Диккенс история дэвида копперфильда. Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим (I–XXIX). «Посмертные записки Пиквикского клуба»

Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это
место займет кто-нибудь другой - должны показать последующие страницы. Начну
рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в
двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что
мой первый крик совпал с первым ударом часов.
Принимая во внимание день и час моего рождения, сиделка моей матери и
кое-какие умудренные опытом соседки, питавшие живейший интерес ко мне за
много месяцев до нашего личного знакомства, объявили, во-первых, что мне
предопределено испытать в жизни несчастья и, во-вторых, что мне дана
привилегия видеть привидения и духов; по их мнению, все злосчастные младенцы
мужского и женского пола, родившиеся в пятницу около полуночи, неизбежно
получают оба эти дара.
Мне незачем останавливаться здесь на первом предсказании, ибо сама
история моей жизни лучше всего покажет, сбылось оно или нет. О втором
предсказании я могу только заявить, что если я не промотал этой части моего
наследства в младенчестве, то, стало быть, еще не вступил во владение ею.
Впрочем, лишившись своей собственности, я отнюдь не жалуюсь, и, если в
настоящее время она находится в других руках, я от всей души желаю владельцу
сохранить ее.
Я родился в сорочке, и в газетах появилось объявление о ее продаже по
дешевке - за пятнадцать гиней. Но либо в ту пору у моряков было мало денег,
либо мало веры и они предпочитали пробковые пояса, - я не знаю; мне известно
только, что поступило одно-единственное предложение от некоего ходатая по
делам, связанного с биржевыми маклерами, который предлагал два фунта
наличными (намереваясь остальное возместить хересом), но дать больше, и тем
самым предохранить себя от опасности утонуть, не пожелал. Вслед за сим
объявлений больше не давали, сочтя их пустой тратой денег, - что касается
хереса, то моя бедная мать распродавала тогда свой собственный херес, - а
десять лет спустя сорочка была разыграна в наших краях в лотерее между
пятьюдесятью участниками, внесшими по полкроны, причем выигравший должен
быть доплатить пять шиллингов. Я сам при этом присутствовал и, припоминаю,
испытывал некоторую неловкость и смущение, видя, как распоряжаются частью
меня самого. Помнится, сорочка была выиграна старой леди с маленькой
корзиночкой, из которой она весьма неохотно извлекла требуемые пять
шиллингов монетами по полпенни, не доплатив при этом двух с половиной
пенсов; было потрачено немало времени на безуспешные попытки доказать ей это
арифметическим путем. В наших краях долго еще будут вспоминать тот
примечательный факт, что она и в самом деле не утонула, а торжественно
почила девяноста двух лет в своей собственной постели. Как мне рассказывали,
она до последних дней особенно гордилась и хвастала тем, что никогда не
бывала на воде, разве что проходила по мосту, а за чашкой чаю (к которому
питала пристрастие) она до последнего вздоха поносила нечестивых моряков и
всех вообще людей, которые самонадеянно "колесят" по свету.

Чарльз Диккенс

Давид Копперфильд

Глава I

Я ПОЯВЛЯЮСЬ НА СВЕТ

В самом начале своего жизнеописания я должен упомянуть о том, что родился я в пятницу, в полночь. Замечено было, что мой первый крик раздался, когда начали бить часы. Принимая во внимание день и час моего появления на свет, сиделка и несколько мудрых соседок, живо интересовавшихся моей особой еще за много месяцев до возможного личного знакомства со мной, объявили, что мне суждено быть несчастным в жизни. Они были убеждены, что такова неизбежно судьба всех злосчастных младенцев обоего пола, родившихся в пятницу, в полночь.

Мне нет надобности говорить здесь что-либо по этому поводу, ибо история моей жизни сама покажет лучше всего, оправдалось ли это предсказание или оно было ложным.

Родился я в Блондерстоне, в графстве Суффолк, после смерти моего отца, глаза которого закрылись для земного света за шесть месяцев до того, как мои открылись. И теперь даже, когда я думаю об этом, мне кажется странным, что отец так никогда и не видел меня. И еще более странны мои смутные воспоминания раннего детства, связанные с отцовским белым надгробным камнем на нашем деревенском кладбище: я всегда чувствовал какую-то невыразимую жалость к этому камню, лежащему одиноко во мраке ночи, в то время как в нашей маленькой гостиной было так светло и тепло от зажженных свечей и горящего камина. Порой мне казалось даже жестоким, что двери нашего дома накрепко запираются, как будто именно от этого камня.

