Скончался художник алексей арцыбушев. Я человек веселый

Как говорит о себе Алексей Петрович, он простой человек, а вся его жизнь состоит из удивительных событий, произошедших по милости Божьей, по ходатайству Божьей Матери и прп. Серафима Саровского, который был как будто членом их семьи. Встреча с Алексеем Петровичем открывает человека другой, досоветской эпохи, поэтому во время общения с ним, ощущается, насколько велик тот духовный и культурный разрыв, который отделяет нас от людей, живших в начале XX в.

Закваску веры Алексей Петрович получил в Дивеевском монастыре, «у стен» которого он родился в 1919 году. Его дед Петр Михайлович Арцыбушев был нотариусом Его Величества, и много благодетельствовал Дивеевской обители. Уйдя в отставку, купил дом в селе Дивеево, некогда принадлежавший Михаилу Васильевичу Мантурову. Второй дедушка Хвостов Александр Алексеевич, был министром юстиции и внутренних дел в правительстве Государя Императора Николая II. Обе семьи, по линии отца и матери, отличались благочестием, отсутствием светскости и даже слыли из-за этого в дворянской среде «белыми воронами». Про деда и бабку Арцыбушевых, когда они еще жили в Петербурге, говорили: «Все на бал, а Арцыбушевы в церковь».

Отец Арцыбушева умер, когда мальчику было три года. Овдовев в 24 года и оставшись с двумя детьми, его мама приняла тайный постриг в Даниловском монастыре с именем Таисия. На монашество ее благословил старец Алексий Зосимовский, а духовным наставником ее был архимандрит Серафим (Климков), в схиме Даниил. В Дивееве ее духовным отцом был владыка Серафим (Звездинский), у которого семилетний Алеша был посошником. Благодаря монахине Таисии до нас дошли проповеди владыки Серафима о Божественной Литургии, сказанные им в ссылке в Дивеево, а также записки об о. Серафиме (Климкове), ссыльном архимандрите Даниловского монастыря. Алексей Петрович свидетельствует, что это были духовно прозорливые люди. В те времена о. Серафим говорил, что скоро в монастырях ничего не будет, кроме работы.

Таисия (Арцыбушева) стала монахиней в миру, решив отдать свою жизнь целиком служению Христу. Ее церковная жизнь проходила в кругу «непоминающих», в «потаенной», как ее называет Алексей Петрович, церкви. Ее составляли священники и их паства, которые не приняли декларацию митр. Сергия (Страгородского) 1927 года и ушли в подполье, совершая богослужение в частных домах в самой простой обстановке. По свидетельству Алексея Петровича, «потаенщики» или «тихвинцы» (по имени ) не учиняли раскола, и не препятствовали никому из верующих ходить в храмы к священникам, принявшим декларацию и признавших митр. Сергия местоблюстителем патриаршего престола. Про «непоминающих» священников и епископов Алексей Петрович говорит: «Это было самое духовное духовенство». Хотя священники и жили под угрозой получить пулю в лоб, а их паства - попасть в лагеря, они не боясь ни смерти, ни лишений, ежедневно совершали богослужения.

Материнская любовь монахини Таисии, мудрость в вопросах воспитания и подвиг веры заложили в Алексее Петровиче тот стержень, благодаря которому ему самому удалось пройти лагеря и после многих искушений и падений снова вернуться к Богу и в Церковь. Он перенял у мамы принцип: пусть я лучше умру, но никто не сядет из-за меня, - и исполнил его. Кроме того, у матери Арцыбушев научился азам медицины, и, работая по дерзновению в лагере фельдшером, помогал тяжело больным и умирающим в условиях отсутствия даже простейших лекарств.

Алексей Петрович давно живет в уединении, в своем доме под Можайском, и до сих пор, несмотря на 92-летний возраст, сильно ослабленный слух, плохое зрение, больные ноги ежевоскресно служит алтарником в местном храме. К нему на беседы приезжают московские священники, с его мнением в церкви считаются. А сам он говорит, что сейчас в нем живет его мать, умершая при неясных обстоятельствах в 47 лет. По его рассказам, она была человеком, который, работая в туберкулезном диспансере с риском заразиться самому, открыто молился за умирающих, облегчая их страдания, покупал и продавал дома, переезжая с места на место, спасая «потаенного» батюшку от ареста, выбегая из горящего дома, хватал не «шмотки», а иконы. Для Алексея Петровича, да и для нас это опыт крестоношения. «Вера - это постоянная борьба с самим собой», - говорит Алексей Петрович, сетуя на то, что церковная жизнь сейчас зачастую приобретает лишь внешние формы, заботясь больше о вопросах, с какой стороны кусать просфорку.

Сейчас самая большая боль и забота Алексея Петровича - это принцип канонизации новомучеников и исповедников российских. Недавно он опубликовал в Интернете письмо к патриарху Кириллу, в котором написал, что принимать решение о канонизации на основании следственных дел нельзя, потому что они лжесвидетельствуют о жизни пострадавших за веру. «Канонизировать новомучеников по протоколам следствия - это значит искать врагов, поступать как инквизиция», - со свойственной ему прямотой утверждает Арцыбушев. К арестованным применялись настолько жестокие и изнуряющие методы допросов, что доведенные до отчаяния и лишенные сил, они могли подписывать какие угодно протоколы, вкладываемые затем в сфабрикованные против них дела. О том, что такое допросы, Арцыбушев знает не понаслышке. В 1946 году его арестовали как входящего в круг знакомых «подпольного» священника о. Владимира Криволуцкого и осудили на шесть лет лагерей.

Алексей Петрович говорит, что чем дольше он живет, тем более явственным становится для него опыт жизни по вере, свидетелем которого он был в детстве. Он видит своей задачей сохранить память о тех людях, которых Господь дал ему в учителя, поэтому делает усилия, несмотря на преклонный возраст, чтобы встречаться с людьми, писать и издавать книги.

