В пелевин затворник и шестипалый анализ. Долгий путь к прозрению главных героев повести В. Пелевина «Затворник и шестипалый. Сильные и слабые стороны. Актуальность модели в современном понимании

Бройлерный цыпленок по имени Затворник смог выбраться из своей клетки-инкубатора и посетить несколько других клеток (социумов). В каждой клетки росло сообщество цыплят, имеющих свое представление об устройстве мира и социальную иерархию.

Затворник, обладая незаурядными умственными способностями, понял, что их вселенная представляет собой некий комбинат (Бройлерный комбинат имени Луначарского), управляемый богами (людьми). Остальные цыплята, живущие в рамках своего социума, не понимали, своего предназначения и происхождения (но строили различные гипотезы). Затворник же понял, что они выращиваются ради пищи для богов.

Однажды, Затворник познакомился с цыпленком, который родился с шестью пальцами и был изгнан за это из своего социума. Затворник сделал Шестипалого своим учеником.

Вместе они путешествовали от мира к миру (из клетки в клетку), накапливая и обобщая знания и опыт (всего миров было 70). Высшей целью Затворника было осмысление некоего загадочного явления под названием "полёт". Затворник верит: освоив "полёт", он сможет вырваться за пределы вселенной комбината. Будучи не в силах постичь "полет", но зная, что он как-то связан с крыльями, Затворник стал тренировать свои крылья с помощью гаек (заставляя Шестипалого делать тоже самое).

...– А ты уверен, что так можно научиться летать?

– Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.

– А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?

– Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая – если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?...

В один прекрасный момент, Затворника и Шестипалого поймали "боги", наклеили на ногу Шестипалому ленту и посадили в клетку, в которой цыплята были уже почти готовы к забою. Местное сообщество восприняло друзей, как посланников богов. Затворник, понимая, что они скоро погибнут, стал пропагандировать отказ от пищи (слишком худых цыплят отправляли снова на откорм). Кстати, в конце повести выяснилось, что это действительно продлило им жизнь.

...Ну и дрянь, – сокрушенно заметило первое лицо. – Чего с ними делать, непонятно. Они же полудохлые все. Ну что, будем забивать?

– Нет, не будем. Давай включай конвейер, подгоняй другой контейнер, а здесь – чтобы завтра кормушку починил. Как они не передохли только...

Затворник устал от трудности постижения мира и, подобно , собрался сделать последнюю попытку (забраться на купол кормушки) и, в случае неудачи, покончить жизнь самоубийством, отправившись с другими цыплятами на забой.

Но, в этот момент, его и Шестипалого схватил люди (Шестипалому собирались отрубить лапки и забрать их в качестве сувенира). И тут случилось чудо. Натренированные крылья цыплят помогли им вырваться их рук людей и вылететь из клетки. Только сейчас Затворник понял, что такое полет.

...Слушай, – закричал он, – да ведь это и есть полет! Мы летали!

Затворник кивнул головой.

– Я уже понял, – сказал он. – Истина настолько проста, что за нее даже обидно...

Друзья смогли выбраться из комбината через разбитое окно и полететь в большой мир.

Отрывок из повести

– После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного.

– А кто это делает, а?

– Как кто? Боги.

– Зачем им это?

– Видишь ли, мы являемся их пищей.

Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие коленки.

– Больше всего они любят именно ноги, – заметил Затворник. – Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.

Шестипалый вытянул перед собой руки – тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко.

– Когда-то они служили нам для полета, – сказал Затворник, – но потом все изменилось.

– А что такое полет?

– Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, – это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.

Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.

– Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.

Шестипалый сделал и это.

– А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз… Вот так.

Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.

– Все, – сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.

– Теперь посмотри, как делаю я, – сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал. – Ну как?

Конспект урока в 10-м классе по теме

«Проблема счастья и смысла жизни в рассказе В. Пелевина «Затворник и Шестипалый».

Форма урока – урок внеклассного чтения.

Данный урок может быть проведён после изучения романа И. С. Тургенева «Отцы и дети» или после изучения поэмы Н. А. Некрасова «Кому на Руси жить хорошо?»

Тип урока – изучение нового материала.

Методы работы на уроке: эвристический, исследовательский метод, метод творческого чтения, литературной беседы, самостоятельной работы, создание небольших презентаций.

Компьютерная поддержка урока в виде мультимедийной презентации позволяет реализовать следующие цели:

Создать эмоциональный настрой в ходе урока;

Сделать восприятие материала более зримым, полным, расширить кругозор обучающихся;

Необычным образом проанализировать эпизоды рассказа, чтобы наглядно представить мир рассказа;

Более понятно и точно провести работу с теоретическим материалом и лексическую работу;

Оптимизировать время урока, более рационально его использовать.

Цель: анализ рассказа современного писателя В. Пелевина «Затворник и Шестипалый».

Скачать:

Предварительный просмотр:

Подписи к слайдам:

По теме: методические разработки, презентации и конспекты

Разработка урока английского языка во 2 классе и презентация к нему "Гастроли театра. Чтение буквыYy на конце слова"

Материал включает технологическую карту урока, презентацию и дополнительный материал к нему. Урок - повторения материала по теме "Описание животных"....

Отправить свою хорошую работу в базу знаний просто. Используйте форму, расположенную ниже

Студенты, аспиранты, молодые ученые, использующие базу знаний в своей учебе и работе, будут вам очень благодарны.

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Введение

Данная работа посвящена приему остранения и реализации этого приема в повести В. Пелевина «Затворник и Шестипалый».

Прием остранения используется в литературе еще с древних времен, но теоретическую основу получил лишь в начале ХХ века. Прежде всего теоретическое обоснование приема остранения связывают с именем Виктора Шкловского и деятельностью ОПОЯЗа. В конце ХХ - начале ХХI века исследователи вновь обращают внимание на этот прием и пытаются предложить различные трактовки касательно приема остранения и методов, с помощью которых он реализуется.

Прием остранения активно используется в современной литературе в рамках популярной на данном этапе литературного процесса эстетики постмодернизма.

Новизна и актуальность. Повесть «Затворник и Шестипалый» была выбрана в качестве текстового материала для работы в связи с недостаточной изученностью тех произведений В. Пелевина, которые мы можем отнести к малым формам. Большее внимание исследователи обычно уделяют романам В. Пелевина («Омон Ра», «Generation «П», «Чапаев и Пустота» и др.), в то время как повести и рассказы остаются недостаточно изученными.

Работ, посвященных повести «Затворник и Шестипалый», практически нет. Существует не более десятка исследований, освещающих повесть в том или ином частном аспекте.

Также актуальность работы обусловлена тем, что ранее прием остранения рассматривался литературоведами автономно (без опоры на современный литературный контекст) или на базе классических произведений (Толстой, Гоголь). Анализом приема остранения в современных произведениях практически не занимаются.

Работа посвящена не только описанию общих характеристик приема остранения, но и выявлению значения этого приема при раскрытии смысла произведения В. Пелевина.

Таким образом, объектом рассмотрения в ВКР является повесть В. Пелевина «Затворник и Шестипалый», а предметом исследования - функционирование приема остранения в ней.

Цель исследования - выявление роли приема остранения в построении художественного мира, влияние приема остранения на читательское восприятие, реализация этого приема в повести В. Пелевина «Затворник и Шестипалый».

Цель работы определила постановку следующих задач:

– уяснить специфику понимания приема остранения в исходном варианте и на современном этапе развития литературоведения;

– определить основные черты творчества В. Пелевина, соотнести их с эстетикой постмодернизма;

– выявить использование приема остранения в повести «Затворник и Шестипалый»;

– определить своеобразие использования приема остранения в данном произведении и его воздействие на читательское восприятие.

Выбор повести «Затворник и Шестипалый» обусловлен тем, что Виктор Пелевин является наиболее значимой фигурой в литературе русского постмодернизма, в частности, и в современной русской литературе вообще. Кроме того, в его творчестве прием остранения используется достаточно активно и является одной из характерных примет творческой индивидуальности писателя.

Методы исследования:

1. метод сплошной выборки;

2. метод интерпретации текста;

3. филологический анализ текста.

Метод сплошной выборки позволяет нам найти в тексте фрагменты, где наиболее отчетливо дает о себе знать использование приема остранения.

Метод интерпретации текста обеспечивает выявление смыслопорождающих функций данного приема.

Метод филологического анализа дает возможность связать использование приема остранения со спецификой литературы как вида искусства.

1. Прием остранения: история осмысления понятия

В конце ХХ века все большее значение обретает новое веяние в культуре - постмодернизм. В нем актуализируются художественные средства и приемы, уже применявшиеся ранее в рамках других направлений, - в частности, в романтизме и модернизме. Конечно, в новых условиях они переосмысляются, приобретают новые смысловые оттенки. Одним из унаследованных от предшествующих эпох и часто используемых в литературе постмодернизма можно назвать прием остранения.

В Советской литературной энциклопедии содержится следующее определение: «Остранение - термин, введенный русскими формалистами. В. Шкловский в статье «Искусство как прием» так определяет «прием остранения»: «не приближение значения к нашему пониманию, а создание особого восприятия предмета, создание видения его, а не узнавания». Это особое восприятие создается «затруднением формы» художественного произведения, например, тем, что вещь не называется своим именем, но описывается как в первый раз виденная; в качестве примера остранения Шкловский приводит описание оперы из «Войны и мира».

Прием остранения тесно связан с теориями формальной школы, а именно, с работами одного из ее представителей, Виктора Борисовича Шкловского. Именно он ввел термин «остранение» в статье «Искусство как прием». Данная статья вышла впервые во втором выпуске «Сборника по теории поэтического языка» в 1917 году. Это издание выпускал ОПОЯЗ (Общество изучения поэтического языка, объединение формалистов). Благодаря статье Шкловского понятие прочно вошло в научный обиход, а что касается русского формализма, то оно постепенно стало первой ассоциацией, приходящей в сознание современного гуманитария при упоминании формальной школы.

«ОПОЯ З или Общество изучения поэтического языка - русская школа в литературоведении 2-й пол. 10-20-х гг. 20 в., одно из разветвлений формальной школы в литературоведении. Будучи исключительно русским явлением, «формальная школа» не имела аналогии в зарубежном литературоведении <…> члены общества в первую очередь стремились к целостному анализу формы. По их мнению, содержание полностью содержится в форме. Отсюда следовало основное положение раннего общества - «искусство как прием». Произведение на этом этапе рассматривается как «сумма» составляющих его формальных приемов; содержанию отводится место и назначение их «мотивировки».

Сам Шкловский в упомянутом ранее манифесте формальной школы «Искусство как прием» писал, что искусство - это мышление образами, и одним из средств порождения образа считал прием остранения. Однако нельзя полагать, что теория возникла на пустом месте. У нее были предшественники. «Эта мысль выросла в сознании многих; одним из создателей необходимо считать Потебню: «без образа нет искусства, в частности поэзии…».

Шкловский при мотивировке предложенной им теории обращается к законам восприятия. Он говорил о том, что, становясь привычными, действия людей становятся механичными, т.е. уходят в сферу бессознательно- автоматического. Восприятие действительности перестает быть впечатляющим, ярким. Для того чтобы восстановить первоначальную непосредственность, эмоциональную живость, красочность человеческому восприятию, существует искусство. Оно «де-автоматизирует» восприятие с помощью приема «остранения», показа привычного в непривычном свете. У него есть и эстетическая, и психологическая, и познавательная нагрузка.

На основе рассмотрения статьи Шкловского «Искусство как прием» можно утверждать, что ее содержание сводится к следующим положениям:

· Искусство существует для того, чтобы вернуть «ощущение жизни»;

· Цель искусства - дать «ощущение вещи не как видения, а как узнавание»;

· Приемом искусства является прием остранения и «прием затрудненной формы»;

· Процесс восприятия в искусстве самоцелен в том смысле, что он формирует отношение человека к явлениям окружающей действительности;

· Остранение есть везде, где есть образ (т. е. действие данного приема сказывается так или иначе в любом образе).

Следует также обратить внимание на следующее суждение С. Зенкина:

«Кроме того, при таком толковании термин “остранение” возводится не к “странности” и даже не к “чуждости”, а к “удаленности”, по паронимическому созвучию слов “остранение - отстранение”. Хотя в этих понятиях и есть общие семантические элементы, но все же опоязовцы, говоря об остранении предмета, явно думали не о пространственном отдалении от него, а о чем-то другом».

Другой отечественный исследователь, Е.П. Сошкин, в своей работе «Прием остранения: опыт унификации» попытался выделить типы явления, именуемого остранением. Он ставил свое задачей в самых общих чертах представить «учение об остранении» как непротиворечивую синхронистическую модель. Он отмечал, что в его намерения не входит «ни критический анализ этой модели с независимых теоретических позиций, ни ее компаративистское сближение с какой-нибудь другой эстетической доктриной». На основе статьи Шкловского Сошкин выделил 2 типа остранения. «Остранение первого типа (остранение I) представляет собой окказиональное называние, в котором нормативное имя вещи зашифровано метафорически, синекдохически или паронимически. Остранение I, характерное для поэтической речи, основано на параллелизме, где «важно ощущение несовпадения при сходстве». Второй тип (остранение II) - это детальное описание вместо называния. «Основной мотивировкой для остранения II служит вспомогательный прием, который может быть назван фигурой непонимания. Он, в свой черед, может мотивироваться непониманием персонажа. Фигура непонимания вводится в форме искреннего непонимания со стороны персонажа. Объектом остранения может выступать как субъект, так и объект непонимания, а могут и оба одновременно».

В теории приема остранения остаётся немало спорных вопросов. Наиболее четко эти вопросы сформулировал Карло Гинсбург. «Название статьи В.Б. Шкловского «Искусство как прием» двусмысленно. Подразумевает ли оно прием вообще или только прием остранения? Если первое, то почему в статье речь идет только о приеме остранения? И существуют ли помимо этого приема другие приемы искусства? А если второе, то отчего было не назвать статью «Искусство как прием остранения»? Эти фундаментальные вопросы, по-настоящему так и не разрешенные в последующих работах Шкловского, в какой-то мере остаются дискуссионными и поныне».

Большой вклад в изучение приема остранения внес Д.М. Бузажи в диссертации «Остранение в аспекте стилистики и его передача в переводе». Он определяет средства создания остранения, устанавливает более четкие рамки понимания того, что считать остранением, а что нет. В первую очередь Бузажи говорит о том, что модели метафоры и метонимии часто отождествляют с моделью остранения. Метафора и метонимия близка к модели остранения, но сами остранением не являются. Особого внимания в работе Бузажи является то, что он рассматривает разные способы создания остранения на разных языковых уровнях.

Смысловое наполнение термина «прием» значительно менялось на протяжении XX века. В литературной энциклопедии 1929-1930 годов находим следующее определение: «Прием - термин, введенный формалистами для обозначения всей совокупности средств, с помощью которой создается остранение вещей, затрудненность формы, увеличивающие трудность и долготу восприятия».

Мы видим, что в начале века термин «прием» употреблялся лишь в отношении понятия «остранение». Возникает множество вопросов относительно этого определения. Какие средства создают остранение вещей, затрудняют форму и увеличивают долготу восприятия? Словарной статьи «художественные средства», «средства» данная энциклопедия не дает. Мы находим только статью «выразительные средства стиля», что напрямую не связано с приемом остранения и уходит в область стилистики; изучения особенностей творчества писателей. Следуя логике данного определения, получим формулу прием = «группа» средств, создающих остранение.

В современном «Словаре литературоведческих терминов» С.П. Белокуровой (2007) понятие приём дается более четко. «Приём художественный - термин, использующийся в современном литературоведении как синоним словосочетания «изобразительное (выразительное, художественное) средство»: композиционное, ритмическое стилистическое или звуковое средство, служащее для конкретизации, подчеркивания того или иного элемента повествования (состояния персонажа, описания, авторской речи и т.п.). Под приемом понимают также принципы организации художественной структуры произведения в целом: жанровые, сюжетные и др. Теорией приема занимались члены созданного в Петрограде в середине 10-х гг. ХХ в. Общества изучения поэтического языка (ОПОЯЗа), они же, вероятно, и ввели этот термин в употребление».