Самой важной персоной в нашем роду была тетка моего отца, стало быть, моя двоюродная бабушка, о которой вскоре мне придется немало говорить здесь. Тетка, мисс Тротвуд, или мисс Бетси (как звала ее моя матушка в те редкие минуты, когда ей удавалось, преодолевая свой страх, упоминать об этой грозной особе), вышла замуж за человека моложе себя, красавца, не оправдавшего, однако, поговорки: «Красив тот, кто красиво поступает». Его сильно подозревали в том, что иногда он бил мисс Бетси, а однажды, в пылу спора по поводу денежных дел, он вдруг дошел до того, что едва не выбросил ее из окна второго этажа. Такое красноречивое доказательство несходства характеров побудило мисс Бетси откупиться от своего муженька и получить развод по взаимному соглашению. С добытым таким образом капиталом бывший супруг мисс Бетси отправился в Индию, и там, по нелепой семейной легенде, его однажды видели едущим на слоне в обществе павиана. Как бы то ни было, десять лет спустя из Индии дошли слухи о его смерти.

Какое впечатление произвели эти слухи на тетушку, осталось для всех тайной, ибо она немедленно после развода приняла снова свое девичье имя, купила себе домик где-то далеко, в деревушке на берегу моря, поселилась там одна со служанкой и с тех пор вела жизнь настоящей отшельницы.

Мне кажется, что отец мой был когда-то любимцем тетки, но он смертельно оскорбил ее своей женитьбой на «восковой кукле», как мисс Бетси называла мою матушку. Она никогда не видела моей матери, но знала, что ей нет и двадцати лет. Женившись, отец мой больше никогда с теткой не встречался. Он был вдвое старше матушки и здоровья далеко не крепкого. Умер отец год спустя после свадьбы и, как я уже упоминал, за шесть месяцев до моего рождения.

Таково было положение вещей в важную для меня, чреватую последствиями пятницу, после полудня. Матушка сидела у камина; ей нездоровилось, и настроение у нее было очень подавленное. Глядя сквозь слезы на огонь, она в глубоком унынии думала о себе и о крошечной неведомой сиротке, которую мир, видимо, собирался встретить не очень-то гостеприимно.

Итак, в ясный ветреный мартовский день матушка сидела у камина, со страхом и тоской думая о том, удастся ли ей выйти живой из предстоящего испытания, как вдруг, утирая слезы, она увидела в окно идущую через сад незнакомую леди.

Матушка еще раз взглянула на леди, и верное предчувствие сказало ей, что это мисс Бетси. Заходящее солнце из-за садовой ограды озаряло своими лучами незнакомку, направлявшуюся к дверям дома, и шла она с таким самоуверенным видом, с такой суровой решимостью во взоре, которых не могло быть ни у кого, кроме мисс Бетси. Приблизившись к дому, тетушка представила еще одно доказательство того, что это была именно она: мой отец часто говаривал, что тетка его редко поступает, как обыкновенные смертные. И на этот раз, вместо того чтобы позвонить, она подошла к окну и стала глядеть в него, прижав так сильно нос к стеклу, что по словам моей бедной матушки, он у нее моментально сплюснулся и совсем побелел.

Появление ее чрезвычайно напугало мою мать, и я всегда был убежден, что именно мисс Бетси я обязан тем, что родился в пятницу. Взволнованная матушка вскочила со своего кресла и забилась позади него в угол. Мисс Бетси, медленно и вопросительно вращая глазами, подобно турку на голландских часах, обводила ими комнату; наконец взор ее остановился на матушке, и она, нахмурившись, повелительным жестом приказала ей открыть дверь. Та повиновалась.

Вы, полагаю, миссис Копперфильд? - спросила мисс Бетси.

Да, - пролепетала матушка.

Мисс Тротвуд, - представилась гостья. - Надеюсь, вы слышали о ней?

Матушка ответила, что имела это удовольствие. Но у нее было неприятное сознание, что это «великое» удовольствие отнюдь не отражается на ее лице.

Так вот, теперь вы видите ее перед собою, - заявила мисс Бетси.

Матушка поклонилась и попросила ее войти. Они прошли в маленькую гостиную, откуда только что вышла матушка, ибо в парадной гостиной не был затоплен камин, вернее сказать, он не топился с самых похорон отца.