СПРАВКА

Из письма Святейшему Патриарху Алексея Петровича Арцыбушева, художника, 1919 г.р.

Как у меня, так и у многих людей прошедших через жернова сталинских репрессий, некоторые методы работы Комиссии по канонизации новомучеников при Священном Синоде Русской Православной Церкви вызывают недоумение и несогласие. С нашей точки зрения абсолютно недопустимо принимать решения о прославлении исповедников прошедших допросы ОГПУ-НКВД-МГБ на основании протоколов допросов и следственных дел. Это недопустимо для принятия решений о святости новомучеников. По архивным материалам следствия достоинство или не достоинство поведения того или иного подсудимого невозможно установить, и вот почему:

С момента ареста и на протяжении всех месяцев следствия, человека доводили до состояния невменяемости всевозможными методами. После 12-часовых ночных допросов в течение 3-4 недель, без права спать днем, человек мог быть духовно и психологически сломлен. Нужно иметь в виду и те физические пытки, которые применялись к тем, кто не желал подписывать протоколы: карцеры с холодной водой по колено, отбивали почки, топтали сапогами, выбивали зубы, подмешивали в баланду транквилизаторы, лишавшие человека энергии сопротивления. Неудивительно ли, что при этом человек часто подписывал протоколы допроса, не читая. А следователям это давало возможность фальсифицировать все показания подследственного по своему усмотрению.

Главной задачей карательных органов тех времен было состряпать дело на ни в чем не повинного человека и лишить его не только жизни, но и собственного достоинства. В особенности это практиковалось в отношении священнослужителей. В протоколах допросов священнослужителей, а также мирян и монашествующих, могут быть «отречения от Бога и от сана», называния имен и «свидетельство против них» и другие угодные следователям «признания», которых не было. Я знаю, как это делалось. Со мною всё это пытались проделать, но я был молод и сумел не подписать лжи. Я один из свидетелей этих преступлений против человечности, против достоинства и чести личности, и я свидетельствую: протоколы допросов НЕ МОГУТ БЫТЬ ПРИНЯТЫ ЦЕРКОВЬЮ КАК ДОСТОВЕРНЫЙ ДОКУМЕНТ! Материалам следствия нельзя верить!

Я понимаю, что следственные дела необходимо изучать, и принимать «их к сведению», но на их основании нельзя принимать решений о достоинстве или не достоинстве подвижников и исповедников быть причисленными к лику новомучеников.

Мне представляется, что члены синодальной комиссии не могут забывать о применявшихся тогда, в годы гонений, пытках и фальсификациях, когда рассматривают дела тех исповедников, которые прошли через следственные органы НКВД. Если члены КОМИССИИ прошли бы через эти «круги ада», то они бы себя канонизировали безоговорочно и прижизненно. А пока, комиссия не допустила бы в рай: разбойника «благоразумного», изучив его «разбойное досье»; мученика Вонифатия, который до мученической кончины жил блудно. Не было бы у нас 40 мучеников, а было бы - только 39, потому что одного струсившего заменил конвоир, ведший их на мучение. Конвоир-мучитель стал сороковым мучеником. Таких примеров можно найти много среди мучеников времен гонений на христианство. Человек, отдавший свою жизнь за веру во Христа, своей кровью «искупает» грехи всей жизни. Признавая это, Церковь на могилах их служила Литургию. Так почему же сейчас комиссия по канонизации, рассматривая архивы дьявольской власти, лживые от начала до конца, доверяет им?

К примеру: архиепископ Серафим (Звездинский) - достоин, а архиепископ Арсений (Жадановский) - не достоин, «плохо вел себя на следствии»; архиепископ Федор (Поздеевский), «Даниловский», как мы его называли, расстрелянный как и все, НЕ достоин, по архивным материалам КГБ. Священники Михаил Шик, Сергий Сидоров и иеромонах Андрей (Эльбсон) лежат в бутовских рвах вместе со священником Петром Петриковым. Но - сщмч. Петр Петриков - достоин, а оо. Михаил, Сергий и Андрей - нет. Это, по мнению комиссии, а любви Божьей также? Выходит, Владыка, что мы предлагаем Богу святых, а не Он нам?!

Схиархимандрит Даниил (Климков), был представлен на канонизацию и отвергнут комиссией со странной, сталинских времен, формулировкой «не достоин, как изменник родины». Невольно спрашиваешь себя - комиссия при Синоде, или... ?

В 1941 году из Вереи, оккупированной немцами, о. Даниил Климков ушел к себе на родину в г. Львов, где служил в православном храме. При отступлении немцев, он не ушел на запад, а как русский священник, остался, и был тут же арестован и приговорён к 10 годам «за измену родине». А где сама измена? И Верея и Львов были городами СССР. Нет измены, так почему же её нашла комиссия? По архивным формулировкам КГБ сталинских времен, уничтоживших миллионы ни в чем не повинных людей, а также «бесчисленное» количество русского духовенства?!

Ваше Святейшество, я поднимаю перед Вами не вопросы частного плана, а вопросы жизни Церкви, Которой, к нашей радости, Вы есть Первоиерарх. Вопрос этот, видимо, можно сформулировать так: каковы методы и практика рассмотрения дел исповедников Русской Православной Церкви.

С глубоким уважением, Алексей Арцыбушев

Моя биография

Я родился в 1919 году в с. Дивеево, у стен Дивеевской обители, рядом с которым прошло мое детство. Дед мой П.М. Арцыбушев был нотариусом Его Величества, и много благодетельствовал Дивеевской обители. Уйдя в отставку, переехал в Дивеево. Две его дочери ушли в монастырь и окончили жизнь одна в схиме, другая в мантии. Второй мой дедушка, Хвостов Александр Алексеевич, был министром юстиции и внутренних дел в правительстве Государя Императора Николая II. Его жена, по смерти мужа, по благословению старца Алексия Зосимовского приняла постриг с именем Митрофания. Её дочь Екатерина, после смерти матери приняла постриг с именем Евдокия. Мать моя, по смерти моего отца, в 1921 году, овдовев в 24 года, приняла тайный постриг в Даниловском монастыре с именем Таисия. На монашество ее благословил старец Алексий Зосимовский, а духовным наставником ее был архимандрит Серафим (Климков), в схиме Даниил. В Дивееве ее духовным отцом был владыка Серафим (Звездинский), у которого я был посошником, когда мне было семь лет.