В литературоведении начала ХХI века отношение к понятию «прием» абсолютно поменялось, по сравнению с началом века. Определение термина «прием» уже не соотносится с понятием «остранение». В тексте словарной статьи нет отсылки к остранению.

Цели «приема» изменились, расширилось понимание термина. Автор словаря ставит под сомнение роль ОПОЯЗа в введение этого термина в употребление.

Рассмотрев прием остранения в рамках историко-литературного процесса, можем заметить множество изменений в толковании этого понятия.

Прием остранение разделяется на составляющие: прием и остранение. Прием начинает соотносится со средствами художественной выразительности и работает не только на остранение, но и на сам текст.

Термин «прием» расширяет свое значение и начинает существовать самостоятельно.

2. Повесть В. Пелевина «Затворник и Шестипалый» как текст, построенный на приеме остранения

2.1 Виктор Пелевин. Основные черты творчества

Виктор Олегович Пелевин - популярный современный российский писатель. Автор таких известных романов как «Омон Ра», «Чапаев и Пустота», «Genaration P», «S.N.U.F.F.» и других. Активно печатает свои произведения и по сей день (последние произведение - роман «Смотритель» 2015 г). Лауреат многочисленных литературных премий, среди которых «Малый Букер» (1993) и «Национальный бестселлер» (2004). Традиционно творчество Виктора Пелевина рассматривают в рамках постмодернизма.

Первоначально Пелевин сотрудничал с издательством «Вагриус», которое в 1999 году выпустило собрание сочинений писателя в 3х томах. Произведения Пелевина изданы в переводах во Франции, Англии, Германии, Японии, Голландии, Китае и других странах.

Виктор Пелевин пишет прозу с 1987, печатается с 1989 года. Первые же его рассказы привлекли к себе внимание любителей научной фантастики и были отмечены внутрижанровыми премиями «Великое Кольцо»,

«Бронзовая улитка». Настоящую известность Пелевину принесла публикация повести «Омон Ра» в журнале «Знамя» (1992, №5). После выхода повести он стал восприниматься литературным обществом уже не как один из многообещающих фантастов, а как серьезный писатель.

Критики и исследователи неоднозначно воспринимают произведения В. Пелевина. Одна группа критиков относится к В. Пелевину крайне отрицательно, причисляя его произведения чуть ли не к пародийной литературе.

Лев Рубинштейн критикует Пелевина за «некачественный» язык его произведений, называя его «языком нового журнализма. А. Баринов говорит об ограниченности Пелевина в знаниях в области литературного ремесла, следствием чего являются заимствования, «берет отсюда помаленьку и отсюда понемножку». Наиболее негативное отношений к творчеству писателя можно найти в работах П. Бассинского, А. Немзера.

Другие отзывы абсолютно противоположны. А. Минкевич говорит о нем так: «Пелевин талантлив, чертовски талантлив. Возможно даже гениален». Схожее мнение высказывает С. Корнев: «Так как пишет Пелевин, сейчас не пишет никто, следует ожидать многочисленных подражателей и учеников». «Традиции русской литературы по строгому счету сегодня продолжает он один» - так о Пелевине сказал Дмитрий Быков.

Несмотря на самые разные мнения критиков и исследователей Пелевин на сегодняшний момент очень популярный писатель. Его читают люди разных возрастов и сфер деятельности.

В основном Пелевин пишет рассказы и романы.

Как уже было сказано выше, В. Пелевина относят к постмодернистскому направлению. В своих произведениях Пелевин активно использует все те средства и черты, которые характерны для постмодернизма: интертекстуальность, (само-)иронизирование, переосмысление элементов культуры прошлого, многоуровневую организацию текста, пародирование, прием игры, принцип читательского сотворчества, неопределенность, культ неясностей, ошибок, пропусков, фрагментарность и принцип монтажа, жанровый и стилевой синкретизм (соединение, нерасчлененность различных видов культурного творчества), театральность, работу на публику, прием «двойного кодирования».

Один из крупнейших российских теоретиков постмодерна Сергей Корнев считает Пелевина классическим постмодернистом. В статье «Столкновение пустот: может ли постмодернизм быть русским и классическим? Об одной авантюре Виктора Пелевина» Корнев пишет следующее: «Вглядевшись попристальнее, я вдруг с удивлением и испугом обнаружил, что Пелевин на самом деле - идейно, содержательно - никакой не постмодернист, а самый настоящий русский классический писатель- идеолог, вроде Толстого или Чернышевского. Русский классический писатель-идеолог - это человек, который ухитряется выпускать вполне читабельную и завлекательную литературную продукцию, так что нельзя оторваться, и при этом быть идеологом, т.е. завзятым проповедником и моралистом - социальным или религиозным».

Исследователь Ксения Макеева выделяет следующие темы в творчестве Виктора Пелевина.

1. Тема соцреалистического сознания в творчестве писателя.

Произведения В. Пелевина отражают соотношения и сочетания реальностей и миров. Одной из самых разрабатываемых Пелевиным тем можно назвать тему исторического рубежа России: перехода ее от советской власти к новой эре - демократии. Люди, чье сознание изменила меняющаяся реальность, находящиеся в плену собственного сознания, становятся главными героями произведений Пелевина. Мотив ирреальности жизни: человек не сам руководит своей жизнью. За него это делает или бог или государство.

2. Образы животных как вторая реальность.

3. Тема освобождения сознания.

Практически во всех произведениях Пелевина присутствует идея получения героями абсолютной свободы и достижения высшего уровня развития своего Эго - этапа, на котором они познают, понимают и выражают себя. Отдельное внимание в них уделяется теме сна и близкой с ней теме «наркотической реальности».

В большинстве случаев сон, в том числе и наркотический, дает герою реальное понимание происходящего вокруг. Это мы можем увидеть во многих произведениях Пелевина, например, «Generation «П», «Операция «Burning Bush» и других. Данная тема ярко раскрывается в рассказе «Спи», где мир сна открывает новые грани и оказывается реальнее настоящего мира.

Учитывая это, можно сказать, что проза Пелевина полиреалистична. Есть мир, где существует герой, и другой мир. В зависимости от ситуации - это наркотический мир или мир сна, или мир, в который стремится вырваться главный герой.

Стоит отдельно прокомментировать особенности творчества В. Пелевина, соотносимые с поэтикой постмодернизма.

Язык его произведений крайне интересен. В своих рассказах, повестях и романах Пелевин отражает состояние языка на определенном этапе исторического развития. Он использует в своем творчестве лексику из самых разных социокультурных пластов. Это и нормативная, и просторечная и ненормативная лексика, также широко используются слова и выражения из английского языка. Специально в тексте допущены ошибки: орфографические, речевые. Встречается в его текстах и метатеза.

Говоря о текстах Пелевина в рамках постмодернизма, нельзя не сказать о приеме двойного кодирования. Прозу В. Пелевина называют ярким образцом реализации этого приема. Этот прием позволяет читателю прочитывать текст по-своему. Возможно, благодаря этому произведения Пелевина нашли отклик у абсолютно разных читателей.

Двойное кодирование можно назвать основным приемом, используемым Пелевиным в его произведениях.

пелевин литературный повесть остранение

2.2 Повесть «Затворник и Шестипалый» в критической литературе

Повесть «Затворник и Шестипалый» была впервые опубликована в 1990 году в № 3 журнала «Химия и жизнь». Это одна из трех повестей В. Пелевина (некоторые исследователи считают, что повестей больше, но это зависит от того, как тот или иной критик, ученый понимает специфику данного жанра). Существует точка зрения, согласно которой в одно целое группируются все три повести: «Затворник и Шестипалый», «Желтая стрела», «Принц Госплана». При этом нужно заметить, что повесть «Затворник и Шестипалый» один из исследователей назвал самым добрым из всех произведений писателя, который вообще-то не склонен сглаживать острые углы в изображаемой им картине действительности.

Исследований, посвященных этому произведению совсем немного. В основном оно упоминается в работах исследователей вскользь, как пример, подтверждающий ту или иную мысль.

Из всех прочитанных мной исследований я бы выделила две статьи: Ирины Саморуковой - «Метафизика курятника: куриная символика постсоветского периода» и Ирины Рожковой «Три модели социума в повестях В. Пелевина».

Статья Ирины Саморуковой посвящена куриной символике в русской литературе. В этой статье уделено внимание и «Затворнику и Шестипалому». Саморукова пишет, что «образы кур, отбившихся от «социума» и в силу этого утрачивающих куриные качества (неспособность к рефлексии и полету, пассивность), все чаще и чаще встречаются к концу века, в перестроечное и постперестроечное время, и обретают семантику диссидентства. Более того, именно с этими образами связана функция перетолкования, переозначивания утративших идеологические подпорки советских концептов и символов. Показательный пример - философская аллегория В. Пелевина «Затворник и Шестипалый». Саморукова называет основным приемом повести - остранение. Повествование до определенного момента «утаивает» истинную (куриную) природу персонажей-отщепенцев, иносказательно именуя их Затворник - здесь можно усмотреть оппозицию лишенному всякой уединенности и интимности существованию основной массы - и Шестипалый. Цыплята дают новый взгляд на мифологические координаты мира людей, то есть «откормочного цеха». Цыплятам Пелевина удается преодолеть свою куриную природу и перспективу стать жертвой откормочного цикла, они научились думать и летать.

Ирина Саморукова пишет, что антиутопические и прокоммунистические импликации птицефабрики напрашиваются сами собой. «Птицефабрика становится метафорой позднесоветского мира, рядовой обитатель которого отчужден от высших идеологических целей, превратившихся для него не столько в необсуждаемый догмат, сколько в рутинные лозунги, пустые означающие, украшающие пространства повседневного существования - стены загаженного курятника. Кстати, куренок-отщепенец Шестипалый воспринимает эти лозунги сугубо эстетически, чем напоминает художника-концептуалиста:

«…Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво».

Вторая значимая работа, в которой ярко освящен «Затворник и Шестипалый» написана в Вологде. Это статья Т.В. Рожковой «Три модели социума в трех повестях В. Пелевина». В этой статье подробно рассматривается мироустройство в трех повестях Пелевина: «Затворник и Шестипалый», «Желтая стрела», «Принц Госплана». Сопоставление идет по следующим параметрам: структура общества, образы своего и чужого мира, искусство, образы прошлого и будущего, религия и общественные идеалы, система наказаний.

Т.В. Рожкова пишет, что такими, как в повестях, писатель Пелевин увидел три эпохи в развитии русского общества: «перестроечную», начальный этап реставрации отечественного капитализма и время компьютерных игр.

Еще одно заслуживающее внимания мнение высказано в статье С. Белякова «Крошка Цахес по прозванию Пелевин». Беляков говорит, что буддийские идеи появились у Пелевина уже в первых произведениях и «Затворник и Шестипалый» яркий тому пример. Беляков называет его главным российско-буддийским писателем. В подтверждение своей мысли критик пишет следующее: «Птицефабрика символизирует Вселенную, состоящую из множества миров-контейнеров. Для каждого из них со временем наступает “Страшный суд” или “Решительный этап” - то есть день забоя. Но два цыплёнка-бройлера всё же нашли способ из этого жестокого мира вырваться. Развив гимнастикой полуатрофированные куриные крылья (физическое развитие бройлеров здесь является метафорой развития духовного, помогающего со временем, прервав цепь перерождений, покинуть материальный мир), они в день “Страшного суда” улетают из здания птицефабрики через разбитое окно. Разумеется, не всегда у Пелевина символика столь прозрачна. Образы мира разнообразны (Птицефабрика в “Затворнике и Шестипалом”; поезд, вечно несущийся к разрушенному мосту, в “Желтой стреле”; Москва в “Папахах на башнях”), но способ спасения всегда один и тот же - бегство. Герой “Желтой стрелы”, “самой буддийской” после “Чапаева” повести Пелевина, спрыгивает с поезда. Банкир Стёпа покидает Россию, а Шамиль Басаев - Москву».

В основном в исследованиях повесть рассматривается не сама по себе, а в сравнении с другими произведениями.

2.3 Повесть «Затворник и Шестипалый» как антиутопия

Исследователи в своих трудах говорят о сходстве повести Пелевина и с антиутопическими произведениями. Вячеслав Середа приводит довольно необычное мнение на повесть. Он называет «Затворника и Шестипалого» пародией на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон» Ричарда Баха. Идея попытки избавиться от неволи дает повод соотносить произведение Пелевина со «Скотным двором» Джорджа Оруэлла.

Действительно, в «Затворнике и Шестипалом» можно усмотреть антиутопические мотивы. В повести Пелевина мы находим типичную для антиутопии модель построения мира: есть главные и «крайние», мир, в котором большое место отводится мифу (в том числе и религии). Борис Ланин называет важной чертой антиутопии ритуализацию жизни. Конфликт возникает там, где герой отказывается от своего места в ритуале и начинает движение по собственному пути. В этом мире находятся те, которые видят все несовершенство системы и идут против нее. Наличие псевдоидельного мира, героев, которые выступают против системы можно квалифицировать как черты антиутопии. У «Затворнике и Шестипалом» есть неидеальный мир, система птицефабрики и идущие против этой системы Затворник и Шестипалый, которые отказались от своего места в ритуале. Не типичен для антиутопии в «Затворнике и Шестипалом» только финал. Антиутопия уже не будет антиутопией, если у нее счастливый конец. Герои же Пелевина покидают «систему», обретают надежду на будущее.

Еще одной важной чертой антиутопии является аллегоричность. Здесь можно провести сравнение антиутопии с басенными аллегориями. Те или иные человеческие качества и пороки персонифицируются в образах животных, природных явлений, материальных предметов. Аллегоризм подобного рода представлен в «Затворнике и Шестипалом».

Подводя итог вышесказанному, мы можем согласиться с мнением, что повесть построена по модели антиутопии.

Попробуем соотнести «Затворника и Шестипалого» и «Скотный Двор» Оруэлла. В обоих произведениях мы видим модель общества, которым управляют аллегорически интерпретированные животные, люди и в том и другом произведениях выступают как «высшая» сила, в большей или меньшей степени имеющая власть над этим обществом. Власть в этом обществе имеют те, кто ближе к кормушке.

И в том и другом произведениях исследователи видят метафору, образное указание на СССР. В случае «Скотного двора» - это Ленин и октябрьская революция, «Затворник и Шестипалый» - позднесоветский мир.

Как говорит В. Середа, у произведений сходная идея избавления от неволи. Неволя понимается в произведениях уже по-разному. В «Скотном дворе» неволя - это диктатура власти, а в «Затворнике и Шестипалом» неволя - личное состояние героев, которое им предстоит преодолеть.

В. Середа называет «Затворника и Шестипалого» произведением, не просто схожим с «Чайкой по имени Джонатан Ливингстон», а пародией.

«Чайка по имени Джонатан Ливингстон» вышла в свет намного раньше, чем «Затворник и Шестипалый», в 1970 году. Пелевинское произведение - в 1990. Оба текста исследователи относят к жанру повести- притчи с элементами антиутопии.

И там, и там действующие герои птицы: чайки в «Чайке по имени Джонатан Ливингстон» и цыплята в «Затворнике и Шестипалом». Сходство мы можем наблюдать не только в «зооморфном» облике героев, но и в самой структуре образов персонажей.

В обоих произведениях есть юный неопытный герой, которых хочет постигнуть суть мироздания и понять нечто большее о мире. Герой - изгнанник, этого героя не принимает и не понимает окружающее его общество. Такие герои - Шестипалый у В. Пелевина и Джонатан у Р. Баха.

На помощь юному неопытному герою приходит познавший мир старейшина. Герой-старейшина помогает молодому герою найти себя, наставляет на истинный путь. Таким персонажем у Пелевина является Затворник, у Баха - Чианг.

Мечта юных героев в обеих повестях - полет. Шестипалый, как и Джонатан, хочет познать то, что он никогда не испытывал, но чувствует это неведомое подсознательно.

В обоих произведениях четко прослеживается философская (буддийская) основа.