Когда обе они сели, а мисс Бетси все не начинала говорить, матушка, после тщетных усилий взять себя в руки, расплакалась.

Ну-ну-ну, - торопливо сказала мисс Бетси. - Оставьте это! Полноте! Полноте же!

Однако матушка не могла справиться с собой, и слезы продолжали литься, пока она не выплакалась.

Снимите свой чепчик, дитя мое, - вдруг проговорила мисс Бетси, - дайте-ка, я погляжу на вас.

Матушка была слишком перепугана, чтобы не покориться этому странному требованию, и тотчас же сняла чепчик, при этом она так нервничала, что ее густые, чудесные волосы совсем распустились.

Боже мой! - воскликнула мисс Бетси. - Да вы совсем ребенок!

Несомненно, матушка даже для своих лет была необычайно моложава. Бедняжка опустила голову, словно в этом была ее вина, и, рыдая, призналась, что, быть может, она слишком молода и для вдовы и для матери, если только, став матерью, она останется в живых.

Наступило снова молчание, во время которого матушке почудилось, что мисс Бетси коснулась ее волос, и прикосновение это было как будто ласково. Матушка с робкой надеждой взглянула на тетку мужа, но та, приподняв немного платье, поставила ноги на решетку камина, охватила руками колено и, нахмурившись, уставилась на пылающий огонь…

Чарлз Диккенс

Жизнь Дэвида Копперфилда, рассказанная им самим

DAVID COPPERFIELD: THE PERSONAL HISTORY, ADVENTURES, EXPERIENCE AND OBSERVATION OF DAVID COPPERFIELD THE YOUNGER OF BLUNDERSTONE ROOKERY

Перевод с английского А.В. Кривцовой

Серийное оформление А.А. Кудрявцева

Компьютерный дизайн В.А. Воронина

© ООО «Издательство АСТ», 2017

В предисловии к первому изданию этой книги я говорил, что чувства, которые я испытываю, закончив работу, мешают мне отступить от нее на достаточно большое расстояние и отнестись к своему труду с хладнокровием, какого требуют подобные официальные предварения. Мой интерес к ней был настолько свеж и силен, а сердце настолько разрывалось меж радостью и скорбью – радостью достижения давно намеченной цели, скорбью разлуки со многими спутниками и товарищами, – что я опасался, как бы не обременить читателя слишком доверительными сообщениями и касающимися только меня одного эмоциями.

Все, что я мог бы сказать о данном повествовании помимо этого, я попытался сказать в нем самом.

Возможно, читателю не слишком любопытно будет узнать, как грустно откладывать перо, когда двухлетняя работа воображения завершена; или что автору чудится, будто он отпускает в сумрачный мир частицу самого себя, когда толпа живых существ, созданных силою его ума, навеки уходит прочь. И тем не менее мне нечего к этому прибавить; разве только следовало бы еще признаться (хотя, пожалуй, это и не столь уж существенно), что ни один человек не способен, читая эту историю, верить в нее больше, чем верил я, когда писал ее.

Сказанное выше в такой мере сохраняет свою силу и сегодня, что мне остается сделать читателю лишь еще одно доверительное сообщение. Из всех моих книг я больше всего люблю эту. Мне легко поверят, если я скажу, что отношусь как нежный отец ко всем детям моей фантазии и что никто и никогда не любил эту семью так горячо, как люблю ее я. Но есть один ребенок, который мне особенно дорог, и, подобно многим нежным отцам, я лелею его в глубочайших тайниках своего сердца. Его имя – «Дэвид Копперфилд».

Я появляюсь на свет

Стану ли я героем повествования о своей собственной жизни, или это место займет кто-нибудь другой – должны показать последующие страницы. Начну рассказ о моей жизни с самого начала и скажу, что я родился в пятницу в двенадцать часов ночи (так мне сообщили, и я этому верю). Было отмечено, что мой первый крик совпал с первым ударом часов.

Принимая во внимание день и час моего рождения, сиделка моей матери и кое-какие умудренные опытом соседки, питавшие живейший интерес ко мне за много месяцев до нашего личного знакомства, объявили, во‑первых, что мне предопределено испытать в жизни несчастья и, во‑вторых, что мне дана привилегия видеть привидения и духов; по их мнению, все злосчастные младенцы мужского и женского пола, родившиеся в пятницу около полуночи, неизбежно получают оба эти дара.