В 1946 г. я был арестовал по «церковному делу непоминающих», после ареста священника Владимира Криволуцкого. За 8 месяцев следствия на Лубянке я прошел все круги ада, которые я описываю Вам в своем обращении. Решением ОСО я был приговорен к 6 годам ИТЛ, с последующей вечной ссылкой за полярный круг. Приговорен я был, как сказано было в решении ОСО, «За участие в антисоветском церковном подполье, ставящем своей целью свержение советской власти и восстановление монархии в стране». Не правда ли смешно, если бы не было так грустно? Хорошо, что не расстреляли! После реабилитации в 1956 году, я стал членом Союза Художников СССР.

Спустя много, много лет я написал и издал восемь книг о невыдуманных мною, а пережитых событиях: «Милосердия двери», «Сокровенная жизнь души», «Горе имеем сердца», «Саров и Дивеево. Память сердца», «Матушка Евдокия. Самарканд, храм Георгия Победоносца», «Возвращение» и др.

Отец Димитрий посетил дорогого Алексея Петровича в канун его юбилея, поздравил с Днём рождения и записал с ним ещё один сюжет для нашей передачи "Диалог под часами"

Художник Арцыбушев Алексей Петрович

1919. - Родился в с. Дивеево Нижегородской губернии. Отец – Петр Арцыбушев (ум. 1921). Мать – Татьяна Александровна Арцыбушева (урожденная Хвостова, в монашесте Таисия; 1896–1942), дочь министра юстиции царского правительства Александра Алексеевича Хвостова.

1936–1939. - Учеба в Московском художественно-полиграфическом училище.

1944–1946. - Учеба в художественной студии ВЦСПС.

1946, 30 ноября. - Приговор к 6 годам ИТЛ по решению Особого Совещания при МГБ. Отбывание срока в лагерях Коми АССР: Воркуте, Абези, Инте.

1952, 16 мая. - Освобождения из лагеря. Прибытие в комендатуру в Инту. Объявление приговора: вечная ссылка в Инте Коми АССР. Получение вида на жительство. Получение права самостоятельного устройства (как художнику). Оформление на работу в Дом культуры на ставку дворника. Встречи со ссыльными. Работа совместно с Кириллом Ройтером над гипсовыми памятниками И.И. Мечникову, Н.И. Пирогову, И.П. Павлову, И.М. Сеченову, И.В. Сталину. Установка их перед зданием больницы. Роспись стен ресторана в Инте.

1953, зима. - Приезд в Инту жены Варвары. Строительство «всем миром» собственного дома. Рождение дочери Марины. Отказ в приеме на работу машинистом в парокотельную. Письмо об этом Н.С. Хрущеву. Прием на работу.

1956. - Реабилитация.

"ЗДЕСЬ ТАЙНО БОЖИЙ ГРАД ЖИВЕТ"

Алексей Петрович Арцыбушев. Имя это вряд ли что скажет даже искушенному читателю. Но, уверен, стоит лишь перечислить то, к чему он был причастен за свою более чем 90-летнюю жизнь, многим он окажется человеком весьма близким. Впрочем, судите сами...

Внук министра юстиции и министра внутренних дел Российской Империи Александра Алексеевича Хвостова ("старого Хвостова", как называли его в своей переписке Царственные Мученики), сын тайной монахини в миру м. Таисии (постриженицы старцев известных своей твердостью в вере и уставной строгостью московского Даниловского монастыря), родился он в Дивееве, в доме Михаила Васильевича Мантурова - одного из создателей этого любимого детища преподобного Серафима.

Первые шаги по земле, исхоженной стопочками Царицы Небесной. Детство, совпавшее с предзакатными годами существования будущей Великой женской Лавры, перед самым осквернением ее "бесами русской революции", буквально со всей России устремился неостановимый поток паломников. Здесь перед "погружением во тьму" Святая Русь получала во укрепление Батюшкино благословение.

И каких только людей здесь не было! Простые мужики и бывшие царские сановники, епископы и монахи, студенты, профессора и фабричные работницы. Будущие церковно-прославленные и безвестные мученики и страдальцы. Многие из них заворачивали в гостеприимный дом Арцыбушевых, располагавшийся в трехстах метрах от построенной еще матушкой-первоначальницей Александрой Казанской церкви, той самой, которой, по обетованию Серафимову, суждено стать "ядрышком" будущего чудного Нового собора....

В этом-то домике незаметно возрастал мальчик - внук, сын и племянник монахинь, посошник священномученика епископа Серафима (Звездинского), еще в молодости за свои дивные проповеди прозванного Среброустом.

Потом был разгон Дивеева, высылка в Муром. Улица с ее беспощадными законами. "Чтобы выжить, я должен был стать таким, как все мои сверстники". Но не стал. Не позволило дивеевское детство:

Когда ты этот путь проходишь, Склони чело у тайных врат, Забудь о злобе и невзгодах, Будь нежен: каждый встречный - брат...

Этот внутренний дивеевский стержень не позволит ему и в дальнейшем сломаться, поможет каждый раз после очередного падения встать и идти дальше.

Впрочем, рассказывать о жизни Арцыбушева - это значит пересказывать его книгу. Делать мы это, разумеется, не будем. Но обойти одно из его жизненных обстоятельств все-таки невозможно. Имеем в виду 10-летнее пребывание Алексея Петровича в лагерях и ссылке в послевоенное время, подробно описанное в его повествовании.