На основании внешнего сходства сюжета, структуры персонажей можно судить о правомерности мнения В. Середы. В какой-то мере можно назвать «Затворника и Шестипалого» пародией на «Чайку по имени Джонатан Ливингстон», поскольку в первом из этих произведений широко представлено смеховое начало, второе же по пафосу, скорее, философско- лирическое.

2.4 Прием остранения как главный фактор смыслообразования в повести «Затворник и Шестипалый»

Прием остранения в повести «Затворник и Шестипалый» является главным в формировании смысла произведения. Чтобы убедиться в этом, необходимо рассмотреть прием остранения на разных уровнях организации текста. Целесообразно взять для рассмотрения пространственный, персонажный и предметный уровни организации, так как прием остранения обычно ярче всего проявляется именно на этих уровнях.

Прием остранения на пространственном уровне организации текста Пространственный уровень повести обозначается автором очень четко.

Читатель легко воспринимает мир, в котором происходят главные действия. Мир повести «Затворник и Шестипалый» - Бройлерный комбинат имени Луначарского. Внутри большого мира комбината существует несколько более мелких миров - цехи комбината. Каждый цех - это новый мир. Всего Затворник знал о существовании 70 миров. Все миры связаны, представляют собой нечто вроде цепи. Миру комбината можно противопоставить мир «снаружи». Это мир, в который хотят вырваться главные герои. Таким образом, можно говорить о модели двоемирия, что дает повод видеть в повести Пелевина продолжение традиций романтизма.

Само помещение птицефабрики описывается следующим образом:

«- Наш мир представляет собой правильный восьмиугольник, равномерно и прямолинейно движущийся в пространстве. Здесь мы готовимся к решительному этапу, венцу нашей жизни <…>. По периметру мира проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация <...>. Отсюда было видно, что представляет собой Цех номер один: это был огороженный с двух сторон участок конвейера, возле которого стоял длинный, в красных и коричневых пятнах деревянный стол, усыпанный пухом и перьями, и лежали стопки прозрачных пакетов. Мир, где остался Затворник, выглядел просто большим прямоугольным контейнером».

«Всего во вселенной есть семьдесят миров. В одном из них мы сейчас находимся. Эти миры прикреплены к безмерной черной ленте, которая медленно движется по кругу. А над ней, на поверхности неба, находятся сотни одинаковых светил. Так что это не они плывут над нами, а мы проплываем под ними. Попробуй представить себе это».

«- Я пришел сюда из другого мира, - сказал он, - в дни, когда ты был еще совсем мал. А в тот, другой мир я пришел из третьего, и так далее. Всего я был в пяти мирах. Они такие же, как этот, и практически ничем не отличаются друг от друга. А вселенная, где мы находимся, представляет собой огромное замкнутое пространство. На языке богов она называется «Бройлерный комбинат имени Луначарского», но что это означает, неизвестно даже им самим».

В. Пелевин дает нам описание мира, в котором живут его герои, с точки зрения самих героев. Место действия описывается очень подробно, но четких идентификационных признаков его в описаниях не дается. Читатель, который, возможно, никогда не был на настоящей птицефабрике, понимает, что «правильный восьмиугольник, движущийся в пространстве» и «Стена мира» - это элементы устройства птицефабрики. Удивительные для цыплят желтые светила - обычные ламы. А длинный стол в красных и коричневых пятнах, с пухом и перьями и пластиковыми пакетами это - стол для убоя, пятна крови и пакеты для готовых тушек.

Если следовать классификации Е. Сошкина, то в данных фрагментах мы наблюдаем остранение II типа - детальное описание вместо названия, эффективная в художественном отношении модель непонимания.

Следует также обратиться к наименованию основного места действия - Бройлерный комбинат имени Луначарского. Реально существующего комбината с таким названием не было и нет. Название - авторский вымысел. Но оно глубоко символично, что свойственно не только прозе Пелевина, но и в целом для постмодернизма. Луначарский Анатолий Васильевич был деятелем партии и советского правительства, выступал как теоретик искусства. Он пропагандировал понятие идеала жизни - свободного, гармоничного, открытого для творчества и приятного для человека существования. Идеал личности для Луначарского - эстетический, связанный с красотой и гармонией. При этом выработан он был на базе марксистско- ленинской идеологии, согласно которой особую значимость имела борьба пролетариата с буржуазным государством.

Именно такими борющимися, идущими против системы героями нам представлены Затворник и Шестипалый. Герои, которые отделены от всего остального социума не только по внешним причинам, но и по причинам большего понимания, происходящего вокруг. Только склонный к насмешке над социалистическими идеалами Пелевин имя Луначарского обыгрывает иронически.

Миру самой птицефабрики противопоставлен мир за ее пределами. Туда и стремятся главные герои. Здесь также используется остранение II типа. Особо важен эпизод, когда Шестипалый увидел солнце. Солнце стало желто-белым огнем жизни. Цыплята смогли покинуть ставший им привычным мир комбината и попасть в другую, совершенно новую сферу существования.

«<…> он увидел впереди и вверху круг желто-белого огня такой яркости, что смотреть на него даже краем глаза было невозможно. Еще выше виднелась темная точка - это был Затворник. Он разворачивался, чтобы Шестипалый мог его догнать, и скоро они уже летели рядом».

Их прежний мир был серым и уродливым, а новый полон чистоты, света и цвета. Новый мир - это новая жизнь. А возможно, просто счастливые мгновения перед смертью (у повести ведь открытый финал). Автор оставляет за страницами произведения дальнейшее повествование о цыплятах, читатель может предположить, что цыплятам, пусть даже теперь и достаточно сильным, в окружающем птицефабрику мире выжить будет непросто.

«Шестипалый оглянулся - далеко внизу осталось огромное и уродливое серое здание, на котором было всего несколько закрашенных масляной краской окон. Одно из них было разбито <…>. Они поднимались выше и выше, и скоро все внизу стало просто разноцветными квадратиками и пятнами <…>. И он махнул крылом в сторону огромного сверкающего круга, только по цвету напоминавшего то, что они когда-то называли светилами».

Герои выбираются из птицефабрики, и, казалось бы, прием остранения должен бы был перестать работать. Но этого не происходит, остранение работает… Мир герои видят примерно так же, как видели его на птицефабрике.

Мироустройство.

Как и в мире людей, в «курином» мире все подчинено одним и тем же законам: есть власть, обычный народ и изгои из общества, общественная религия, общественно принятые ритуалы.

«Каждый, как может, лезет к кормушке. Закон жизни <…> Перед тем как покинуть какой-либо мир, надо обобщить опыт своего пребывания в нем, а затем уничтожить все свои следы. Это традиция».

«- Всегда поражался, - тихо сказал Шестипалому Затворник, - как здесь все мудро устроено. Те, кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те, кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появится щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство».

«В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами… - Вот этого я раньше не слышал, - перебил Затворник. - Что это такое - заслуги? И общественная значимость?

– Ну… Как сказать… Это когда кто-то попадает к самой кормушке- поилке.

– А кто к ней попадает?

– Я же говорю, тот, у кого большие заслуги. Или общественная значимость. У меня, например, раньше были так себе заслуги, а теперь вообще никаких. Да ты что, народную модель вселенной не знаешь?»

В общественном устройстве мира курятника Пелевин представляет нам типичную для 90-х и для современности модель. К кормушке-поилке, то есть всевозможным общественным благам, доступ имеют те, у кого есть некие «заслуги». Никому не понятно и не известно что это за заслуги. Доступ кого-либо к благам дается как факт. Главные имеют корм, большей части достаются лишь крохи. Проводя аналогию с человеческим обществом, можно сформулировать данный принцип так: «Деньги и общественное положение правят миром». У кого есть деньги, у того и власть, а, следовательно, и еда из этой самой «кормушки-поилки».

Также в образе кормушки-поилки можно увидеть государственную казну. Доступ к ней имеют Двадцать Приближенных, остальные получают те же крохи их этой кормушки.

Если создавать даже метафорическую аллюзию на существующий реальный мир, то трудно обойтись без упоминания религии. В любом, абсолютно любом обществе, есть та или иная форма мифологического сознания. Невозможно представить общество без этой основы (в том числе и религиозной, поскольку во всякой религии есть мифологический элемент).

Из мифологической народной основы в тексте представлен плач.

Традиционно плач матерей ассоциируется с войной.

«…И пусть это волнующее событие послужит страшным уроком всем нам, народу. Громче рыдайте, матери!

Старушки-матери повалились на землю и залились таким горестным плачем, что многие из присутствующих тоже начали отворачиваться и сглатывать; но, извиваясь в забрызганной слезами пыли, матери иногда вдруг вскакивали и, сверкая глазами, бросали Затворнику и Шестипалому неопровержимые ужасные обвинения, после чего обессиленно падали назад».

Есть в этом мире бройлерного комбината имени Луначарского и своя религия. Можно сказать, что религия этого мира - своеобразная пародия на христианство.

«- Слушай, - заговорил Затворник, - вот ты все повторяешь - Господи, Господи… у вас там что, в Бога верят?

Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что - никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь…».

Существуют в этом мире такие понятия, как ад, Страшный Суп (по аналогии со «Страшный Суд»).

При этом у цыплят нет другого пути, кроме ада. Как бы они ни старались бороться со своим главным грехом - избыточным весом, всех ждет: «Страшный Суп» и один из вариантов дальнейших событий «в аду».

«После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного».

Остранение II типа активно работает и в потустороннем аду.

Боги для цыплят - это люди. Прием остранения Пелевин использует и в описании Богов. «По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа - они были так велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За ними шагало еще одно похожее существо, только пониже и потолще, - оно несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к земле. Двое первых остановились недалеко от того места, где сидели Затворник с Шестипалым, и стали издавать низкие рокочущие звуки («Говорят», - догадался Шестипалый), а третье существо подошло к стене, поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце и провело по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным».

Целый абзац текста - одно сплошное остранение. Но при этом читатель все понимает довольно отчетливо. «Боги» бывают разного роста и объема. Сосуд в виде усеченного конуса - ведро, шест с щетиной на конце - кисть. Грязно-серая линия со странным запахом - след краски.

Пелевин открыто говорит читателю о том, что любой ставший в глазах общества авторитетом может нести всякий «спасительный бред» с деловым видом, и все будут в это верить. Так уж устроено общество, что ищет общий универсальный путь спасения. Нужен тот, кто задаст направление к этому спасению (проповедник), и неважно уже, приведет ли это путь к чему-либо вообще.

«Выяснилось, что все уже давно ждали прихода мессии, потому что приближающийся решительный этап, называвшийся здесь Страшным Супом, из чего было ясно, что у здешних обитателей бывали серьезные прозрения, уже давно волновал народные умы, а духовные авторитеты настолько разъелись и обленились, что на все обращенные к ним вопросы отвечали коротким кивком в направлении неба. Так что появление Шестипалого с учеником оказалось очень кстати.

– Ждут проповеди, - сообщил Затворник.

– Ну так наплети им что-нибудь, - буркнул Шестипалый. - Я ведь дурак дураком, сам знаешь.

– Они меня съедят, это Грех - избыточный вес. Греховна ваша плоть, ибо именно из-за нее вас поражают боги. Подумайте, что приближает ре… Страшный Суп? Да именно то, что вы обрастаете жиром. Ибо худые спасутся, а толстые нет. Истинно так: ни один костлявый и синий не будет ввергнут в пламя, а толстые и розовые будут там все. Но те, кто будет отныне и до Страшного Супа поститься, обретут вторую жизнь. Ей, Господи! А теперь встаньте и больше не грешите».

Виктор Пелевин остраняет, пародирует религию. Простому народу нужен мессия для убеждения в существовании другого мира. Мира, в который попадут лишь те, кто будет безгрешен, в данном случае будет поститься.

В описании религиозного мира используется не только остранение, но и жесткая сатира. В описании религии «куриного» общества автор использует эти приемы, чтобы показать относительность духовных устоев нашего современного общества.

Происхождение.

Происхождение жизни тесно связано с религией. Человечество испокон веков пытается разгадать загадку своего происхождения, открыть тайну мироздания. Так же и пелевинские цыплята пытались «вспомнить», откуда они происходят, и как появляются на свет.

В описании, казалось бы, самых обычных яиц Пелевин использует прием остранения. Автор мог бы спокойно назвать яйца яйцами - нет же в этом загадки для самих цыплят. Но он поступает иначе. Здесь мы можем провести параллель с теорией происхождения человека. Человечество выработало не одну теорию того, откуда произошел человек, и до сих пор не решено окончательно, какая же из них верна. Все теории пока остаются только теориями.

Затворник же уверен в истинности свой теории и в этом проявляется «пророческая» составляющая его образа. «Монах» - Затворник, который:

«Понятно. Ты спрашиваешь про одну из глубочайших тайн мироздания, и я даже не знаю, можно ли тебе ее доверить <…>. Мы появляемся на свет из белых шаров. На самом деле они не совсем шары, а несколько вытянуты и один конец у них уже другого, но сейчас это не важно.

– Шары. Белые шары, - повторил Шестипалый и, как стоял, повалился на землю. Груз узнанного навалился на него физической тяжестью, и на секунду ему показалось, что он умрет. Затворник подскочил к нему и изо всех сил начал трясти. Постепенно к Шестипалому вернулась ясность сознания.

– Что с тобой? - испуганно спросил Затворник.

– Ой, я вспомнил. Точно. Раньше мы были белыми шарами и лежали на длинных полках. В этом месте было очень тепло и влажно. А потом мы стали изнутри ломать эти шары и… Откуда-то снизу подкатил наш мир, а потом мы уже были в нем… Но почему этого никто не помнит? <…>

– Слушай, - спросил через некоторое время Шестипалый, - а откуда берутся эти белые шары?».

Здесь у читателя возникнет яркая интертекстовая ассоциация. Классическая детская загадка, риторический вопрос: Что возникло раньше: яйцо или курица?

На уровне происхождения остраняется все то же человеческое общество, для которого остается загадкой, откуда оно произошло.

Идя за исследователями «Затворника и Шестипалого» и проведя анализ пространственной организации данного произведения, мы можем согласиться с тем, что в образе птицефабрики имени Луначарского нам метафорическим образом представлен постсоветская реальность и мотивы диссиденства. Это один из возможных вариантов трактовки данного.

Прием остранения в создании образов персонажей.

Рассмотрим трех основных действующих персонажей. Двух цыплят - Затворника и Шестипалого - и героя, не вписывающегося в их мир, крысу Одноглазку.

Повесть В. Пелевина «Затворник и Шестипалый» названа по именам (самоназванию) главных героев произведения - двух цыплят-бройлеров, живущих на «Бройлерном комбинате имени Луначарского».

Уже в самом описании главных героев используется прием остранения. Читатель далеко не сразу понимает, кем являются герои повести. Только во второй главе становится ясно, что герои повествования - цыплята. Это понимание дается читателю не через описание героев, а через описание места действия - Бройлерного комбината имени Луначарского.

Затворник знает, что дни их жизни на комбинате сочтены. Это мы узнаем из следующего его пояснения: «- Решительный этап наступает после каждых семидесяти затмений. А вчера было шестьдесят девятое. Миром правят числа». Самцов цыплят-бройлеров (а мы знаем, что герои - самцы) держат для набора массы от 40 до 70 дней, после чего цыплята идут на убой.

У персонажей повести говорящие имена.

Шестипалый зовется так потому, что у него по шесть пальцев на ногах. Это герой, не вписывающийся в рамки общества по своим внешним данным. У куриц (цыплят) в норме всего по 3 пальца. Уже здесь мы видим противопоставление героя и общества.

«- Я бы пошел, - сказал Шестипалый, - только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали - у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…».

Герой настолько отличается от других, что Боги готовы забрать его на сувениры.

«- А насчет этого, у которого шесть пальцев, - тебе обе лапки рубить?

– Давай обе.

– Я одну себе хотел.

Затворник повернулся к внимательно слушающему, но почти ничего не понимающему Шестипалому.

– Слушай, - прошептал он, - кажется, они хотят…».

Второй герой, исключенный из этого «куриного» общества, - Затворник. Пелевин не объясняет, почему же он стал затворником. Писатель лишь ставит читателя перед фактом.