Мне незачем останавливаться здесь на первом предсказании, ибо сама история моей жизни лучше всего покажет, сбылось оно или нет. О втором предсказании я могу только заявить, что если я не промотал этой части моего наследства в младенчестве, то, стало быть, еще не вступил во владение ею. Впрочем, лишившись своей собственности, я отнюдь не жалуюсь, и, если в настоящее время она находится в других руках, я от всей души желаю владельцу сохранить ее.

Я родился в сорочке, и в газетах появилось объявление о ее продаже по дешевке – за пятнадцать гиней. Но либо в ту пору у моряков было мало денег, либо мало веры и они предпочитали пробковые пояса, – я не знаю; мне известно только, что поступило одно-единственное предложение от некоего ходатая по делам, связанного с биржевыми маклерами, который предлагал два фунта наличными (намереваясь остальное возместить хересом), но дать больше, и тем самым предохранить себя от опасности утонуть, не пожелал. Вслед за сим объявлений больше не давали, сочтя их пустой тратой денег, – что касается хереса, то моя бедная мать распродавала тогда свой собственный херес, – а десять лет спустя сорочка была разыграна в наших краях в лотерее между пятьюдесятью участниками, внесшими по полкроны, причем выигравший должен был доплатить пять шиллингов. Я сам при этом присутствовал и, припоминаю, испытывал некоторую неловкость и смущение, видя, как распоряжаются частью меня самого. Помнится, сорочка была выиграна старой леди с маленькой корзиночкой, из которой она весьма неохотно извлекла требуемые пять шиллингов монетами по полпенни, не доплатив при этом двух с половиной пенсов; было потрачено немало времени на безуспешные попытки доказать ей это арифметическим путем. В наших краях долго еще будут вспоминать тот примечательный факт, что она и в самом деле не утонула, а торжественно почила девяноста двух лет в своей собственной постели. Как мне рассказывали, она до последних дней особенно гордилась и хвастала тем, что никогда не бывала на воде, разве что проходила по мосту, а за чашкой чаю (к которому питала пристрастие) она до последнего вздоха поносила нечестивых моряков и всех вообще людей, которые самонадеянно колесят по свету. Тщетно втолковывали ей, что этому предосудительному обычаю мы обязаны многими приятными вещами, включая, может быть, и чаепитие. Она отвечала еще более энергически и с полной верой в силу своего возражения:

– Не будем колесить!

Дабы и мне не колесить, возвращаюсь к моему рождению.

Я родился в графстве Суффолк, в Бландерстоне или «где-то поблизости», как говорят в Шотландии. Родился я после смерти отца. Глаза моего отца закрылись за шесть месяцев до того дня, как мои раскрылись и увидели свет. Даже теперь мне странно, что он никогда меня не видел, и еще более странным мне кажется то туманное воспоминание, какое сохранилось у меня с раннего детства, о его белой надгробной плите на кладбище и о чувстве невыразимой жалости, которую я, бывало, испытывал при мысли, что эта плита лежит там одна темными вечерами, когда в нашей маленькой гостиной пылает камин и горят свечи, а двери нашего дома заперты на ключ и на засов, – иной раз мне чудилось в этом что-то жестокое.

Тетка моего отца, а стало быть, моя двоюродная бабка, о которой будет еще речь впереди, была самой значитель- ной персоной в нашей семье. Мисс Тротвуд, или мисс Бетси, как называла ее моя бедная мать, когда ей случалось преодолеть свой страх перед этой грозной особой и упомянуть о ней (это случалось редко), – мисс Бетси вышла замуж за человека моложе себя, который был очень красив, хотя к нему отнюдь нельзя было применить незамысловатую поговорку «Красив, кто хорош». Не без основания подозревали, что он поколачивал мисс Бетси и даже принял однажды, во время спора о домашних расходах, срочные и решительные меры к тому, чтобы выбросить ее из окна второго этажа. Такие признаки неуживчивого характера побудили мисс Бетси откупиться от него и расстаться по взаимному соглашению. Он отправился со своим капиталом в Индию, где (если верить нашей удивительной семейной легенде) видели, как он разъезжал на слоне в обществе бабуина; я же думаю, что, вероятно, это был бабу или бегума. Как бы там ни было, лет через десять пришла из Индии весть о его смерти. Никто не знал, как подействовала она на мою бабушку: тотчас после разлуки с ним она снова стала носить свою девичью фамилию, купила далеко от наших мест, в деревушке на морском побережье, коттедж, поселилась там с одной-единственной служанкой и, по слухам, жила в полном уединении.