Лагерная тема для большинства из нас связана с именами В. Шаламова и А. Солженицына. Это описание ада на земле, созданного для одних людей людьми другими, соотечественниками, часто товарищами по работе, соседями, а иногда даже родственниками. Иногда кажется (по густоте сконцентрированного зла), что человеку там просто не выжить. Жестокая проза, но, наверное, необходимая, чтобы пробудить нашу спящую совесть.

Арцыбушева же все по-другому. Нет, в его заполярной зоне не было легче. И лагеря те же, и время

то же. Просто весь тот ужас прошел через восприятие человека глубоко верующего.

"...Все мытарства, выпавшие на мою долю, - пишет А.П. Арцыбушев, - принимал как заслуженное, как наказание за свои грехи. Такая внутренняя позиция справедливости наказания, ее необходимости для меня, помогала мне и поддерживала в трудные минуты жизни. Внутри себя, в своей душе, я все принял как должное, как необходимое для меня испытание ".

Нет, это вовсе не толстовство с его "непротивлением злу силой".

Именно активное сопротивление - злу (на следствии и в лагере) - помогло ему выжить и выйти на свободу. В лагерном формуляре для сведения конвоя так и значилось: "Дерзок! Скользок на ноги!"

Читаешь все это, а на память невольно приходит житие преподобного Ефрема Сирина. Этот сын землевладельца из г. Низибии в Месопотамии, живший в IV веке, в юном возрасте отличался раздражительностью и безрассудством. Ложно обвиненный в краже овец, он попал в темницу. Вскоре туда ввергли еще двоих, также невиновных в этом преступлении. Там на восьмой день во сне он услышал голос: ° Будь благочестив и уразумеешь Промысл; перебери в мыслях, о чем ты думал и что делал, и по себе дознаешь, что эти люди страждут не несправедливо, но не избегнут наказания и виновные". Эти слова так поразили юношу, вспомнившего прошлые свои грехи, что после этого он твердо стал на путь исправления.

Этот высокий христианский дух явственен и вот в словах Алексея Петровича: "вспоминаю без всякой ненависти и озлобления и всех вертухаев и множество разных "гражданинов начальников", от которых зависела моя судьба, жизнь, смерть. Зло и ненависть, правящие тогда свой кровавый пир, гасились в душе моей могучей силой самого маленького добра, живущего даже в самом тщедушном теле последнего доходяги. Эту силу всепобеждающего человеческого добра я ощущал на себе, оказавшись и в пожизненной ссылке все на том же Крайнем Севере, но уже без привычного своего номера У-102 на спине".

Здесь мы подходим к стержню, лейтмотиву всего в целом повествования Алексея Петровича Арцыбушева. "Вспоминая всю свою прожитую жизнь,- пишет он, - в особенности сейчас, когда я пишу о ней, свидетельствую:

МИЛОСЕРДИЯ ДВЕРИ ВСЕГДА БЫЛИ ОТКРЫТЫ!

В тяжелые моменты и обстоятельства всегда приходила помощь - неожиданная и чудесная".

Прошли годы. Позади лагерь, ссылка. Возвращение к нормальной жизни. Без колючей проволоки, лая сторожевых псов, окриков конвоиров, пронизывающих ночь лучей прожекторов, без обязательных отметок в комендатуре и вообще без отношения к себе как к недочеловеку. Семья. Работа в комбинате графического искусства. Жизненные падения и восстания. Много было всего... И вновь в его жизнь вошло Дивеево. Возвращение в мир детства. Работы по восстановлению иконостаса Троицкого собора Серафимо-Дивеевского монастыря. Таким, каким он помнил его, до того как во вьюжный декабрьский день 1930 года его с семьей изгнали из дивеевского гнезда. Причастность к изготовлению ризы на вышедшую в июне 1991 года из долголетнего затвора Великую Дивеевскую святыню - образ Божией Матери "Умиление" - келейную икону преподобного Серафима, перед которой он и предал дух свой Богу. Сошлись начала и концы...

Он же в тайном постриге монах Серафим. Это настоящая большая потеря для всей нашей церкви, для всех нас. Уходят такие люди, которые являются самыми последними свидетелями веры и традиций подлинной русской жизни в нашей стране. Он был человеком необыкновенно стойким, который всю жизнь был с Богом, всю жизнь был в Церкви. Он всегда стремился уходить от всех компромиссов, от всякой неправды в общественной и церковной жизни. Он человек, который прожил почти 98 лет и при этом сохранил ясность ума, и чистоту сердца, и необыкновенно глубокую память, и тот разум, который сродни подлинному духовному опыту святых. Такие люди, как Алексей Петрович, могут быть названы святыми сразу после своей кончины. По одной встрече с ним можно было сказать, что он наделён благодатью, духовными дарами, что это человек веры, мужественный человек, человек глубокой правды. Он – настоящий «martyr», именно мученик, ведь он сидел за веру не один год, и как свидетель в смысле миссионер, проповедник.

Он много знал, много помнил и поэтому действительно являлся связующим звеном между старой Россией, старой страной, нашим старым русским народом, – потому что по духу он, безусловно, был человеком русским, – и теми современными людьми, которые ищут подлинности в наше время, во всех наших обстоятельствах, часто неблагоприятных как в церкви, так и в обществе. Нам нужно брать с таких людей пример, надо понимать, что если уж Господь дал такого человека Церкви, то это не просто так. Алексей Петрович неустанно шёл и вёл всех к внутренней подлинности жизни, к её широте и глубине, к тому, чтобы современные люди могли почувствовать вкус настоящей жизни, что очень ценно и важно для всех. Он был молитвенным человеком, и человеком памяти, и человеком свидетельства, – и всё это делает нашу утрату особенно чувствительной для нас, а нашу молитву о нём делает глубокой, искренней, сердечной и постоянной.