Заглянем в толковый словарь Т.Ф. Ефремовой и посмотрим, какое он дает толкование слову:

Затворник:

1) Монах, давший обет не покидать своей кельи или другого жилища, не видеть людей.

2) перен. Тот, кто ведёт уединенный образ жизни.

Цыпленка из повести Пелевина мы можем назвать затворником в обоих смыслах. Затворник понимает чуть больше, чем все в этом обществе. Он пытается постигнуть суть куриного мироздания. Образом некой кельи, отделяющей Затворника от всего остального мира, является холмик из опилок».

«- …Хочешь спать спокойно - делай как я. - И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, примерно в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: - Вот. Я это называю убежищем души».

Дадим для сравнения описания попытки построить убежище души Шестипалым и того, что у него вышло:

«Шестипалый как раз подбегал к убежищу души. Сама постройка выходила у него уже почти так же, как у Затворника, а вот прыжок удавался только после длинного разбега, и сейчас он тренировался. Смысл сказанного дошел до него именно тогда, когда надо было прыгать, и в результате он врезался в хлипкое сооружение так, что торф и опилки, вместо того чтобы покрыть все его тело ровным мягким слоем, превратились в наваленную над головой кучу, а ноги потеряли опору и бессильно повисли в пустоте».

Холмик из опилок - убежище души для Затворника. Как келья убежище души монаха. Здесь мы видим прямую параллель с образом монаха- затворника.

После мы узнаем, что Затворник «часто говорил с народом, обучая, как придавать себе наиболее неаппетитный вид». Это аналог проповеднической деятельности людей верящих в спасение от Страшного суда. С нашем случае речь идет о спасении цыплят от «Страшного Супа»

Несомненно, Затворник выступает учителем, наставником менее опытного Шестипалого.

Примерно в середине повествования появляется еще один герой: крыса-Одноглазка. Пелевин также не описывает ее как крысу, описание Одноглазки дается через остранение.

«Шестипалый недоверчиво поглядел на умную коническую морду с длинными усами и двумя черными бусинками глаз.

– Одноглазка, - сказала крыса и вильнула неприлично голым хвостом.

– Шестипалый, - представился Шестипалый и спросил: - А почему ты Одноглазка, если у тебя оба глаза в порядке?

– А у меня третий глаз раскрыт, - сказала Одноглазка, - а он один. В каком-то смысле все, у кого третий глаз раскрыт, одноглазые»

В отличие от цыплят описание крысы дается не через место действия, а через значимые черты для этого существа. В данном случае это ум, конусообразная морда, глаза-бусинки, длинные усы и голый хвост.

Образы животных в данном произведении выбраны Пелевиным не случайно. Все эти животные имеют большую значимость в мифологии.

Петуха (в нашем случае, цыплят мужского пола будем считать маленькими петухами) в большинстве мифологических систем связывают с солнцем, утренней зарей, небесным огнем. Как и солнце, петуx отсчитывает время. С петухом связаны такие крылатые выражения, как: «третьи петухи», «первые петухи», «до петухов». Петух выступает как глашатай света и солнца. Традиционно петуха помещали на крышах домов, флюгерах, шпилях…

Подобные документы

"Литературная стратегия" Виктора Пелевина, постмодернизм и эклектика в его произведениях глазами литературных критиков. Скептические отзывы о прозе Пелевина. Мотивы и темы творчества Пелевина. Традиции русской литературы в творчестве Пелевина.

курсовая работа , добавлен 20.05.2004


Теоретические основы изучения языка художественной литературы. Языковые образные средства в повести В.О. Пелевина "Хрустальный мир". Лексика ограниченного употребления и пассивного состава. Синонимия и антонимия лексических единиц, тропы в произведении.

курсовая работа , добавлен 11.01.2013


Биография В. Пелевина. Мистическая литература Пелевина. Шлем ужаса… Что это? Рецензии СМИ на повесть Пелевина "Шлем ужаса". Стремление противостоять серой, безразличной к человеку реальности. Загадки и отгадки В. Пелевина.

реферат , добавлен 30.10.2006


Ознакомление с кратким содержанием повести В. Пелевина "Желтая стрела". Детальный анализ ключевых слов произведения - "желтый", " желтая стрела", "поезд", "пассажиры", "стук колес", "остановка поезда", поиск их смысловой и эмоциональной нагрузки.

курсовая работа , добавлен 09.12.2010


Главный мистификатор современной литературы. Отношение писателя к методам постмодернистов. Жизнь героев романа Пелевина "Чапаев и Пустота". Мир темной "достоевщины", преследующей русского человека. Проблема идеологии потребления в романе "Generation П".

реферат , добавлен 17.04.2015


Жизнь и творческая деятельность русского писателя Виктора Пелевина. Публикации в журнале "Наука и религия". Статья "Гадание по рунам", инструкция к набору рун. Книги В. Пелевина во Франции. Виртуальная конференция с В. Пелевиным. Анализ романа "Омон Ра".

реферат , добавлен 08.06.2010


Биография русского писателя Александра Исаевича Солженицына. Хождение по мукам: осуждение на восемь лет лагерей и вечную ссылку. Первые изданные работы писателя. Роль изгоя и арест Солженицына. Вермонтский затворник: строительство новой жизни в США.

реферат , добавлен 17.09.2009


Творческий метод Пелевина и эволюция мышления писателя в произведениях "Желтая стрела" и "Числа". Особенности сатиры в романе "ДПП". Трансформация традиционных сюжетных схем в духе посткультурного нигилизма. Употребление элементов массовой культуры.

курсовая работа , добавлен 27.07.2010


Русский постмодернизм и его представители. Особенности постмодернистской прозы В. Пелевина, "экзотические" мотивы и темы творчества, культурный контекст: от русской литературной классики до современной молодежной субкультуры. Анализ романа "Generation П".

курсовая работа , добавлен 04.12.2009


Анализ суждений критиков и литературоведов об особенностях творческой манеры В. Пелевина. Жанровые коды утопии и антиутопии в романе "S.N.U.F.F.". Сравнение сатирической повести М. Салтыкова-Щедрина "История одного города" и исследуемого романа.

– Отвали.

– Я же сказал, отвали. Не мешай смотреть.

– А на что это ты смотришь?

– Вот идиот, Господи… Ну, на солнце.

Шестипалый поднял взгляд от черной поверхности почвы, усыпанной едой, опилками и измельченным торфом, и, щурясь, уставился вверх.

– Да… Живем, живем – а зачем? Тайна веков. И разве постиг кто-нибудь тонкую нитевидную сущность светил?

Незнакомец повернул голову и посмотрел на него с брезгливым любопытством.

– Шестипалый, – немедленно представился Шестипалый.

– Я Затворник, – ответил незнакомец. – Это у вас так в социуме говорят? Про тонкую нитевидную сущность?

– Уже не у нас, – ответил Шестипалый и вдруг присвистнул. – Вот это да!

– Чего? – подозрительно спросил Затворник.

– Вон, гляди! Новое появилось!

– Ну и что?

– В центре мира так никогда не бывает. Чтобы сразу три светила.

Затворник снисходительно хмыкнул.

– А я в свое время сразу одиннадцать видел. Одно в зените и по пять на каждом эпицикле. Правда, это не здесь было.

– А где? – спросил Шестипалый.

Затворник промолчал. Отвернувшись, он отошел в сторону, ногой отколупнул от земли кусок еды и стал есть. Дул слабый теплый ветер, два солнца отражались в серо-зеленых плоскостях далекого горизонта, и в этой картине было столько покоя и печали, что задумавшийся Затворник, снова заметив перед собой Шестипалого, даже вздрогнул.

– Снова ты. Ну, чего тебе надо?

– Так. Поговорить хочется.

– Да ведь ты не умен, я полагаю, – ответил Затворник. – Шел бы лучше в социум. А то вон куда забрел. Правда, ступай…

Он махнул рукой в направлении узкой грязно-желтой полоски, которая чуть извивалась и подрагивала, – даже не верилось, что так отсюда выглядит огромная галдящая толпа.

– Я бы пошел, – сказал Шестипалый, – только они меня прогнали.

– Да? Это почему? Политика?

Шестипалый кивнул и почесал одной ногой другую. Затворник взглянул на его ноги и покачал головой.

– Настоящие?

– А то какие же. Они мне так и сказали – у нас сейчас самый, можно сказать, решительный этап приближается, а у тебя на ногах по шесть пальцев… Нашел, говорят, время…

– Какой еще «решительный этап»?

– Не знаю. Лица у всех перекошенные, особенно у Двадцати Ближайших, а больше ничего не поймешь. Бегают, орут.

– А, – сказал Затворник, – понятно. Он, наверно, с каждым часом все отчетливей и отчетливей? А контуры все зримей?

– Точно, – удивился Шестипалый. – А откуда ты знаешь?

– Да я их уже штук пять видел, этих решительных этапов. Только называются по-разному.

– Да ну, – сказал Шестипалый. – Он же впервые происходит.

– Еще бы. Даже интересно было бы посмотреть, как он будет во второй раз происходить. Но мы немного о разном.

Затворник тихо засмеялся, сделал несколько шагов по направлению к далекому социуму, повернулся к нему задом и стал с силой шаркать ногами, так, что за его спиной вскоре повисло целое облако, состоящее из остатков еды, опилок и пыли. При этом он оглядывался, махал руками и что-то бормотал.

– Чего это ты? – с некоторым испугом спросил Шестипалый, когда Затворник, тяжело дыша, вернулся.

– Это жест, – ответил Затворник. – Такая форма искусства. Читаешь стихотворение и производишь соответствующее ему действие.

– А какое ты сейчас прочел стихотворение?

– Такое, – сказал Затворник.

Иногда я грущу,

глядя на тех, кого я покинул.

Иногда я смеюсь,

и тогда между нами

вздымается желтый туман.

– Какое ж это стихотворение, – сказал Шестипалый. – Я, слава Богу, все стихи знаю. Ну, то есть не наизусть, конечно, но все двадцать пять слышал. Такого нет, точно.

Затворник поглядел на него с недоумением, а потом, видно, понял.

– А ты хоть одно помнишь? – спросил он. – Прочти-ка.

– Сейчас. Близнецы… Близнецы… Ну, короче, там мы говорим одно, а подразумеваем другое. А потом опять говорим одно, а подразумеваем другое, только как бы наоборот. Получается очень красиво. В конце концов поднимаем глаза на стену, а там…

– Хватит, – сказал Затворник.

Наступило молчание.

– Слушай, а тебя тоже прогнали? – нарушил его Шестипалый.

– Нет. Это я их всех прогнал.

– Так разве бывает?

– По-всякому бывает, – сказал Затворник, поглядел на один из небесных объектов и добавил тоном перехода от болтовни к серьезному разговору: – Скоро темно станет.

– Да брось ты, – сказал Шестипалый, – никто не знает, когда темно станет.

– А я вот знаю. Хочешь спать спокойно – делай как я. – И Затворник принялся сгребать кучи разного валяющегося под ногами хлама, опилок и кусков торфа. Постепенно у него получилась огораживающая небольшое пустое пространство стена, довольно высокая, примерно в его рост. Затворник отошел от законченного сооружения, с любовью поглядел на него и сказал: – Вот. Я это называю убежищем души.

– Почему? – спросил Шестипалый.

– Так. Красиво звучит. Ты себе-то будешь строить?

Шестипалый начал ковыряться. У него ничего не выходило – стена обваливалась. По правде сказать, он и не особо старался, потому что ничуть не поверил Затворнику насчет наступления тьмы, – и, когда небесные огни дрогнули и стали медленно гаснуть, а со стороны социума донесся похожий на шум ветра в соломе всенародный вздох ужаса, в его сердце возникло одновременно два сильных чувства: обычный страх перед неожиданно надвинувшейся тьмой и незнакомое прежде преклонение перед кем-то, знающим о мире больше, чем он.

– Так и быть, – сказал Затворник, – прыгай внутрь. Я еще построю.

– Я не умею прыгать, – тихо ответил Шестипалый.

– Тогда привет, – сказал Затворник и вдруг, изо всех сил оттолкнувшись от земли, взмыл вверх и исчез за стеной, после чего все сооружение обрушилось на него, покрыв его равномерным слоем опилок и торфа. Образовавшийся холмик некоторое время подрагивал, потом в его стене возникло маленькое отверстие – Шестипалый еще успел увидеть в нем блестящий глаз Затворника – и наступила окончательная тьма.

Разумеется, Шестипалый, сколько себя помнил, знал все необходимое про ночь. «Это естественный процесс», – говорили одни. «Делом надо заниматься», – считали другие, и таких было большинство. Вообще, оттенков мнений было много, но происходило со всеми одно и то же: когда без всяких видимых причин свет гас, после короткой и безнадежной борьбы с судорогами страха все впадали в оцепенение, а придя в себя (когда светила опять загорались), помнили очень мало. То же самое происходило и с Шестипалым, пока он жил в социуме, а сейчас – потому, наверное, что страх перед наступившей тьмой наложился на равный ему по силе страх перед одиночеством и, следовательно, удвоился, – он не впал в обычную спасительную кому. Вот уже стих далекий народный стон, а он все сидел, съежась, возле холмика и тихо плакал. Видно вокруг ничего не было, и, когда в темноте раздался голос Затворника, Шестипалый от испуга нагадил прямо под себя.

– Слушай, кончай долбить, – сказал Затворник, – спать мешаешь.

– Я не долблю, – тихо отозвался Шестипалый. – Это сердце. Ты б со мной поговорил, а?

– О чем? – спросил Затворник.

– О чем хочешь, только подольше.

– Давай о природе страха?

– Ой, не надо! – запищал Шестипалый.

– Тихо ты! – прошипел Затворник. – Сейчас сюда все крысы сбегутся.

– Какие крысы? Что это? – холодея, спросил Шестипалый.

– Это существа ночи. Хотя на самом деле и дня тоже.

– Не повезло мне в жизни, – прошептал Шестипалый. – Было б у меня пальцев сколько положено, спал бы сейчас со всеми. Господи, страх-то какой… Крысы…

– Слушай, – заговорил Затворник, – вот ты все повторяешь – Господи, Господи… у вас там что, в Бога верят?

– Черт его знает. Что-то такое есть, это точно. А что – никому не известно. Вот, например, почему темно становится? Хотя, конечно, можно и естественными причинами объяснить. А если про Бога думать, то ничего в жизни и не сделаешь…

– А что, интересно, можно сделать в жизни? – спросил Затворник.

– Как что? Чего глупые вопросы задавать – будто сам не знаешь. Каждый, как может, лезет к кормушке. Закон жизни.

– Понятно. А зачем тогда все это?

– Что «это»?

– Ну, вселенная, небо, земля, светила – вообще, все.

– Как зачем? Так уж мир устроен.

– А как он устроен? – с интересом спросил Затворник.

– Так и устроен. Движемся в пространстве и во времени. Согласно законам жизни.

– А куда?

– Откуда я знаю. Тайна веков. От тебя, знаешь, свихнуться можно.

– Это от тебя свихнуться можно. О чем ни заговори, у тебя все или закон жизни, или тайна веков.

– Не нравится, так не говори, – обиженно сказал Шестипалый.

– Да я и не говорил бы. Это ж тебе в темноте молчать страшно.

Шестипалый как-то совершенно забыл об этом. Прислушавшись к своим ощущениям, он вдруг заметил, что не испытывает никакого страха. Это его до такой степени напугало, что он вскочил на ноги и кинулся куда-то вслепую, пока со всего разгона не треснулся головой о невидимую в темноте Стену Мира.

Издалека послышался скрипучий хохот Затворника, и Шестипалый, осторожно переставляя ноги, побрел навстречу этим единственным во всеобщей тьме и безмолвии звукам. Добравшись до холмика, под которым сидел Затворник, он молча улегся рядом и, стараясь не обращать внимания на холод, попытался уснуть. Момента, когда это получилось, он даже не заметил.

2.

– Сегодня мы с тобой полезем за Стену Мира, понял? – сказал Затворник.