Кажется, мой отец был когда-то ее любимцем, но его женитьба смертельно оскорбила ее, потому что моя мать была «восковой куклой». Она никогда не видела моей матери, но знала, что ей еще не исполнилось двадцати лет. Мой отец и мисс Бетси больше никогда не встречались. Он был вдвое старше моей матери, когда женился на ней, и не отличался крепким сложением. Спустя год он умер – как я уже говорил, за шесть месяцев до моего появления на свет.

Таково было положение дел под вечер в пятницу, которую мне, быть может, позволительно назвать знаменательной и чреватой событиями. Впрочем, я не имею права утверждать, будто эти дела были мне в то время известны или будто я сохранил какое-то воспоминание, основанное на свидетельстве моих собственных чувств, о том, что последовало.

Моя мать, чувствуя недомогание, в глубоком унынии сидела у камина, сквозь слезы смотрела на огонь и горестно размышляла о себе самой и о лишившемся отца маленьком незнакомце, чье появление на свет, весьма равнодушный к его прибытию, уже готовы были приветствовать несколько гроссов пророческих булавок в ящике комода наверху. Итак, в тот ветреный мартовский день моя мать сидела у камина притихшая и печальная и с тоскою думала о том, что едва ли она выдержит благополучно предстоящее ей испытание; подняв глаза, чтобы осушить слезы, она посмотрела в окно и увидела незнакомую леди, идущую по саду.

Ча́рльз Джон Ха́ффем Ди́ккенс "Дэвид Копперфильд"

Любящее сердце стоит больше, чем вся мудрость на свете.

Чарльз Диккенс «Дэвид Копперфильд»

Идейно-художественное направление можно охарактеризовать, как автобиографию. Как литературный жанр автобиография зарождается в поздней античности, на почве зарождающегося индивидуалистического самоощущения, одновременно с понятиемличности («Исповедь» Блаженного Августина - психологическое описание религиозного кризиса и обращения).

Этот жанр повторяется в нескольких произведениях XVII в., например в «Милости Божьей, сошедшей на главного грешника», написанное Баньяном в 1666 году., и позднее в форме светского философского произведения в поэтическом шедевре Уильяма Вордсворта «Прелюдия», завершенном в 1805 году.

Началом современного жанра автобиографии можно считать «Исповедь» Жан Жака Руссо с беспрецедентной откровенностью описания.

Для автобиографии, в отличие от дневника, характерно ретроспективное, с высоты прожитых лет, стремление осмыслить свою жизнь как целое; пишущий литературную автобиографию нередко прибегает к вымыслу. В отличие от мемуаров, автор сосредоточен на истории своей личности, а не на окружающем мире.

Биография.

Ча́рльз Джон Ха́ффем Ди́ккенсродился 7 февраля 1812 года в Лэндпорте - центральном районе города Портсмут (Англия). Его отец был довольно состоятельным чиновником. Он был человеком весьма легкомысленным, но весёлым и добродушным. Своих детей и, в частности, своего любимца Чарли, мистер Диккенс окружил заботой и лаской. Маленький Чарльз унаследовал от отца богатое воображение, лёгкость слова. Способности мальчика восхищали родителей, и отец буквально изводил своего сынишку, заставляя его разыгрывать разные сцены, рассказывать свои впечатления, импровизировать, читать стихи и т. д. Диккенс превратился в маленького актёра, преисполненного самовлюблённости и тщеславия.

Вскоре семья Диккенса была разорена и едва могла сводить концы с концами. Отец был брошен на долгие годы в долговую тюрьму, матери пришлось бороться с нищетой. Изнеженный, хрупкий здоровьем, полный фантазии и влюблённый в себя мальчик попал на фабрику по производству ваксы. Всю свою последующую жизнь Диккенс считал разорение семьи и работу на фабрике величайшим оскорблением для себя, незаслуженным и унизительным ударом. Он не любил об этом рассказывать, однако тогда Диккенс почерпнул своё понимание страданий, понимание жестокости, глубокое знание жизни бедноты и таких ужасающих социальных учреждений, как тогдашние школы для бедных детей и приюты, как эксплуатация детского труда на фабриках, работные дома и долговые тюрьмы.