И остаются невидимые нити…

Вот таких людей хотелось и хочется видеть в нашем Братстве. Чтобы невидимая, «потаённая» Церковь вновь могла стать видимой и явной.

Вечная ему память!

Подготовила Дарья Макеева

Фото Александра Волкова, Ольги Максимовой, Кирилла Мозгова

Алексей Петрович Арцыбушев родился в 1919 году в с. Дивеево, у стен Дивеевской обители, рядом с которой прошло его детство. Один его дед, П.М. Арцыбушев, был нотариусом Его Величества, и много благодетельствовал Дивеевской обители. Уйдя в отставку, переехал в Дивеево. Второй его дед, А.А. Хвостов, был министром юстиции и внутренних дел в правительстве Николая II. Его жена, по смерти мужа, по благословению старца Алексия Зосимовского приняла постриг с именем Митрофания. Мать Алексея Петровича, овдовев в 24 года, в 1921 году приняла тайный постриг в Даниловском монастыре с именем Таисия. В Дивееве ее духовным отцом был владыка Серафим (Звездинский), у которого Алексей Арцыбушев был посошником, когда ему было семь лет.

В 1946 году Алексей Петрович был арестован по «церковному делу непоминающих», после ареста священника Владимира Криволуцкого. После 8 месяцев следствия на Лубянке, во время которых, он, по его словам, «прошел все круги ада», решением Особого совещания при МГБ был приговорен к 6 годам ИТЛ «за участие в антисоветском церковном подполье, ставящем своей целью свержение советской власти и восстановление монархии в стране».

16 мая 1952 года освободился из лагеря с последующей вечной ссылкой в Инту Коми АССР. Получил право самостоятельного устройства (как художник) и оформился на работу в Дом культуры на ставку дворника.

После реабилитации в 1956 году Алексей Петрович Арцыбушев стал членом Союза художников СССР. Спустя много лет написал и издал восемь книг о пережитых событиях: «Милосердия двери», «Сокровенная жизнь души», «Горе имеем сердца», «Саров и Дивеево. Память сердца», «Матушка Евдокия. Самарканд, храм Георгия Победоносца», «Возвращение» и др.

Алексей Петрович Арцыбушев – потомок благородных дворянских родов, корни которых уходят аж к Рюрику, «крестник» самого преподобного Серафима, любящий сын, хулиган, художник, лагерник, писатель, алтарник, авантюрист… Он молился и падал, любил и дрался, верил и никогда не предавал себя. Публикуем его последнее интервью.

Письмо Патриарху

Мой отец женился в 1915 году. Мы с братом родились в Дивеево. Я родился в 1919-м, а отец умер в 1921 году. Мне было два года.

И последние слова моего отца, которые мама записала, по моей просьбе, были такие: «Держи детей ближе к добру и к Церкви». Вот заповедь моего отца. Мы жили рядом с монастырем и жили монастырем, монастырским уставом. У детей было послабление, а взрослые все жили так же, как в монастыре: Великий пост - значит пост, сегодня с маслом, завтра - без. Семья жила законами Церкви.

И это бессознательно отражалось на детях, потому что в молодую душу с трехлетнего возраста, а то и еще раньше, впитывается то, что ее окружает. Если до семи лет ты в человека не вложил веру, понимание, если ты ему все это не объяснил очень добрыми, интересными рассказами, то после семи лет он уже начинает протестовать. Для того чтобы не было «протестантства», нужно начинать говорить с ребенком с самого рождения, потому что тогда детская душа все в себя впитывает. Она потом может что-то забыть, потерять. Потом, бывает, жизнь мнет человека, крутит в разные стороны: да, где-то он согрешил, да, где-то упал, например, пошел по бабам, но потом он опять встает, потому что в нем было заложено что-то главное. И вот это «что-то» его заставляет, с Божией помощью, встать. Он понимает, что он упал, но стремится встать. Видение падения, покаяние возможно только когда ты в веришь, когда ты в Церкви.

Мама

- В книге Вы рассказываете о своей маме, что она не принуждала, не заставляла, а оставляла вам свободу.

Полную свободу. Она спрашивала в сочельник под Рождество: «Кто из вас хочет сегодня не есть до звезды?» Ну как мы можем маме сказать «нет»? «Да-да, мы хотим». - «Кто с нами хочет не есть до того, как вынесут Плащаницу?» - «Мы хотим». Она не заставляла, а предлагала. Не «мы идем!», а «кто хочет?»

Я помню себя в пять лет. Мама держала руки на наших с братом плечах и читала вечерние молитвы, каждый вечер. И утренние молитвы она с нами читала, полностью, не сокращая. Когда нам исполнилось семь лет, и мы уже исповедовались и причащались как юноши, она читала нам правило перед причастием. Она приучила нас к молитве. Я и сейчас не могу причащаться, не прочитав правила. Читать я не могу, я слепой, у меня есть кассета с записью. Но молитва вошла в саму необходимость жизни.

- Как мама пережила вдовство? Ведь она была совсем-совсем молодой.

Книжка «Сокровенная жизнь души» посвящена моей матери, ее жизни. И ее сестре - матушке Евдокии. Когда я уходил в армию, я ей сказал: «Мама, понимаешь, у тебя такой порок сердца, что ты можешь умереть в любой момент, а я могу из армии не вернуться. Я ничего о тебе не знаю. Я тебя очень прошу, напиши о себе». И книга начинается с ее записок. Она пишет: «Пишу по просьбе Алеши». Мама рассказывает, как она к монашеству подошла, это очень длинная история. Но главное - она была, во-первых, религиозным человеком. Во-вторых, она жила под управлением отца Алексия Зосимовского. В-третьих, в Дивееве у нас был большой дом, в котором останавливалось духовенство - священники, епископы, монахи, которые приезжали в монастырь. Среди них был архимандрит Серафим (Климков), который стал ее духовным отцом. Он готовил ее к монашеству, он же подводил ее к постригу.

