ключ. Мотивы разочарования, преждевременной старости души традиционны для жанра элегии, а Ленский, о смерти которого повествуется в шестой главе, отдал этому жанру щедрую дань: «Он пел поблёклый жизни цвет, / Без малого в осьмнадцать лет» (глава II, строфа Х). Но на дуэль Владимир вышел с желанием не умереть, а убить. Отомстить обидчику. Он был убит наповал, но проститься с жизнью ему было больно.

Так петрарковский текст, элегический код и реалии созданного Пушкиным художественного мира благодаря взаимному наложению создают мерцание смыслов.

На этом остановимся. Роль эпиграфов к седьмой главе ёмко и полно описана Ю. М. Лотманом, различные, взаимодополняющие, толкования эпиграфа из Байрона к восьмой главе даны в комментариях Н. Л. Броского и Ю. М. Лотмана.

Пожалуй, стоило бы напомнить лишь об одном. Роман Пушкина – «многоязычен», в нём сведены вместе разные стили и даже разные языки – в буквальном значении слова. (Стилевая многомерность «Евгения Онегина» замечательно прослежена в книге С. Г. Бочарова «Поэтика Пушкина» [М., 1974].) Внешний, самый заметный признак этого «многоязычия» - эпиграфы к роману: французские, русские, латинский, итальянский, английский.

Эпиграфы к пушкинскому роману в стихах подобны тому «магическому кристаллу», с которым сравнил своё творение сам поэт. Увиденные сквозь их причудливое стекло, главы пушкинского текста обретают новые очертания, оборачиваются новыми гранями.

Список литературы

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/