Литературная деятельность .

Диккенс нашёл себя прежде всего как репортёр. Как только Диккенс выполнил - на пробу - несколько репортёрских заданий, он сразу же был замечен читающей публикой.

Литература - вот что теперь являлось для него самым главным.

Первые нравоописательные очерки Диккенса, которые он назвал «Очерками Боза», были напечатаны в 1836. Дух их вполне соответствовал социальному положению Диккенса. Это была, в некоторой степени, беллетристическая декларация интересов разоряющейся мелкой буржуазии. Психологические зарисовки, портреты лондонцев, как и все диккенсовские романы, также сначала выходили в газетном варианте и уже принесли молодому автору достаточно славы.

«Посмертные записки Пиквикского клуба»

Головокружительный успех ожидал Диккенса в этом же году по мере выхода в свет глав его «Посмертных записок Пиквикского клуба» (The Posthumous Papers of the Pickwick Club).

В этом романе он рисует старую Англию с самых различных её сторон, восхищаясь её добродушием и обилием живых и симпатичных черт, присущих лучшим представителям английской мелкой буржуазии. Все эти черты воплощены в добродушнейшем оптимисте, благороднейшем старом чудаке, имя которого - мистер Пиквик - утвердилось в мировой литературе где-то неподалёку от великого имени Дон-Кихота. Если бы Диккенс написал эту свою книгу как серию комических, приключенческих картин, с глубоким расчётом прежде всего завоевать английскую публику, польстив ей, дав ей насладиться прелестью изображения таких чисто английских положительных и отрицательных типов, как сам Пиквик, незабвенный Сэм Уэллер - мудрец в ливрее (Альфред Джингль) и т. д., то и тогда можно было бы дивиться верности его чутья. Но скорее всего здесь брала своё необузданная энергия молодости автора и эффект неожиданного успеха, подействовавший на него вдохновляюще. Этот роман Диккенса вызвал необычайный прилив читательского интереса, и надо отдать справедливость автору: он тотчас же использовал высокую трибуну писателя, - на которую взошёл, заставив всю Англию смеяться до колик над каскадом курьёзов Пиквикиады, - для более серьёзных задач.

«Жизнь и приключения Оливера Твиста» и другие произведения 1838-1843 годов .

Двумя годами позднее Диккенс выступил с «Оливером Твистом» и «Николасом Никльби» (The Life and Adventures of Nicholas Nickleby ) 1838- 1839.

«Приключения Оливера Твиста»(Oliver Twist; or ,The Parish Boy’s Progress ), (1838) - история сироты, родившегося в работном доме и жившего в трущобах Лондона. Мальчик встречает на своём пути низость и благородство, людей преступных и добропорядочных. Жестокая судьба отступает перед его искренним стремлением к честной жизни.

На страницах романа запечатлены картины жизни английского общества XIX века во всем их живом великолепии и безобразии. Широкая социальная картина от работных домов и криминальных притонов лондонского дна до общества богатых и по-диккенсовски добросердечных буржуа-благодетелей. В этом романе Ч. Диккенс выступает как гуманист, утверждая силу добра в человеке.

Роман вызвал широкий общественный резонанс. После его выхода прошел ряд скандальных разбирательств в работных домах Лондона, которые, по сути, были полутюремными заведениями, где нещадно использовался детский труд.

Слава Диккенса росла стремительно. Своего союзника видели в нём и либералы, поскольку они защищали свободу, и консерваторы, поскольку они указывали на жестокость новых общественных взаимоотношений.

После путешествия в Америку, где публика встретила Диккенса с не меньшим энтузиазмом, чем англичане, Диккенс пишет своего «Мартина Чезльвита» (The Life and Adventures of Martin Chuzzlewit ,1843). Кроме незабываемых образов Пекснифа и миссис Гамп, роман этот замечателен пародией на американцев.

Многое в молодой капиталистической стране показалось Диккенсу сумасбродным, фантастическим, беспорядочным, и он не постеснялся сказать янки много правды о них. Ещё в конце пребывания Диккенса в Америке он позволял себе «бестактности», весьма омрачившие отношение к нему американцев. Роман же его вызвал бурные протесты со стороны заокеанской публики.