А мотив: мама считала, что она никогда не сможет найти отца для детей. «Мужа я, - говорит, - всегда найду (ей было 25 лет, когда она овдовела), - а вот отца для детей я никогда не найду». После смерти мужа она уехала в Елец, в дом своего отца, Александра Алексеевича Хвостова. Никого из их семьи не расстреляли, потому что дед пользовался уважением, даже у Ленина есть такое выражение, что если бы все министры были, как Хвостов, то не нужно было бы делать революцию. Почему? Потому что мой дед в 1905 году отдал всю свою землю крестьянам. У него было много земли, он был помещиком, но кроме усадьбы и приусадебного участка он все бесплатно отдал крестьянам. И поэтому когда он уже во время революции переехал в Елец, крестьяне возили ему и дрова, и картошку. Они его обожали, потому что этот человек им отдал все. Когда он умер, то крестьяне гроб с его телом несли на руках 20 километров, в главное имение Хвостовых.

Живя в Ельце, мама продолжала такую вдовскую светскую жизнь. Она, конечно, не искала себе женихов, но она увлекалась чтением. Целую ночь запоем могла читать какой-нибудь интересный роман, но после этого мой брат моментально заболевал, у него поднималась очень высокая температура. Мама это заметила и бросила читать, а брат перестал болеть.

Фото Романа Наумова

Однажды мама увидела сон: Крестопоклонная неделя поста, она с детьми приходит в храм, и посредине храма на аналое лежит крест. И вот, она стоит перед крестом и видит, что рядом с ней стоит ее муж, мой отец. Очень грустный. И она спрашивает: «Петенька, ну что ты такой грустный стоишь? Ты не хочешь, чтобы я вышла замуж?» - он молчит, ничего не отвечает. «Я тебе даю слово, что я не выйду замуж». И подходит к кресту, прикладывается сама, прикладывает нас двоих, и дает перед крестом обет. И этот обет выполнила. Вот так мать.

Это была трудная, но лишь подготовительная эпоха ее жизни. В 1937 году ее посадили по доносу. Ее обвинили в том, что она - немецкая шпионка, а она немецкого языка не знает. Мама окончила фельдшерские курсы и работала фельдшером, и все время - в отделениях с открытой формой туберкулеза, в память моего отца: он умер от милиарного процесса.

Так вот на нее кто-то настучал, что она - шпионка немецкая, что она работала на заводе, который строили немцы. А на самом деле, на этом заводе работала ее золовка, моя тетка, переводчицей. И когда маме предъявили обвинение, она сказала: «Посмотрите на мой послужной список: я вот тут работала, вот здесь работала, когда я могла быть у немцев?» Ей было достаточно сказать, что ее перепутали, и тогда бы посадили не ее, а золовку. Но моя мама сказала: «Лучше я здесь умру, но никто не сядет». А когда меня посадили, я повторил слова своей матери. Ее ни в чем не могли обвинить, ничего не совпадало с показаниями, так же, как у меня ничего не совпадало, но меня все-таки осудили.

А маму Бог миловал. В это время расстреляли Ежова. Тех, кто уже был осужден, не вернули. А тем, кто не успел пройти судебный процесс, кто лежал по камерам на цементных полах и ждал суда, пришел прокурор и сказал: «Кто себя чувствует невиновным, пишите заявление на такой-то адрес». Мама написала, что нет повода для ее ареста. Ее вызвали, привезли в Муром на освобождение. Ее освободили, но потребовали подписать бумагу, что она будет сотрудничать с КГБ. Но она ответила, что сама сидела, потому что на нее наклепали. «Как же я могу, отсидев за это, быть такой же - доносить на кого-то? Вы от меня этого никогда не дождетесь». - «Мы тогда тебя не выпустим». - «Ну и не выпускайте». - «Мы тогда твоих детей посадим». - «Ну и сажайте». Она знала, что свыше есть распоряжение об освобождении.

Очевидно, такое отношение «Я не боюсь! Я не буду это делать, потому что я не боюсь вас» - у меня от матери, поэтому я был гораздо сильнее прокурора, своего следователя. Он ничего со мной не мог сделать. Я его не боялся. Я все перечеркивал, зачеркивал. Он мне пальцы зажимает дверью, а я беру табуретку, на которой я сижу, другой рукой и шарахаю его по голове. Нужно было иметь смелость: сидя в КГБ, шарахнуть своего следователя по голове. Да, и я получил по зубам, ну и ладно. Но он по голове получил. Так что я всю эту школу прошел.

«Милосердия двери» кончается реабилитацией. Вот я возвращаюсь из вечной ссылки в Москву.

Хоть ты мне помоги!

С вечной ссылки я дважды пишу в прокуратуру прошение о реабилитации, уже при Хрущеве - отказ, отказ, отказ. Когда снимается ссылка, я возвращаюсь в Москву, но я не реабилитирован. Меня в Москве никто не может прописать, и я не могу нигде работать. Мне нужно жить за 100 километров от Москвы. Я прописался в Александрове, а жена Варя с дочкой Мариной - у своих родителей. Я живу в Москве, но я не работаю. А если в Александрове устроиться работать, мне туда надо семью перетаскивать. И тут мне одноделец, которого в прокуратуре выделили из общего дела (что он делал там, я не знаю - 20 человек было посажено, он доказал, что он не при чем, его одного реабилитировали), меня встретил и сказал: «Ты знаешь, иди к Самсонову, заместителю прокурора. Запишись к нему, он хороший мужик». Я записался.

Я прихожу к нему, у него мое дело. Он достает, листает: «Вы не подлежите реабилитации, потому что вы подготавливали покушение на членов правительства». Я говорю: «Это обвинительный документ, по которому меня арестовали. На следствии те, кто на меня показывал по этой статье, отказались от показаний, потому что была очная ставка». Он начинает смотреть дело и говорит: «Здесь нет документов об очной ставке» (Следователь тогда проиграл очную ставку. Я потом расскажу, как).