Шестипалый как раз подбегал к убежищу души. Сама постройка выходила у него уже почти так же, как у Затворника, а вот прыжок удавался только после длинного разбега, и сейчас он тренировался. Смысл сказанного дошел до него именно тогда, когда надо было прыгать, и в результате он врезался в хлипкое сооружение так, что торф и опилки, вместо того чтобы покрыть все его тело ровным мягким слоем, превратились в наваленную над головой кучу, а ноги потеряли опору и бессильно повисли в пустоте. Затворник помог ему выбраться и повторил:

– Сегодня мы отправимся за Стену Мира.

За последние дни Шестипалый наслушался от него такого, что в душе у него все время поскрипывало и ухало, а былая жизнь в социуме казалась забавной фантазией (а может, пошлым кошмаром – точно он еще не решил), но это уж было слишком.

Затворник между тем продолжал:

– Решительный этап наступает после каждых семидесяти затмений. А вчера было шестьдесят девятое. Миром правят числа.

И он указал на длинную цепь соломинок, торчащих из почвы возле самой Стены Мира.

– Да как же можно лезть за Стену Мира, если это – Стена Мира? Ведь в самом названии… За ней ведь нет ничего…

Шестипалый был до того ошарашен, что даже не обратил внимания на темные мистические объяснения Затворника, от которых у него иначе обязательно испортилось бы настроение.

– Ну и что, – ответил Затворник, – что нет ничего. Нас это должно только радовать.

– А что мы там будем делать?

– А чем нам тут плохо?

– А тем, дурак, что этого «тут» скоро не будет.

– А что будет?

– Вот останься, узнаешь тогда. Ничего не будет.

Шестипалый почувствовал, что полностью потерял уверенность в происходящем.

– Почему ты меня все время пугаешь?

– Да не ной ты, – пробормотал Затворник, озабоченно вглядываясь в какую-то точку на небе. – За Стеной Мира совсем не плохо. По мне, так гораздо лучше, чем здесь.

Он подошел к остаткам выстроенного Шестипалым убежища души и стал ногами раскидывать их по сторонам.

– Зачем это ты? – спросил Шестипалый.

– Перед тем как покинуть какой-либо мир, надо обобщить опыт своего пребывания в нем, а затем уничтожить все свои следы. Это традиция.

– А кто ее придумал?

– Какая разница. Ну, я. Больше тут, видишь ли, некому. Вот так…

Затворник оглядел результат своего труда – на месте развалившейся постройки теперь было идеально ровное место, ничем не отличающееся от поверхности остальной пустыни.

– Все, – сказал он, – следы я уничтожил. Теперь надо опыт обобщить. Сейчас твоя очередь. Залазь на эту кочку и рассказывай.

Шестипалый почувствовал, что его перехитрили, оставив ему самую тяжелую и, главное, непонятную часть работы. Но после случая с затмением он решил слушаться Затворника. Пожав плечами и оглядевшись – не забрел ли сюда кто из социума, – он залез на кочку.

– Что рассказывать?

– Все, что знаешь о мире.

– Долго ж мы здесь проторчим, – свистнул Шестипалый.

– Не думаю, – сухо отозвался Затворник.

– Значит, так. Наш мир… Ну и идиотский у тебя ритуал…

– Не отвлекайся.

– Наш мир представляет собой правильный восьмиугольник, равномерно и прямолинейно движущийся в пространстве. Здесь мы готовимся к решительному этапу, венцу нашей жизни. Это официальная формулировка, во всяком случае. По периметру мира проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью и заслугами…

– Вот этого я раньше не слышал, – перебил Затворник. – Что это такое – заслуги? И общественная значимость?

– Ну… Как сказать… Это когда кто-то попадает к самой кормушке-поилке.

– А кто к ней попадает?

– Я же говорю, тот, у кого большие заслуги. Или общественная значимость. У меня, например, раньше были так себе заслуги, а теперь вообще никаких. Да ты что, народную модель вселенной не знаешь?

– Не знаю, – сказал Затворник.

– Да ты что?… А как же ты к решительному этапу готовился?

– А уже почти все. Чего там еще-то… За областью социума находится великая пустыня, а кончается все Стеной Мира. Возле нее ютятся отщепенцы вроде нас.

– Понятно. Отщепенцы. А бревно откуда взялось? В смысле то, от чего они отщепились?

– Ну ты даешь… Это тебе даже Двадцать Ближайших не скажут. Тайна веков.

– Н-ну, хорошо. А что такое тайна веков?

– Закон жизни, – ответил Шестипалый, стараясь говорить мягко. Ему что-то не нравилось в интонациях Затворника.

– Ладно. А что такое закон жизни?

– Это тайна веков.

– Тайна веков? – переспросил Затворник странно тонким голосом и медленно стал подходить к Шестипалому по дуге.

– Ты чего? Кончай! – испугался Шестипалый. – Это же твой ритуал!

Но Затворник и сам уже взял себя в руки.

– Ладно, – сказал он. – Слезай.

Шестипалый слез с кочки, и Затворник с сосредоточенным и серьезным видом залез на его место. Некоторое время он молчал, словно прислушиваясь к чему-то, а потом поднял голову и заговорил.

– Я пришел сюда из другого мира, – сказал он, – в дни, когда ты был еще совсем мал. А в тот, другой мир я пришел из третьего, и так далее. Всего я был в пяти мирах. Они такие же, как этот, и практически ничем не отличаются друг от друга. А вселенная, где мы находимся, представляет собой огромное замкнутое пространство. На языке богов она называется «Бройлерный комбинат имени Луначарского», но что это означает, неизвестно даже им самим.

– Ты знаешь язык богов? – изумленно спросил Шестипалый.

– Немного. Не перебивай. Всего во вселенной есть семьдесят миров. В одном из них мы сейчас находимся. Эти миры прикреплены к безмерной черной ленте, которая медленно движется по кругу. А над ней, на поверхности неба, находятся сотни одинаковых светил. Так что это не они плывут над нами, а мы проплываем под ними. Попробуй представить себе это.

Шестипалый закрыл глаза. На его лице изобразилось напряжение.

– Нет, не могу, – наконец сказал он.

– Ладно, – сказал Затворник, – слушай дальше. Все семьдесят миров, которые есть во вселенной, называются Цепью Миров. Во всяком случае, их вполне можно так назвать. В каждом из миров есть жизнь, но она не существует там постоянно, а циклически возникает и исчезает. Решительный этап происходит в центре вселенной, через который по очереди проходят все миры. На языке богов он называется Цехом номер один. Наш мир как раз находится в его преддверии. Когда завершается решительный этап и обновленный мир выходит с другой стороны Цеха номер один, все начинается сначала. Возникает жизнь, проходит цикл и через положенный срок опять ввергается в Цех номер один.

– Я много путешествовал, – сказал Затворник, – и по крупицам собирал тайные знания. В одном мире было известно одно, в другом – другое.

– Может быть, ты знаешь, откуда мы беремся?

– Знаю. А что про это говорят в вашем мире?

– Что это объективная данность. Закон жизни такой.

– Понятно. Ты спрашиваешь про одну из глубочайших тайн мироздания, и я даже не знаю, можно ли тебе ее доверить. Но поскольку, кроме тебя, все равно некому, я, пожалуй, скажу. Мы появляемся на свет из белых шаров. На самом деле они не совсем шары, а несколько вытянуты и один конец у них уже другого, но сейчас это не важно.

– Шары. Белые шары, – повторил Шестипалый и, как стоял, повалился на землю. Груз узнанного навалился на него физической тяжестью, и на секунду ему показалось, что он умрет. Затворник подскочил к нему и изо всех сил начал трясти. Постепенно к Шестипалому вернулась ясность сознания.

– Что с тобой? – испуганно спросил Затворник.

– Ой, я вспомнил. Точно. Раньше мы были белыми шарами и лежали на длинных полках. В этом месте было очень тепло и влажно. А потом мы стали изнутри ломать эти шары и… Откуда-то снизу подкатил наш мир, а потом мы уже были в нем… Но почему этого никто не помнит?

– Есть миры, в которых это помнят, – сказал Затворник. – Подумаешь, пятая и шестая перинатальные матрицы. Не так уж глубоко, и к тому же только часть истины. Но все равно – тех, кто это помнит, прячут подальше, чтобы они не мешали готовиться к решительному этапу, или как он там называется. Везде по-разному. У нас, например, назывался завершением строительства, хотя никто ничего не строил.

Видимо, воспоминание о своем мире повергло Затворника в печаль. Он замолчал.

– Слушай, – спросил через некоторое время Шестипалый, – а откуда берутся эти белые шары?

Затворник одобрительно поглядел на него.

– Мне понадобилось куда больше времени, чтобы в моей душе созрел этот вопрос, – сказал он. – Но здесь все намного сложнее. В одной древней легенде говорится, что эти яйца появляются из нас, но это вполне может быть и метафорой…

– Из нас? Непонятно. Где ты это слышал?

– Да сам сочинил. Тут разве услышишь что-нибудь, – сказал Затворник с неожиданной тоской в голосе.

– Ты же сказал, что это древняя легенда.

– Правильно. Просто я ее сочинил как древнюю легенду.

– Как это? Зачем?

– Понимаешь, один древний мудрец, можно сказать – пророк (на этот раз Шестипалый догадался, о ком идет речь) сказал, что не так важно то, что сказано, как то, кем сказано. Часть смысла того, что я хотел выразить, заключена в том, что мои слова выступают в качестве древней легенды. Впрочем, где тебе понять…

Затворник глянул в небо и перебил себя:

– Все. Пора идти.

– В социум.

Шестипалый вытаращил глаза.

– Мы же собирались лезть через Стену Мира. Зачем нам социум?

– А ты хоть знаешь, что такое социум? – спросил Затворник. – Это и есть приспособление для перелезания через Стену Мира.

Шестипалый, несмотря на полное отсутствие в пустыне предметов, за которыми можно было бы спрятаться, шел почему-то крадучись, и чем ближе становился социум, тем более преступной становилась его походка. Постепенно огромная толпа, казавшаяся издали огромным шевелящимся существом, распадалась на отдельные тела, и даже можно было разглядеть удивленные гримасы тех, кто замечал приближающихся.

– Главное, – шепотом повторял Затворник последнюю инструкцию, – веди себя наглее. Но не слишком нагло. Мы непременно должны их разозлить – но не до такой степени, чтоб нас разорвали в клочья. Короче, все время смотри, что буду делать я.

– Шестипалый приперся! – весело закричал кто-то впереди. – Здорово, сволочь! Эй, Шестипалый, кто это с тобой?

Этот бестолковый выкрик неожиданно – и совершенно непонятно почему – вызвал в Шестипалом целую волну ностальгических воспоминаний о детстве. Затворник, шедший чуть сзади, словно почувствовал это и пихнул Шестипалого в спину.

У самой границы социума народ стоял редко – тут жили в основном калеки и созерцатели, не любившие тесноты, – их нетрудно было обходить. Но чем дальше, тем плотнее стояла толпа, и уже очень скоро Затворник с Шестипалым оказались в невыносимой тесноте. Двигаться вперед было еще можно, но только переругиваясь со стоящими по бокам. А когда над головами тех, кто был впереди, показалась мелко трясущаяся крыша кормушки-поилки, уже ни шагу вперед сделать было нельзя.

– Всегда поражался, – тихо сказал Шестипалому Затворник, – как здесь все мудро устроено. Те, кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те, кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появится щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство.

– Что ж, не нравится? – спросил сбоку чей-то голос.

– Нет, не нравится, – ответил Затворник.

– А что конкретно не нравится?

– Да все.

И Затворник широким жестом обвел толпу вокруг, величественный купол кормушки-поилки, мерцающие желтыми огнями небеса и далекую, еле видную отсюда Стену Мира.

– Понятно. И где, по-вашему, лучше?

– В том-то и трагедия, что нигде! В том-то и дело! – страдальчески выкрикнул Затворник. – Было бы где лучше, неужели б я с вами тут о жизни беседовал?

– И товарищ ваш таких же взглядов? – спросил голос. – Чего он в землю-то смотрит?

Шестипалый поднял глаза – до этого он глядел себе под ноги, потому что это позволяло минимально участвовать в происходящем, – и увидел обладателя голоса. У того было обрюзгшее раскормленное лицо, и, когда он говорил, становились отчетливо видны анатомические подробности его гортани. Шестипалый сразу понял, что перед ним – один из Двадцати Ближайших, самая что ни на есть совесть эпохи. Видно, перед их приходом он проводил здесь разъяснения, как это иногда практиковалось.

– Это вы оттого такие невеселые, ребята, – неожиданно дружелюбно сказал тот, – что не готовитесь вместе со всеми к решительному этапу. Тогда у вас на эти мысли времени бы не было. Мне самому такое иногда в голову приходит, что… И, знаете, работа спасает.

– Взять их.

По толпе прошло движение, и Затворник с Шестипалым оказались немедленно стиснутыми со всех четырех сторон.

– Да плевали мы на вас, – также дружелюбно сказал Затворник. – Куда вы нас возьмете? Некуда вам нас взять. Ну, прогоните еще раз. Через Стену Мира, как говорится, не перебросишь…

Тут на лице Затворника изобразилось смятение, а толстолицый высоко поднял веки – их глаза встретились.

– А ведь интересная идея. Такого у нас еще не было. Конечно, такая пословица есть, но воля народа сильнее.

Видимо, эта мысль восхитила его. Он повернулся и скомандовал:

– Внимание! Строимся! Сейчас у нас будет нечто незапланированное.

Прошло не так уж много времени между моментом, когда толстолицый скомандовал построение, и моментом, когда процессия, в центре которой вели Затворника и Шестипалого, приблизилась к Стене Мира.

Процессия была впечатляющей. Первым в ней шел толстолицый, за ним – двое назначенных старушками-матерями (никто, включая толстолицего, не знал, что это такое, – просто была такая традиция), которые сквозь слезы выкрикивали обидные слова Затворнику и Шестипалому, оплакивая и проклиная их одновременно, затем вели самих преступников, и замыкала шествие толпа народной массы.

– Итак, – сказал толстолицый, когда процессия остановилась, – пришел пугающий миг воздаяния. Я думаю, ребята, что все мы зажмуримся, когда два эти отщепенца исчезнут в небытии, не так ли? И пусть это волнующее событие послужит страшным уроком всем нам, народу. Громче рыдайте, матери!

Старушки-матери повалились на землю и залились таким горестным плачем, что многие из присутствующих тоже начали отворачиваться и сглатывать; но, извиваясь в забрызганной слезами пыли, матери иногда вдруг вскакивали и, сверкая глазами, бросали Затворнику и Шестипалому неопровержимые ужасные обвинения, после чего обессиленно падали назад.

– Итак, – сказал через некоторое время толстолицый, – раскаялись ли вы? Устыдили ли вас слезы матерей?

– Еще бы, – ответил Затворник, озабоченно наблюдавший то за церемонией, то за какими-то небесными телами, – а как вы нас перебрасывать хотите?

Толстолицый задумался. Старушки-матери тоже замолчали, потом одна из них поднялась из пыли, отряхнулась и сказала:

– Насыпь?

– Насыпь, – сказал Затворник, – это затмений пять займет. А нам уже давно не терпится спрятать наш разоблаченный позор в пустоте.

Толстолицый, прищурившись, глянул на Затворника и одобрительно кивнул.

– Понимают, – сказал он кому-то из своих, – только притворяются. Спроси, может, они сами что предложат?

Через несколько минут почти до самого края Стены Мира поднялась живая пирамида. Те, кто стоял наверху, жмурились и прятали лица, чтобы, не дай Бог, не заглянуть туда, где все кончается.

– Наверх, – скомандовал кто-то Затворнику и Шестипалому, и они, поддерживая друг друга, пошли по шаткой веренице плеч и спин к терявшемуся в высоте краю стены.

С высоты был виден весь притихший социум, внимательно следивший издали за происходящим, были видны некоторые незаметные до этого детали неба и толстый шланг, спускавшийся к кормушке-поилке из бесконечности, – отсюда он казался не таким величественным, как с земли. Легко, будто на кочку, вспрыгнув на край Стены Мира, Затворник помог Шестипалому сесть рядом и закричал вниз:

– Порядок!