Однако острые, колющие элементы своего творчества Диккенс умел, как уже было сказано, смягчать, сглаживать. Ему это легко удавалось, ибо он был и тонким поэтом самых коренных черт английской мелкой буржуазии, которые выходили далеко за пределы этого класса.

Культ уюта, комфорта, красивых традиционных церемоний и обычаев, культ семьи, как бы вылился в гимн к Рождеству, этому великому празднику, с изумительной, волнующей силой был выражен в его «Рождественских рассказах» - в 1843 вышла «Рождественская песнь» (А Christmas Carol ), за которой последовали «Колокола» (The Chimes ), «Сверчок на печи» (The Cricket on the Hearth ), «Битва жизни» (The Battle of Life ), «Одержимый» (The Haunted Man ).

Кривить душой Диккенсу здесь не приходилось: он сам принадлежал к числу восторженнейших поклонников этого зимнего праздника, во время которого домашний камелёк, дорогие лица, праздничные блюда и вкусные напитки создавали какую-то идиллию среди снегов и ветров беспощадной зимы.

В это же время Диккенс стал главным редактором «Daily News». В этой газете он получил возможность выражать свои социально-политические взгляды.

Чарльз Джон Гаффам Диккенс (англ. Charles John Huffam Dickens; 1812-1870) - английский писатель.
«Дэвид Копперфильд» (1849-1850). Роман этот в значительной мере автобиографический. Намерения его очень серьёзны. Дух восхваления старых устоев морали и семьи, дух протеста против новой капиталистической Англии громко звучит и здесь. Можно по-разному относиться к «Дэвиду Копперфильду». Некоторые принимают его настолько всерьёз, что считают его величайшим произведением Диккенса.
«История Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим», повествует о жизни заглавного героя с его рождения (со слов матери и няни) и до той поры, когда про него можно, наконец, сказать: «И он жил долго и счастливо».
Дэвид Копперфильд вспоминает свое раннее детство с любимой матерью и няне Пегготи, второе замужество матери, ужасного мистера Мэрдстона и его сестру Джейн, родных Пегготи в Ярмуте – мистера Пегготи, малютку Эмли и Хэма, которым он заменил родителей, плаксивую миссис Гаммидж. Дэвид вспоминает обучение в школе мистера Крикла, где над учениками всячески издевались, вспоминает своих соучеников Тома Трэдлса и Джеймса Стирфорта. Вспоминает, как после смерти матери его забрали из школы и определили мыть бутылки на предприятии компаньона мистера Мэрдстона; вспоминает свое знакомство с семейством Микоберов; вспоминает, как сбежал от мытья бутылок и как нашел свою двоюродную бабушку Бетси Тротвуд; как она взяла его на свое попечение и отдала в школу мистера Стронга – совершенно противоположную школе мистера Крикла. Вспоминает мистера Уикфилда и его дочь Агнес и отвратительных Урию Хипа и его мать. Дэвид вспоминает, как он обучался юриспруденции в конторе мистера Спенлоу и полюбил его дочь Дору. Вспоминает, как его когда-то друг Стирфорт соблазнил и увез в собой в Европу малютку Эмли, а мистер Пегготи отправился ее искать. Как разорилась мисс Тротвуд и как после смерти мистера Спенлоу всячески старался заработать достаточно денег, чтобы содержать себя и Дору, на которой он женился. Вспоминает, как учил и выучил стенографию, стал парламентским корреспондентом, затем начал писать и постепенно стал знаменитым писателем. Как мистер Микобер помог разоблачить мошенничество Урии Хипа, забравшего власть над мистером Уикфилдом, как тем самым мисс Тротвуд вернула себе свое состояние. Дэвид вспоминает, как умерла Дора, как умерли Джеймс Стирфорт и Хэм, как мистер Пегготи нашел Эмли и они уехали в Австралию вместе с Микоберами, и как он, наконец, женился на своем добром ангеле Агнес. Картиной их счастья, собственно, и завершается роман.
В романе много автобиографических моментов (карьера Дэвида практически повторяет карьеру самого Диккенса), но все-таки это художественное произведение, несводимое к биографии своего автора. В «Дэвиде Копперфильде» четко видны взгляды Диккенса на мир, на человека и на место литературы в мире и в жизни человека.
Во истину,легендарный роман в уже легендарном издании от Эксмо порадует всех ценителей бессмертной литературы!