«А тут, - говорит, - нет материалов очной ставки». Я говорю: «Нет - потому что они проиграли. Вы посмотрите решение особого совещания, там даже этой статьи нет „Покушение“. Что вы смотрите обвинительное заключение, по которому меня арестовали. Мало ли почему, могли арестовать любого человека, написать, что он. Но это надо было доказать, а они ничего не доказали».

Он как будто это не слушал. Он говорит: «Очная ставка была, документа об очной ставке нет. Они на очной ставке отказались от своих показаний против вас?» - «Да». - «Где эти люди?»

Фото Романа Наумова

Один, Николай Сергеевич Романовский, который меня взял 16-летним мальчишкой из Мурома в Москву. Его сперва посадили, а потом он и меня подцепил. Это неважно, я ему благодарен. И другой - Иван Алексеевич. Они показали, что я, будучи на даче на Лосиноостровской у Ивана Алексеевича, сказал, что всех коммунистов надо вешать. Что его за язык тянуло? Мало ли, кто что сказал.

Я потом Николаю Сергеевичу сказал: «Коленька, что вы языки-то распустили? Ведь я сказал между вами, а вы - на все КГБ». Я ни про кого ничего не сказал, из-за меня никого не посадили. Ну, неважно. Очная ставка.

Иван Алексеевич: «Да, Алексей Петрович у меня на Лосиноостровской высказал такое желание: всех коммунистов повесить». Вот откуда идет «покушение на Сталина». Тогда я очень быстро вскочил со своей табуретки, подошел к нему и дал ему с размаха в ухо. Удар был довольно сильный. И я сказал: «Что ты роешь себе яму? Какое же ты имеешь право, сволочь, рыть яму другому? Имей в виду, если я тебя встречу в лагере, где угодно, я тебя убью на нарах».

- Ничего себе!

Так было сказано. Меня, конечно, схватили, посадили на табуретку, потому что никто такого не ожидал. Я говорю: «О чем я говорил?» И тут вышел совершенный экспромт. У Ивана Алексеевича жена - архитектор (архитекторы - очень хорошие акварелисты), и однажды она мне показывала как художник свои акварели: из папки вынимала, и я смотрел. «Когда же будут предавать вас, не заботьтесь, как или что сказать..» Тут я говорю: «О чем тогда шел разговор? Твоя жена показывала мне свои гравюры. Я сказал, что их надо вешать на стены, а не держать в папке. Вот что вешать-то! А если вы хотите повесить кого-нибудь другого, то это ваше дело. Но я-то не хотел, я хотел вешать картины». И они тут же отказались от своих показаний, сказали, что они были взяты с них под давлением.

Но Самсонов говорит: «Пока вы не найдете мне этих людей, которые мне дадут показания о том, что была очная ставка и что они отказались, вопрос о реабилитации стоять не может».

Варя в Москве, Марина в Москве, я в Александрове в чулане прописан, потому что это дешево, но живу, в общем то, в Москве, и нигде не мог работать. Я должен кормить семью. И вот я в таком состоянии еду в Александров. Где искать Романовского, я знаю. А второй не показывался абсолютно нигде на протяжении десяти лет. Может, он умер. Была полная безнадежность. Еду, проезжаю Троице-Сергиеву Лавру. И меня какая-то сила вытаскивает в дверь: «Выходи, выходи!» Я подчиняюсь какому-то внутреннему зову. Я понимаю, куда я должен идти. Я вышел из электрички, пошел Троицкий собор, там поют акафист, молебен около раки . И я подошел к раке - не поклонился, не поцеловал, ничего, я просто крикнул сердцем преподобному Сергию: «Хоть ты мне помоги!» Я крикнул это в отчаянии, и крикнул нагло.

Алексей Петрович Арцыбушев

Моя биография

Краткая биография

1919. — Родился в с. Дивеево Нижегородской губернии. Отец - Петр Арцыбушев (1888- 1921). 1921). Дед - Петр Михайлович Арцыбушев, нотариус Его Величества. Мать - Татьяна Александровна Арцыбушева (урожденная Хвостова, в монашесте Таисия; 1896-1942), дочь министра юстиции царского правительства Александра Алексеевича Хвостова (1857-1922).

1921. — Смерть отца от чахотки. Принятие матерью тайного пострига. Воспитание в семье дяди Михаила Петровича Арцыбушева, директора рыбных промыслов Волги и Каспия.

1930, 19 августа. — Арест М. П. Арцыбушеваи осуждение Коллегией ОГПУ во вредительстве.

1930. — Конфискация имущества и ссылка вместе с матерью и старшим братом в Муром как "членов семьи вредителей".

1936 -1939. — Учеба в Московском художественно-полиграфическом училищеу Е.Я. Якуба.

1944 -1946. — Учеба в художественной студии ВЦСПС у С.М. Ивашева-Мусатова.

1946, 30 ноября. — Приговор к 6 годам ИТЛ по решению Особого Совещания при МГБ СССР. Отбывание срока в лагерях Коми АССР: Воркуте, Абези, Инте.

1952, 16 мая. — Освобождения из лагеря. Прибытие в комендатуру в Инту. Объявление приговора: вечная ссылка в Инте Коми АССР. Получение вида на жительство. Получение права самостоятельного устройства (как художнику). Оформление на работу в Дом культуры на ставку дворника. Встречи со ссыльными. Работа совместно с Кириллом Ройтером над гипсовыми памятниками И.И. Мечникову, Н.И. Пирогову, И.П. Павлову, И.М. Сеченову, И.В. Сталину. Установка их перед зданием больницы. Роспись стен ресторана в Инте.

1953, зима. — Приезд в Инту жены Варвары. Строительство «всем миром» собственного дома. Рождение дочери Марины. Отказ в приеме на работу машинистом в парокотельную. Письмо об этом Н.С. Хрущеву. Прием на работу.