От его крика кто-то в живой пирамиде потерял равновесие, она несколько раз покачнулась и развалилась – все попадали вниз, под основание стены, но никто, слава Богу, не пострадал.

Вцепившись в холодную жесть борта, Шестипалый вглядывался в крохотные задранные лица, в унылые серо-коричневые пространства своей родины; глядел на тот ее угол, где на Стене Мира было большое зеленое пятно и где прошло его детство. «Я больше никогда этого не увижу», – подумал он, и, хоть особого желания увидеть все это когда-нибудь еще у него не было, горло все равно сводило. Он прижимал к боку маленький кусочек земли с прилипшей соломинкой и размышлял о том, как быстро и необратимо меняется все в его жизни.

– Прощайте, сыновья! – закричали снизу старушки-матери, земно поклонились и принялись, рыдая, швырять вверх тяжелые куски торфа.

Затворник приподнялся на цыпочки и громко закричал:

Знал я всегда,

что покину

этот безжалостный мир…

Тут в него угодил большой кусок торфа, и он, растопыря руки и ноги, полетел вниз. Шестипалый последний раз оглядел все оставшееся внизу и заметил, что кто-то из далекой толпы прощально машет ему, – тогда он помахал в ответ. Потом он зажмурился и шагнул назад.

Несколько секунд он беспорядочно крутился в пустоте, а потом вдруг больно ударился обо что-то твердое и открыл глаза. Он лежал на черной блестящей поверхности из незнакомого материала; вверх уходила Стена Мира – точно такая же, как если смотреть на нее с той стороны, а рядом с ним, вытянув руку к стене, стоял Затворник. Он договаривал свое стихотворение:

Но что так это будет,

не думал…

Потом он повернулся к Шестипалому и коротким жестом велел ему встать на ноги.

4.

Теперь, когда они шли по гигантской черной ленте, Шестипалый видел, что Затворник сказал ему правду. Действительно, мир, который они покинули, медленно двигался вместе с этой лентой относительно других неподвижных космических объектов, природы которых Шестипалый не понимал, а светила были неподвижными – стоило сойти с черной ленты, и все делалось ясно. Сейчас оставленный ими мир медленно подъезжал к зеленым стальным воротам, под которые уходила лента. Затворник сказал, что это и есть вход в Цех номер один. Странно, но Шестипалый совершенно не был поражен величием заполняющих вселенную объектов – наоборот, в нем, скорее, проснулось чувство легкого раздражения. «И это все?» – брезгливо думал он. Вдали были видны два мира, подобных тому, который они оставили, – они тоже двигались вместе с черной лентой и выглядели отсюда довольно убого. Сначала Шестипалый думал, что они с Затворником направляются к другому миру, но на полпути Затворник вдруг велел ему прыгать с неподвижного бордюра вдоль ленты, по которому они шли, вниз, в темную бездонную щель.

– Там мягко, – сказал он Шестипалому, но тот шагнул назад и отрицательно покачал головой. Тогда Затворник молча прыгнул вниз, и Шестипалому ничего не оставалось, как последовать за ним.

На этот раз он чуть не расшибся о холодную каменную поверхность, выложенную большими коричневыми плитами. Эти плиты тянулись до горизонта, и Шестипалый первый раз в жизни понял, что означает слово «бесконечность».

– Что это? – спросил Шестипалый.

– Кафель, – ответил Затворник непонятным словом и сменил тему: – Скоро начнется ночь, а нам надо дойти вон до тех мест. Часть дороги придется пройти в темноте.

Затворник выглядел всерьез озабоченным. Шестипалый поглядел вдаль и увидел далекие кубические скалы нежно-желтого цвета (Затворник сказал, что они называются «ящики») – их было очень много, и между ними виднелись пустые пространства, усыпанные горами светлой стружки. Издали все это походило на пейзаж из забытого детского сна.

– Пошли, – сказал Затворник и быстрым шагом двинулся вперед.

– Слушай, – спросил Шестипалый, скользя по кафелю рядом, – а как ты узнаешь, когда наступит ночь?

– По часам, – ответил Затворник. – Это одно из небесных тел. Сейчас оно справа и наверху – вот тот диск с черными зигзагами.

Шестипалый посмотрел на довольно знакомую, хоть и не привлекавшую никогда его особого внимания деталь небесного свода.

– Когда часть этих черных линий приходит в особое положение, о котором я расскажу тебе как-нибудь потом, свет гаснет, – сказал Затворник. – Это случится вот-вот. Считай до десяти.

– Раз, два, – начал Шестипалый, и вдруг стало темно.

– Не отставай от меня, – сказал Затворник, – потеряешься.

Он мог бы этого не говорить – Шестипалый чуть не наступал ему на пятки. Единственным источником света во вселенной остался косой желтый луч, падавший из-под зеленых ворот Цеха номер один. Место, куда направлялись Затворник с Шестипалым, находилось совсем недалеко от этих ворот, но, по уверениям Затворника, было самым безопасным.

Видна осталась только далекая желтая полоса под воротами да несколько плит вокруг. Шестипалый впал в странное состояние. Ему стало казаться, что темнота сжимает их с Затворником так же, как недавно сжимала толпа. Отовсюду исходила опасность, и Шестипалый ощущал ее всей кожей как дующий со всех сторон одновременно сквозняк. Когда становилось совсем невмоготу от страха, он поднимал взгляд с наплывающих кафельных плит на яркую полоску света впереди, и тогда вспоминался социум, который издалека выглядел почти так же. Ему представлялось, что они идут в царство каких-то огненных духов, и он уже собирался сказать об этом Затворнику, когда тот вдруг остановился и поднял руку.

– Тихо, – сказал он, – крысы. Справа от нас.

Бежать было некуда – вокруг во все стороны простиралось одинаковое кафельное пространство, а полоса впереди была еще слишком далеко. Затворник повернулся вправо и принял странную позу, велев Шестипалому спрятаться за его спиной, что тот и выполнил с удивительной скоростью и охотой.

Сначала он ничего не замечал, а потом ощутил скорее, чем увидел, движение большого быстрого тела в темноте. Оно остановилось точно на границе видимости.

– Она ждет, – тихо сказал Затворник, – как мы поступим дальше. Стоит нам сделать хоть шаг, и она кинется на нас.

– Ага, кинусь, – сказала крыса, выходя из темноты. – Как комок зла и ярости. Как истинное порождение ночи.

– Ух, – вздохнул Затворник. – Одноглазка. А я уж думал, что мы правда влипли. Знакомьтесь.

Шестипалый недоверчиво поглядел на умную коническую морду с длинными усами и двумя черными бусинками глаз.

– Одноглазка, – сказала крыса и вильнула неприлично голым хвостом.

– Шестипалый, – представился Шестипалый и спросил: – А почему ты Одноглазка, если у тебя оба глаза в порядке?

– А у меня третий глаз раскрыт, – сказала Одноглазка, – а он один. В каком-то смысле все, у кого третий глаз раскрыт, одноглазые.

– А что такое… – начал Шестипалый, но Затворник не дал ему договорить.

– Не пройтись ли нам, – галантно предложил он Одноглазке, – вон до тех ящиков? Ночная дорога скучна, если рядом нет собеседника.

Шестипалый очень обиделся.

– Пойдем, – согласилась Одноглазка и, повернувшись к Шестипалому боком (только теперь он разглядел ее огромное мускулистое тело), затрусила рядом с Затворником, которому, чтобы поспеть, приходилось идти очень быстро. Шестипалый бежал сзади, поглядывая на лапы Одноглазки и перекатывающиеся под ее шкурой мышцы, думал о том, чем могла бы закончиться эта встреча, не окажись Одноглазка знакомой Затворника, и изо всех сил старался не наступить ей на хвост. Судя по тому, как быстро их беседа стала походить на продолжение какого-то давнего разговора, они были старыми приятелями.

– Свобода? Господи, да что это такое? – спрашивала Одноглазка и смеялась. – Это когда ты в смятении и одиночестве бегаешь по всему комбинату, в десятый или в какой там уже раз увернувшись от ножа? Это и есть свобода?

– Ты опять все подменяешь, – отвечал Затворник. – Это только поиски свободы. Я никогда не соглашусь с той инфернальной картиной мира, в которую ты веришь. Наверное, это у тебя оттого, что ты чувствуешь себя чужой в этой вселенной, созданной для нас.

– А крысы верят, что она создана для нас. Я это не к тому, что я согласна с ними. Прав, конечно, ты, но только не до конца и не в самом главном. Ты говоришь, что эта вселенная создана для вас? Нет, она создана из-за вас, но не для вас. Понимаешь?

Затворник опустил голову и некоторое время шел молча.

– Ладно, – сказала Одноглазка. – Я ведь попрощаться. Правда, думала, что ты появишься чуть позже, – но все-таки встретились. Завтра я ухожу.

– За границы всего, о чем только можно говорить. Одна из старых нор вывела меня в пустую бетонную трубу, которая уходит так далеко, что об этом даже трудно подумать. Я встретила там несколько крыс – они говорят, что эта труба уходит все глубже и глубже и там, далеко внизу, выводит в другую вселенную, где живут только самцы богов в одинаковой зеленой одежде. Они совершают сложные манипуляции вокруг огромных идолов, стоящих в гигантских шахтах.

Одноглазка притормозила.

– Отсюда мне направо, – сказала она. – Так вот, еда там такая – не расскажешь. А эта вселенная могла бы поместиться в одной тамошней шахте. Слушай, а хочешь со мной?

– Нет, – ответил Затворник, – вниз – это не наш путь.

Кажется, в первый раз за все время разговора он вспомнил о Шестипалом.

– Ну что ж, – сказала Одноглазка, – тогда я хочу пожелать тебе успеха на твоем пути, каким бы он ни был. Прощай.

Одноглазка кивнула Шестипалому и исчезла в темноте так же мгновенно, как раньше появилась.

Остаток пути Затворник и Шестипалый прошли молча. Добравшись до ящиков, они пересекли несколько гор стружки и наконец достигли цели. Это была слабо озаренная светом из-под ворот Цеха номер один ямка в стружках, в которой лежала куча мягких и длинных тряпок. Рядом, у стены, возвышалась огромная ребристая конструкция, про которую Затворник сказал, что когда-то она излучала так много тепла, что к ней трудно было даже приблизиться. Затворник был в заметно плохом настроении. Он копошился в тряпках, устраиваясь на ночь, и Шестипалый решил не приставать к нему с разговорами, тем более что сам хотел спать. Кое-как завернувшись в тряпки, он забылся.

Разбудило его далекое скрежетание, стук стали по дереву и крики, полные такой невыразимой безнадежности, что он сразу кинулся к Затворнику.

– Что это?

– Твой мир проходит через решительный этап, – ответил Затворник.

– Смерть пришла, – просто сказал Затворник, отвернулся, натянул на себя тряпку и уснул.

5.

Проснувшись, Затворник поглядел на трясущегося в углу заплаканного Шестипалого, хмыкнул и стал рыться в тряпках. Скоро он достал оттуда штук десять одинаковых железных предметов, похожих на обрезки толстой шестигранной трубы.

– Гляди, – сказал он Шестипалому.

– Что это? – спросил тот.

– Боги называют их гайками.

Шестипалый собирался было спросить что-то еще, но вдруг махнул рукой и опять заревел.

– Да что с тобой? – спросил Затворник.

– Все умерли, – бормотал Шестипалый, – все-все…

– Ну и что, – сказал Затворник. – Ты тоже умрешь. И уж уверяю тебя, что ты и они будете мертвыми одинаково долго.

– Все равно жалко.

– Кого именно? Старушку-мать, что ли?

– Помнишь, как нас сбрасывали со стены? – спросил Шестипалый. – Всем было велено зажмуриться. А я помахал им рукой, и тогда кто-то помахал мне в ответ. И вот когда я думаю, что он тоже умер… И что вместе с ним умерло то, что заставляло его так поступить…

– Да, – сказал Затворник, – это действительно очень печально.

И наступила тишина, нарушаемая только механическими звуками из-за зеленых ворот, за которые уплыла родина Шестипалого.

– Слушай, – спросил, наплакавшись, Шестипалый, – а что бывает после смерти?

– Трудно сказать, – ответил Затворник. – У меня было множество видений на этот счет, но я не знаю, насколько на них можно полагаться.

– Расскажи, а?

– После смерти нас, как правило, ввергают в ад. Я насчитал не меньше пятидесяти разновидностей того, что там происходит. Иногда мертвых рассекают на части и жарят на огромных сковородах. Иногда запекают целиком в железных комнатах со стеклянной дверью, где пылает синее пламя или излучают жар добела раскаленные металлические столбы. Иногда нас варят в гигантских разноцветных кастрюлях. А иногда, наоборот, замораживают в кусок льда. В общем, мало утешительного.

– А кто это делает, а?

– Как кто? Боги.

– Зачем им это?

– Видишь ли, мы являемся их пищей.

Шестипалый вздрогнул, а потом внимательно поглядел на свои дрожащие коленки.

– Больше всего они любят именно ноги, – заметил Затворник. – Ну и руки тоже. Именно о руках я с тобой и собираюсь поговорить. Подними их.

Шестипалый вытянул перед собой руки – тонкие, бессильные, они выглядели довольно жалко.

– Когда-то они служили нам для полета, – сказал Затворник, – но потом все изменилось.

– А что такое полет?

– Точно этого не знает никто. Единственное, что известно, – это то, что надо иметь сильные руки. Гораздо сильнее, чем у тебя или даже у меня. Поэтому я хочу научить тебя одному упражнению. Возьми две гайки.

Шестипалый с трудом подтащил два тяжеленных предмета к ногам Затворника.

– Вот так. Теперь просунь концы рук в отверстия.

Шестипалый сделал и это.

– А теперь поднимай и опускай руки вверх-вниз… Вот так.

Через минуту Шестипалый устал до такой степени, что не мог сделать больше ни одного маха, как ни старался.

– Все, – сказал он, опустил руки, и гайки повалились на пол.

– Теперь посмотри, как делаю я, – сказал Затворник и надел на каждую руку по пять гаек. Несколько минут он продержал руки разведенными в стороны и, казалось, совершенно не устал. – Ну как?

– Здорово, – выдохнул Шестипалый. – А почему ты держишь их неподвижно?

– С какого-то момента в этом упражнении появляется одна трудность. Потом ты поймешь, что я имею в виду, – ответил Затворник.

– А ты уверен, что так можно научиться летать?

– Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.

– А зачем тогда оно нужно? Если ты сам знаешь, что это бесполезно?

– Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю еще много других вещей, и одна из них вот какая – если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае. Понимаешь, в чем разница?

Шестипалый промолчал.

– Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, – сказал Затворник. – А если ты ее потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьез надеяться на это ни в коем случае не надо.

Шестипалый почувствовал некоторое раздражение.

– Все это замечательно, – сказал он, – но что это значит реально?

– Реально для тебя это значит, что ты каждый день будешь заниматься с этими гайками, пока не будешь делать так же, как я.

– Неужели нет какого-нибудь другого занятия? – спросил Шестипалый.

– Есть, – ответил Затворник. – Можно готовиться к решительному этапу. Но этим тебе придется заняться одному.

6.

– Слушай, Затворник, ты все знаешь – что такое любовь?

– Интересно, где ты услыхал это слово? – спросил Затворник.

– Да когда меня выгоняли из социума, кто-то спросил, люблю ли я что положено. Я сказал, что не знаю.

– Понятно. Я тебе вряд ли объясню. Это можно только на примере. Вот представь себе, что ты упал в воду и тонешь. Представил?

– А теперь представь, что ты на секунду высунул голову, увидел свет, глотнул воздуха и что-то коснулось твоих рук. И ты за это схватился и держишься. Так вот, если считать, что всю жизнь тонешь – а так это и есть, – то любовь – это то, что помогает тебе удерживать голову над водой.

– Это ты про любовь к тому, что положено?

– Не важно. Хотя, в общем, то, что положено, можно любить и под водой. Что угодно. Какая разница, за что хвататься, – лишь бы это выдержало. Хуже всего, если это кто-то другой, – он, видишь ли, всегда может отдернуть руку. А если сказать коротко, любовь – это то, из-за чего каждый находится там, где он находится. Исключая, пожалуй, мертвых… Хотя…

– По-моему, я никогда ничего не любил, – перебил Шестипалый.

– Нет, с тобой это тоже случалось. Помнишь, как ты проревел полдня, думая о том, кто помахал тебе в ответ, когда нас сбрасывали со стены? Вот это и была любовь. Ты ведь не знаешь, почему он это сделал. Может, он считал, что издевается над тобой куда тоньше других. Мне лично кажется, что так оно и было. Так что ты вел себя очень глупо, но совершенно правильно. Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле этого смысла нет.

– Так что, любовь нас обманывает? Это что-то вроде сна?

– Нет. Любовь – это что-то вроде любви, а сон – это сон. Все, что ты делаешь, ты делаешь только из-за любви. Иначе ты просто сидел бы на земле и выл от ужаса. Или отвращения.

– Но ведь многие делают то, что делают, совсем не из-за любви.

– Брось. Они ничего не делают.

– А ты что-нибудь любишь, Затворник?

– Не знаю. Что-то такое, что иногда приходит ко мне. Иногда это какая-нибудь мысль, иногда гайки, иногда сны. Главное, что я всегда это узнаю, какой бы вид оно ни принимало, и встречаю его тем лучшим, что во мне есть.

– Тем, что становлюсь спокоен.

– А все остальное время ты беспокоишься?

– Нет. Я всегда спокоен. Просто это лучшее, что во мне есть, и, когда то, что я люблю, приходит ко мне, я встречаю его своим спокойствием.

– А как ты думаешь, что лучшее во мне?

– В тебе? Пожалуй, это когда ты молчишь где-нибудь в углу и тебя не видно.

– Правда?

– Не знаю. Если серьезно, ты можешь узнать, что лучшее в тебе, по тому, чем ты встречаешь то, что полюбил. Что ты чувствовал, думая о том, кто помахал тебе рукой?

– Печаль.

– Ну вот, значит, лучшее в тебе – твоя печаль, и ты всегда будешь встречать ею то, что любишь.

Затворник оглянулся и к чему-то прислушался.

– Хочешь на богов поглядеть? – неожиданно спросил он.

– Только, пожалуйста, не сейчас, – испуганно ответил Шестипалый.

– Не бойся. Они тупые и совсем не страшные. Ну гляди же, вон они.

По проходу мимо конвейера быстро шли два огромных существа – они были так велики, что их головы терялись в полумраке где-то под потолком. За ними шагало еще одно похожее существо, только пониже и потолще, – оно несло в руке сосуд в виде усеченного конуса, обращенного узкой частью к земле. Двое первых остановились недалеко от того места, где сидели Затворник с Шестипалым, и стали издавать низкие рокочущие звуки («Говорят», – догадался Шестипалый), а третье существо подошло к стене, поставило сосуд на пол, обмакнуло туда шест с щетиной на конце и провело по грязно-серой стене свежую грязно-серую линию. Запахло чем-то странным.

– Слушай, – еле слышно прошептал Шестипалый, – а ты говорил, что знаешь их язык. Что они говорят?

– Эти двое? Сейчас. Первый говорит: «Я выжрать хочу». А второй говорит: «Ты больше к Дуньке не подходи».

– А что такое Дунька?

– Область мира такая.

– А… А что первый хочет выжрать?

– Дуньку, наверно, – подумав, ответил Затворник.

– А как он выжрет область мира?

– На то они и боги.

– А эта, толстая, что она говорит?

– Она не говорит, а поет. О том, что после смерти хочет стать ивою. Моя любимая божественная песня, кстати. Жаль только, я не знаю, что такое ива.

– А разве боги умирают?

– Еще бы. Это их основное занятие.

Двое пошли дальше. «Какое величие!» – потрясенно подумал Шестипалый. Тяжелые шаги богов и их низкие голоса стихли; наступила тишина. Сквозняк крутил пыль над кафельными плитами пола, и Шестипалому казалось, что он смотрит с невообразимо высокой горы на раскинувшуюся внизу странную каменную пустыню, над которой миллионы лет происходит одно и то же: несется ветер и в нем летят остатки чьих-то жизней, выглядящих издалека соломинками, бумажками, щепками или еще как-то. «Когда-нибудь, – думал Шестипалый, – кто-то другой будет смотреть отсюда вниз и подумает обо мне, не зная сам, что думает обо мне. Так же, как я сейчас думаю о ком-то, кто чувствовал то же самое, что я, только Бог весть когда. В каждом дне есть точка, которая скрепляет его с прошлым и будущим. До чего же печален этот мир…»

– Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, – сказал вдруг Затворник.

«Стать бы после сме-е-е-рти и-и-вою», – протяжно и тихо пела толстая богиня у ведра с краской; Шестипалый, положив голову на локоть, испытывал печаль, а Затворник был совершенно спокоен и глядел в пустоту, словно поверх тысяч невидимых голов.

7.

За то время, пока Шестипалый занимался с гайками, целых десять миров ушло в Цех номер один. Что-то скрипело и постукивало за зелеными воротами, что-то происходило там, и Шестипалый, только подумав об этом, покрывался холодным потом и начинал трястись – но именно это и придавало ему силы. Его руки заметно удлинились и усилились – теперь они были такими же, как у Затворника. Но пока это ни к чему не привело. Единственное, что знал Затворник, – это то, что полет осуществляется с помощью рук, а что он собой представляет, было неясно. Затворник считал, что это особый способ мгновенного перемещения в пространстве, при котором нужно представить себе то место, куда хочешь попасть, а потом дать рукам мысленную команду перенести туда все тело. Целые дни он проводил в созерцании, пытаясь перенестись хоть на несколько шагов, но ничего не выходило.

– Наверно, – говорил он Шестипалому, – наши руки еще недостаточно сильны. Надо продолжать.

Однажды, когда Затворник и Шестипалый, сидя в куче тряпок между ящиками, вглядывались в сущность вещей, случилось крайне неприятное событие. Вокруг стало чуть темнее, и, когда Шестипалый открыл глаза, перед ним маячило огромное небритое лицо какого-то бога.

– Ишь, куда забрались, – сказало оно, а затем огромные грязные руки схватили Затворника и Шестипалого, вытащили из-за ящиков, с невероятной скоростью перенесли через огромное пространство и бросили в один из миров, уже не очень далеких от Цеха номер один. Сначала Затворник и Шестипалый отнеслись к этому спокойно и даже с некоторой иронией – они устроились возле Стены Мира и принялись готовить себе убежища души, – но бог вдруг вернулся, вытащил Шестипалого, поглядел на него внимательно, удивленно чмокнул губами, а потом обмотал ему ногу куском липкой синей ленты и кинул его обратно. Через несколько минут подошло сразу несколько богов – они достали Шестипалого и принялись его рассматривать по очереди, издавая возгласы восторга.

– Не нравится мне это, – сказал Затворник, когда боги наконец вернули Шестипалого на место и ушли, – плохо дело.

– По-моему, тоже, – ответил перепуганный Шестипалый. – Может, лучше снять эту дрянь?

И он показал на синюю ленту, обмотанную вокруг его ноги.

– Лучше пока не снимай, – сказал Затворник.

Некоторое время они мрачно молчали, а потом Шестипалый сказал:

– Это все из-за шести пальцев. Ну убежим мы отсюда – так ведь они нас теперь искать будут. Про ящики они знают. А где-нибудь еще можно спрятаться?

Затворник помрачнел еще больше, а вместо ответа предложил сходить в здешний социум, чтобы развеяться.

Но оказалось, что со стороны далекой кормушки-поилки к ним уже движется целая депутация. Судя по тому, что, не дойдя шагов двадцать до Затворника и Шестипалого, идущие им навстречу повалились наземь и дальше стали двигаться ползком, у них были серьезные намерения. Затворник велел Шестипалому отойти назад и пошел выяснить, в чем дело. Вернувшись, он сказал:

– Такого я действительно никогда не видел. Они, видимо, очень набожны. Во всяком случае, они видели, как ты общаешься с богами, и теперь считают тебя мессией, а меня – твоим учеником или чем-то вроде этого.

– Ну и что теперь будет? Чего они хотят?

– Зовут к себе. Говорят, какая-то стезя выпрямлена, что-то увито и так далее. И главное, все как в из книгах. Я ничего не понял, но, думаю, пойти стоит.

– Пошли, – безразлично пожал плечами Шестипалый. Его томили мрачные предчувствия.

По дороге было сделано несколько навязчивых попыток понести Затворника на руках, и избежать этого удалось с большим трудом. К Шестипалому никто не смел не то что приблизиться, а даже поднять на него взгляд, и он шел в центре большого круга пустоты.

По прибытии Шестипалого усадили на высокую горку соломы, а Затворник остался у ее основания и погрузился в беседу со здешними духовными авторитетами, которых было около двадцати, – их легко было узнать по обрюзгшим толстым лицам. Затем он благословил их и полез на горку к Шестипалому, у которого было так погано на душе, что он даже не ответил на ритуальный поклон Затворника, что, впрочем, выглядело для всех остальных вполне естественно.

Выяснилось, что все уже давно ждали прихода мессии, потому что приближающийся решительный этап, называвшийся здесь Страшным Супом, из чего было ясно, что у здешних обитателей бывали серьезные прозрения, уже давно волновал народные умы, а духовные авторитеты настолько разъелись и обленились, что на все обращенные к ним вопросы отвечали коротким кивком в направлении неба. Так что появление Шестипалого с учеником оказалось очень кстати.

– Ждут проповеди, – сообщил Затворник.

– Ну так наплети им что-нибудь, – буркнул Шестипалый. – Я ведь дурак дураком, сам знаешь.

– Они меня съедят, эти боги, – сказал он. – Я чувствую.

– Ну-ну. Успокойся, – сказал Затворник, повернулся к толпе у горки и принял молитвенную позу: задрал кверху голову и воздел руки. – Эй, вы! – закричал он. – Скоро все в ад пойдете. Вас там зажарят, а самых грешных перед этим замаринуют в уксусе.

Над социумом пронесся вздох ужаса.

– Я же, по воле богов и их посланца, моего господина, хочу научить вас, как спастись. Для этого надо победить грех. А вы хоть знаете, что такое грех?

Ответом было молчание.

– Грех – это избыточный вес. Греховна ваша плоть, ибо именно из-за нее вас поражают боги. Подумайте, что приближает ре… Страшный Суп? Да именно то, что вы обрастаете жиром. Ибо худые спасутся, а толстые нет. Истинно так: ни один костлявый и синий не будет ввергнут в пламя, а толстые и розовые будут там все. Но те, кто будет отныне и до Страшного Супа поститься, обретут вторую жизнь. Ей, Господи! А теперь встаньте и больше не грешите.

Но никто не встал – все лежали на земле и молча глядели – кто на размахивающего руками Затворника, кто в пучину неба. Многие плакали. Пожалуй, речь Затворника не понравилась только первосвященникам.

– Зачем ты так, – шепнул Шестипалый, когда Затворник опустился на солому, – они же тебе верят.

– А я что, вру? – ответил Затворник. – Если они сильно похудеют, их отправят на второй цикл откорма. А потом, может, и на третий. Да Бог с ними, давай лучше думать о делах.

8.

Затворник часто говорил с народом, обучая, как придавать себе наиболее неаппетитный вид, а Шестипалый большую часть времени сидел на своей соломенной горке и размышлял о природе полета. Он почти не участвовал в беседах с народом и только иногда рассеянно благословлял подползавших к нему мирян. Бывшие первосвященники, которые совершенно не собирались худеть, глядели на него с ненавистью, но ничего не могли поделать, потому что все новые и новые боги подходили к миру, вытаскивали Шестипалого, разглядывали его и показывали друг другу. Один раз среди них оказался даже сопровождаемый большой свитой обрюзгший седенький старичок, к которому остальные боги относились с крайним почтением. Старичок взял его на руки, и Шестипалый злобно нагадил ему прямо на холодную трясущуюся ладонь, после чего был довольно грубо водворен на место.

А по ночам, когда все засыпали, они с Затворником продолжали отчаянно тренировать свои руки – чем меньше они верили в то, что это к чему-нибудь приведет, тем больше прилагали усилий. Руки у них выросли до такой степени, что заниматься с железками, на которые Затворник разобрал кормушку-поилку (в социуме все постились и выглядели уже почти прозрачными), больше не было никакой возможности, – стоило чуть взмахнуть руками, как ноги отрывались от земли, и приходилось прекращать упражнение. Это было той самой сложностью, о которой Затворник в свое время предупреждал Шестипалого, но ее удалось обойти – Затворник знал, как укреплять мышцы статическими упражнениями, и научил этому Шестипалого. Зеленые ворота уже виднелись за Стеной Мира, и, по подсчетам Затворника, до Страшного Супа остался всего десяток затмений. Боги не особенно пугали Шестипалого – он успел привыкнуть к их постоянному вниманию и воспринимал его с брезгливой покорностью. Его душевное состояние пришло в норму, и он, чтобы хоть как-то развлечься, начал выступать с малопонятными темными проповедями, которые буквально потрясали паству. Однажды он вспомнил рассказ Одноглазки о подземной вселенной и в порыве вдохновения описал приготовление супа для ста шестидесяти демонов в зеленых одеждах в таких мельчайших подробностях, что под конец не только сам перепугался до одури, но и сильно напугал Затворника, который в начале его речи только хмыкал. Многие из паствы заучили эту проповедь наизусть, и она получила название «Околепсиса Синей Ленточки» – таково было сакральное имя Шестипалого. После этого даже бывшие первосвященники бросили есть и целыми часами бегали вокруг полуразобранной кормушки-поилки, стремясь избавиться от жира.

Поскольку и Затворник и Шестипалый ели каждый за двоих, Затворнику пришлось сочинить специальный догмат о непогрешимости, который быстро пресек разные разговоры шепотом.

Но если Шестипалый после пережитого потрясения быстро вошел в норму, то с Затворником начало твориться что-то неладное. Казалось, депрессия Шестипалого перешла к нему, и с каждым часом он становился все замкнутей.

Однажды он сказал Шестипалому:

– Знаешь, если у нас ничего не выйдет, я поеду вместе со всеми в Цех номер один.

Шестипалый открыл было рот, но Затворник остановил его:

– А поскольку у нас наверняка ничего не выйдет, это можно считать решенным.

Шестипалый вдруг понял: то, что он только что собирался сказать, было совершенно лишним. Он не мог переменить чужого решения, а мог только выразить свою привязанность к Затворнику – что бы он ни сказал, смысл был бы именно таким. Раньше он наверняка не удержался бы от ненужной болтовни, но за последнее время что-то в нем изменилось. И в ответ он просто кивнул головой, отошел в сторону и погрузился в размышления. Вскоре он вернулся и сказал:

– Я тоже поеду вместе с тобой.

– Нет, – сказал Затворник, – ты ни в коем случае не должен этого делать. Ты теперь знаешь почти все, что знаю я. И ты обязательно должен остаться жить и найти себе ученика. Может быть, хотя бы он приблизится к умению летать.

– Ты хочешь, чтобы я остался один? – раздраженно спросил Шестипалый. – С этим быдлом?

И он показал на простершуюся на земле при начале беседы пророков паству: одинаковые дрожащие изможденные тела закрывали собой почти все видимое пространство.

– Они не быдло, – сказал Затворник, – они больше походят на детей.

Затворник с ухмылкой поглядел на его ноги.

– Интересно, а ты помнишь, каким был ты сам до нашей встречи?

Шестипалый задумался и смутился.

– Нет, – наконец сказал он, – не помню. Честное слово, не помню.

– Ладно, – сказал Затворник, – поступай как знаешь.

На этом разговор прекратился.

Дни, оставшиеся до конца, летели быстро. Однажды утром, когда паства еще только продирала глаза, Затворник и Шестипалый заметили, что зеленые ворота, еще вчера казавшиеся такими далекими, нависают над самой Стеной Мира. Они переглянулись, и Затворник сказал:

– Сегодня мы сделаем нашу последнюю попытку. Последнюю потому, что завтра ее уже некому будет делать. Сейчас мы отправимся к Стене Мира, чтобы нам не мешал этот гомон, а оттуда попробуем перенестись на купол кормушки-поилки. Если нам это не удастся, тогда попрощаемся с миром.