1956. — Реабилитация.

1957, 26 сентября. — Реабилитация М.П. Арцыбушева.

1967. — Вступление в Союз художников. Работа в Комбинате графического искусства.

Встреча в СФИ с художником Алексеем Петровичем Арцыбушевым , одним из немногих оставшихся в живых и доживших до наших дней свидетелей жесточайших гонений на Русскую православную церковь в XX веке:

Таисия (Арцыбушева) стала монахиней в миру, решив отдать свою жизнь целиком служению Христу. Ее церковная жизнь проходила в кругу «непоминающих», в «потаенной», как ее называет Алексей Петрович, церкви. Ее составляли священники и их паства, которые не приняли декларацию митр. Сергия (Страгородского) 1927 года и ушли в подполье, совершая богослужение в частных домах в самой простой обстановке. По свидетельству Алексея Петровича, «потаенщики» или «тихвинцы» (по имени патриарха Тихона) не учиняли раскола, и не препятствовали никому из верующих ходить в храмы к священникам, принявшим декларацию и признавших митр. Сергия местоблюстителем патриаршего престола. Про «непоминающих» священников и епископов Алексей Петрович говорит: «Это было самое духовное духовенство». Хотя священники и жили под угрозой получить пулю в лоб, а их паства — попасть в лагеря, они не боясь ни смерти, ни лишений, ежедневно совершали богослужения.

Материнская любовь монахини Таисии, мудрость в вопросах воспитания и подвиг веры заложили в Алексее Петровиче тот стержень, благодаря которому ему самому удалось пройти лагеря и после многих искушений и падений снова вернуться к Богу и в Церковь. Он перенял у мамы принцип: пусть я лучше умру, но никто не сядет из-за меня, — и исполнил его. Кроме того, у матери Арцыбушев научился азам медицины, и, работая по дерзновению в лагере фельдшером, помогал тяжело больным и умирающим в условиях отсутствия даже простейших лекарств.

Алексей Петрович давно живет в уединении, в своем доме под Можайском, и до сих пор, несмотря на 92-летний возраст, сильно ослабленный слух, плохое зрение, больные ноги ежевоскресно служит алтарником в местном храме. К нему на беседы приезжают московские священники, с его мнением в церкви считаются. А сам он говорит, что сейчас в нем живет его мать, умершая при неясных обстоятельствах в 47 лет. По его рассказам, она была человеком, который, работая в туберкулезном диспансере с риском заразиться самому, открыто молился за умирающих, облегчая их страдания, покупал и продавал дома, переезжая с места на место, спасая «потаенного» батюшку от ареста, выбегая из горящего дома, хватал не «шмотки», а иконы. Для Алексея Петровича, да и для нас это опыт крестоношения. «Вера — это постоянная борьба с самим собой», — говорит Алексей Петрович, сетуя на то, что церковная жизнь сейчас зачастую приобретает лишь внешние формы, заботясь больше о вопросах, с какой стороны кусать просфорку.

Сейчас самая большая боль и забота Алексея Петровича — это принцип канонизации новомучеников и исповедников российских. Недавно он опубликовал в Интернете письмо к патриарху Кириллу, в котором написал, что принимать решение о канонизации на основании следственных дел нельзя, потому что они лжесвидетельствуют о жизни пострадавших за веру. «Канонизировать новомучеников по протоколам следствия — это значит искать врагов, поступать как инквизиция», — со свойственной ему прямотой утверждает Арцыбушев. К арестованным применялись настолько жестокие и изнуряющие методы допросов, что доведенные до отчаяния и лишенные сил, они могли подписывать какие угодно протоколы, вкладываемые затем в сфабрикованные против них дела. О том, что такое допросы, Арцыбушев знает не понаслышке. В 1946 году его арестовали как входящего в круг знакомых «подпольного» священника о. Владимира Криволуцкого и осудили на шесть лет лагерей.

Мне представляется, что члены синодальной комиссии не могут забывать о применявшихся тогда, в годы гонений, пытках и фальсификациях, когда рассматривают дела тех исповедников, которые прошли через следственные органы НКВД. Если члены КОМИССИИ прошли бы через эти «круги ада», то они бы себя канонизировали безоговорочно и прижизненно. А пока, комиссия не допустила бы в рай: разбойника «благоразумного», изучив его «разбойное досье»; мученика Вонифатия, который до мученической кончины жил блудно. Не было бы у нас 40 мучеников, а было бы — только 39, потому что одного струсившего заменил конвоир, ведший их на мучение. Конвоир-мучитель стал сороковым мучеником. Таких примеров можно найти много среди мучеников времен гонений на христианство. Человек, отдавший свою жизнь за веру во Христа, своей кровью «искупает» грехи всей жизни. Признавая это, Церковь на могилах их служила Литургию. Так почему же сейчас комиссия по канонизации, рассматривая архивы дьявольской власти, лживые от начала до конца, доверяет им?

К примеру: архиепископ Серафим (Звездинский) — достоин, а архиепископ Арсений (Жадановский) — не достоин, «плохо вел себя на следствии»; архиепископ Федор (Поздеевский), «Даниловский», как мы его называли, расстрелянный как и все, НЕ достоин, по архивным материалам КГБ. Священники Михаил Шик, Сергий Сидоров и иеромонах Андрей (Эльбсон) лежат в бутовских рвах вместе со священником Петром Петриковым. Но — сщмч. Петр Петриков — достоин, а оо. Михаил, Сергий и Андрей — нет. Это, по мнению комиссии, а любви Божьей также? Выходит, Владыка, что мы предлагаем Богу святых, а не Он нам?!

Схиархимандрит Даниил (Климков), был представлен на канонизацию и отвергнут комиссией со странной, сталинских времен, формулировкой «не достоин, как изменник родины». Невольно спрашиваешь себя — комиссия при Синоде, или... ?

С глубоким уважением, Алексей Арцыбушев