– Как это делается? – по привычке спросил Шестипалый.

Затворник с удивлением поглядел на него.

– Откуда я знаю, как это делается, – сказал он.

Всем было сказано, что пророки идут общаться с богами. Скоро Затворник и Шестипалый были уже возле Стены Мира, где уселись, прислонясь к ней спиной.

– Помни, – сказал Затворник, – надо представить себе, что ты уже там, и тогда…

Шестипалый закрыл глаза, сосредоточил все свое внимание на руках и стал думать о резиновом шланге, подходившем к крыше кормушки-поилки. Постепенно он вошел в транс, и у него появилось четкое ощущение, что этот шланг находится совсем рядом с ним – на расстоянии вытянутой руки. Раньше Шестипалый спешил открыть глаза, и всегда оказывалось, что он сидит там же, где сидел. Но сегодня он решил попробовать нечто новое. «Если медленно сводить руки, – подумал он, – так, чтобы шланг оказался между ними, что тогда?» Осторожно, стараясь сохранить достигнутую уверенность, что шланг совсем рядом, он стал сближать руки. И когда они, сойдясь в месте, где перед этим была пустота, коснулись шланга, он не выдержал и изо всех сил завопил:

– Есть! – и открыл глаза.

– Тише, дурак, – сказал стоящий перед ним Затворник, чью ногу он сжимал. – Смотри.

Шестипалый вскочил на ноги и обернулся. Ворота Цеха номер один были раскрыты, и их створки медленно проплывали по бокам и сверху.

– Вот и приехали, – сказал Затворник. – Пошли назад.

На обратном пути они не сказали ни слова. Лента транспортера двигалась с той же скоростью, с какой шли Затворник и Шестипалый, только в другую сторону, и поэтому всю дорогу вход в Цех номер один был там, где они находились. А когда они дошли до своих почетных мест возле кормушки-поилки, вход накрыл их и поплыл дальше.

Затворник подозвал к себе кого-то из паствы.

– Слушай, – сказал он. – Только спокойно! Иди и скажи остальным, что наступил Страшный Суп. Видишь, как потемнело небо?

– А что теперь делать? – спросил тот с надеждой.

– Всем сесть на землю и сделать вот так, – сказал Затворник и закрыл руками глаза. – И не подглядывать, иначе мы ни за что не ручаемся. И чтоб тихо.

Сперва все-таки поднялся гомон. Но он быстро стих – все уселись на землю и сделали так, как велел Затворник.

– Ну что, – сказал Шестипалый, – давай прощаться с миром?

– Давай, – ответил Затворник, – ты первый.

Шестипалый встал, оглянулся по сторонам, вздохнул и сел на место.

– Все? – спросил Затворник.

Шестипалый кивнул.

– Теперь я, – поднимаясь сказал Затворник, задрал голову и закричал изо всех сил: – Мир! Прощай!

9.

Над Стеной Мира возникло два огромных лица. Это были боги.

– Ну и дрянь, – сокрушенно заметило первое лицо. – Чего с ними делать, непонятно. Они же полудохлые все.

Над миром пронеслась огромная рука в белом, заляпанном кровью и прилипшим пухом рукаве и тронула кормушку-поилку.

– Семен, мать твою, ты куда смотришь? У них же кормушка сломана!

– Цела была, – ответил бас. – Я в начале месяца все проверял. Ну что, будем забивать?

– Нет, не будем. Давай включай конвейер, подгоняй другой контейнер, а здесь – чтобы завтра кормушку починил. Как они не передохли только…

– А насчет этого, у которого шесть пальцев, – тебе обе лапки рубить?

– Давай обе.

– Я одну себе хотел.

Затворник повернулся к внимательно слушающему, но почти ничего не понимающему Шестипалому.

– Слушай, – прошептал он, – кажется, они хотят…

Но в этот момент огромная белая рука снова метнулась по небу и сгребла Шестипалого.

Шестипалый не разобрал, что хотел сказать Затворник. Ладонь обхватила его, оторвала от земли, потом перед ним мелькнула огромная грудь с торчащей из кармана авторучкой, ворот рубахи и, наконец, пара большущих выпуклых глаз, которые уставились на него в упор.

– Ишь, крылья-то. Как у орла! – сказал небывалых размеров рот, за которым желтели бугристые зубы.

Шестипалый давно привык находиться в руках у богов. Но сейчас от ладоней, которые его держали, исходила какая-то странная, пугающая вибрация. Из разговора он понял только, что речь идет не то о его руках, не то о ногах, а потом откуда-то снизу долетел сумасшедший крик Затворника:

– Шестипалый! Беги! Клюй его прямо в морду!

Первый раз за все время их знакомства в голосе Затворника звучало отчаяние. И Шестипалый испугался, до такой степени испугался, что все его действия приобрели сомнамбулическую безошибочность, – он изо всех сил клюнул вылупленный на него глаз и сразу стал с невероятной скоростью бить по потной морде бога руками с обеих сторон.

Раздался рев такой силы, что Шестипалый воспринял его не как звук, а как давление на всю поверхность своего тела. Ладони бога разжались, а в следующий момент Шестипалый заметил, что находится под потолком и, ни на что не опираясь, висит в воздухе. Сначала он не понял, в чем дело, а потом увидел, что по инерции продолжает махать руками и именно они удерживают его в пустоте. Отсюда было видно, что представляет собой Цех номер один: это был огороженный с двух сторон участок конвейера, возле которого стоял длинный, в красных и коричневых пятнах деревянный стол, усыпанный пухом и перьями, и лежали стопки прозрачных пакетов. Мир, где остался Затворник, выглядел просто большим прямоугольным контейнером, заполненным множеством неподвижных крохотных тел. Шестипалый не видел Затворника, но был уверен, что тот видит его.

– Эй, – закричал он, кругами летая под самым потолком, – Затворник! Давай сюда! Маши руками как можно быстрей!

Внизу, в контейнере, что-то замелькало и, быстро вырастая в размерах, стало приближаться – и вот Затворник оказался рядом. Он сделал несколько кругов вслед за Шестипалым, а потом закричал:

– Садимся вон туда!

Когда Шестипалый подлетел к квадратному пятну мутного белесого света, пересеченному узким крестом, Затворник уже сидел на подоконнике.

– Стена, – сказал он, когда Шестипалый приземлился рядом, – светящаяся стена.

Затворник был внешне спокоен, но Шестипалый отлично знал его и видел, что тот немного не в себе от происходящего. С Шестипалым происходило то же самое. И вдруг его осенило.

– Слушай, – закричал он, – да ведь это и есть полет! Мы летали!

Затворник кивнул головой.

– Я уже понял, – сказал он. – Истина настолько проста, что за нее даже обидно.

Между тем беспорядочное мелькание фигур внизу несколько успокоилось, и стало видно, что двое в белых халатах удерживают третьего, зажимающего лицо рукой.

– Сука! Он мне глаз выбил! Сука! – орал этот третий.

– Что такое сука? – спросил Шестипалый.

– Это способ обращения к одной из стихий, – ответил Затворник. – Собственного смысла это слово не имеет.

– А к какой стихии он обращается? – спросил Шестипалый.

– Сейчас увидим, – сказал Затворник.

Пока Затворник произносил эти слова, бог вырвался из удерживавших его рук, кинулся к стене, сорвал красный баллон огнетушителя и метнул его в сидящих на подоконнике – он сделал это так быстро, что никто не сумел ему помешать, а Затворник с Шестипалым еле успели взлететь в разные стороны.

Раздался звон и грохот. Огнетушитель, пробив окно, исчез, и в помещение ворвалась волна свежего воздуха – только после этого стало понятно, как там воняло. Сделалось неправдоподобно светло.

– Летим! – заорал Затворник, потеряв вдруг всю свою невозмутимость. – Живо! Вперед!

Шестипалый, разгоняясь, понесся по кругу. Последний раз внизу мелькнул восьмиугольный контейнер, залитый кровью стол и размахивающие руками боги – сложив крылья, он со свистом пронесся сквозь дыру.

Сначала он на секунду ослеп – так ярок был свет. Потом его глаза привыкли, и он увидел впереди и вверху круг желто-белого огня такой яркости, что смотреть на него даже краем глаза было невозможно. Еще выше виднелась темная точка – это был Затворник. Он разворачивался, чтобы Шестипалый мог его догнать, и скоро они уже летели рядом.

Шестипалый оглянулся – далеко внизу осталось огромное и уродливое серое здание, на котором было всего несколько закрашенных масляной краской окон. Одно из них было разбито. Все вокруг было таких чистых и ярких цветов, что Шестипалый, чтобы не сойти с ума, стал смотреть вверх.

Лететь было удивительно легко – сил на это уходило не больше, чем на ходьбу. Они поднимались выше и выше, и скоро все внизу стало просто разноцветными квадратиками и пятнами.

Шестипалый повернул голову к Затворнику.

– Куда? – прокричал он.

– На юг, – коротко ответил Затворник.

– А что это? – спросил Шестипалый.

– Не знаю, – ответил Затворник, – но это вон там.

И он махнул крылом в сторону огромного сверкающего круга, только по цвету напоминавшего то, что они когда-то называли светилами.

Разделы: Литература

Знал я всегда, что покину
этот безжалостный мир
Но что так это будет, не думал...
В. Пелевин“Затворник и Шестипалый”.

Цель урока:

• выделить основные проблемы произведения;
• проанализировать возможности и стремления людей к нравственному самосовершенствованию;
• осмыслить авторскую позицию.

Задачи урока:

• связь с жизнью;
• нравственные и эстетическое воспитание;
• активизация мышления учащихся.

Учитель: Виктор Пелевин... Имя, ставшее известным в 90-е годы в XX века.

Слово о В. Пелевине (краткое сообщение ученицы).

Виктор Олегович Пелевин (родился в 1962 году) – московский прозаик автор нескольких романов и сборников рассказов. Его писательская карьера приходится на 90-е годы за несколько лет из незначительного автора авангардной прозы, известного лишь в узких кругах, он превратился в одного из самых популярных и читаемых писателей. Его тексты часто переиздаются, активно переводятся за рубежом.

Писатель получил два высших образования: в Московском энергетическом институте (по специальности электромеханик) и в Литературном институте, работал инженером и журналистом. В частности, он готовил в журнале “Наука и религия” публикации по восточному мистицизму. Первая литературная публикация – сказка “Колдун Игнат и люди” в 1989 году в журнале “Химия и жизнь”.

Удостоен многих литературных премий, в том числе Малой Букеровской премии за сборник “Синий фонарь”, а рассказ “Затворник и Шестипалый” в 1990 году получил премию “Золотой шар – 90”.

Учитель: Сам Пелевин пишет о себе так: “Боже мой, да разве это не то единственное, на что я всегда только и был способен – выстрелить в зеркальный шар этого мира из авторучки?”

Просмотр фрагмента мультфильма “Затворник и Шестипалый” (4 мин.).

– Чем необычны герои? (Шестипалый – Курица, у которого шесть пальцев на каждой лапе, отсюда и прозвище: у него есть друг и наставник – Затворник, у него по пять пальцев, но он прожил много циклов и указал Шестипалому цель.)

– Что известно о героях? (Такой характеристики героя, как портрет, нет. Образ героя сводится к проблеме функционирующего сознания (техника “потока сознания”). Что может хотеть курица больше всего – конечно летать.)

– Место действия? (Комбинат им. Луначарского “Нам мир представляет собой правильный восьмиугольник. равномерно и прямолинейно движущийся, в пространстве. Здесь мы готовимся к решительному этапу, венцу нашей жизни. По периметру мира проходит так называемая Стена Мира, объективно возникшая в результате действия законов жизни. В центре мира находится двухъярусная кормушка-поилка, вокруг которой издавна существует наша цивилизация. Положение члена социума относительно кормушки-поилки определяется его общественной значимостью... ”).

– Почему прогнали из социума Шестипалого? Почему он боится темноты? (Не такой, как другие: шестипалый. В темноте страх перед одиночеством удваивался.)

– Что представляет собой мир , в котором живут герои? Мир, по мысли Шестипалого и Затворника? (“Всегда поражался как здесь все мудро устроено. Те. кто стоит близко к кормушке-поилке, счастливы в основном потому, что все время помнят о желающих попасть на их место. А те. кто всю жизнь ждет, когда между стоящими впереди появляется щелочка, счастливы потому, что им есть на что надеяться в жизни. Это ведь и есть гармония и единство”.)

Учитель: обратимся к эпиграфу... “безжалостиый мир”

– Где лучше? (В том-то и трагедия, что нигде! Работа спасает.)

– Что такое свобода, в понимании героев?

(– Свобода? Господи, да что это такое? – спрашивала Одноглазка и смеялась. – Это когда ты в смятении и одиночестве бегаешь по всему комбинату, в десятый или в какой там раз увернувшись от ножа? Это есть свобода?
– Ты опять все подменяешь,– отвечал Затворник. – Это только поиски свободы. Я никогда не соглашусь с той инфернальной картиной мира, в которую ты веришь. Наверное, это у тебя оттого, что ты чувствуешь себя чужой в этой вселенной, созданной для нас.
– А крысы верят, что она создана для нас. Я это не к тому, что я согласна с ними... Ты говоришь, что эта вселенная создана для вас? Нет, она создана из-за вас\ но не для вас. )

Учитель:

– До чего же печален этот мир, – говорит один из героев рассказа. (Шестипалый.)
–Но в нем есть что-то такое, что оправдывает самую грустную жизнь, – возражает ему другой. (Затворник.)
– Так что же это такое? Что оправдывает самую грустную жизнь? Без чего невозможно жить? Что есть смысл жизни? Любовь!

• Любовь – это то, что помогает тебе удерживать голову над водой...
• Любовь – это то, из-за чего каждый находится там, где он находится...
• Любовь придает смысл тому, что мы делаем, хотя на самом деле его нет...

Основная идея произведения – любовь. Без нее ничего не живет.

Данте: Любовь, что движет солнце и светила...

Маяковский: Любовь – это сердце всего.

Мандельштам: И море, и Гомер – все движется любовью...

– Автор предлагает читателю притягательную игру – угадывание первоисточников на основе ассоциативности, цитатности.
– А ещё о каких вечных проблемах говорится в произведении? (Жизнь – смерть. )
– А теперь о главной цели. Что такое полет? (Ты должен стремиться к лучу, а не оставаться в темноте. Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда. Надо осуществлять свои мечты.)

– Что изменилось, когда Шестипалого заметили Боги? (А дальше Шестипалый сам стал богом, только у куриц, естественно. Только укуриц, естественно. Такой чести он удостоился за кусок синей изоленты на ноге и особое внимание “больших богов” к его шестиножью. Грех – избыточный вес.)

– Почему путь героев изображен

(В горизонтальной плоскости лежит замкнутый, жестокий, несвободный мир, символом которого стал комбинат им. Луначарского.)

– Как вырваться из несвободы этого мира?

(Есть два пути:
1) как Одноглазка – вниз:
2) и вверх!, научившись летать.)

Приложение.

Словарь.

Затворник – 1) отшельник; чуждающийся людей;
2) в старину: отшельник, давший обет не выходить из кельи;
3) перенос.: редко выходить из дома, чуждаться людей.

(Социальный статус героя определяется типом конфликта в произведении, который заключается в сознательном нежелании асоциального героя принадлежать обществу. Данный конфликт связан с жизнью сознания героя: бесконечный характер сознания героя не приемлет никаких внешних ограничений, в том числе и тех, которые накладывает жизнь в социуме.)

Подтекст – неявный смысл, который может не совпадать с прямым смыслом текста; скрытые ассоциации, основанные на повторе, сходстве или контрасте отдельных элементов текста; вытекает из контекста.

Контекст – законченное смысловое целое, определяющее звучание всего текста; конкретное содержание произведения, в пределах которого выявляется точное звучание слова или фразы.

Сверхтекст (интертекстуальность) – связь между текстовыми образами и внетекстовой реальностью (привлечение читателя к “досознанию” художественного мира произведения); смысл, который возникает помимо воли и замысла автора.