Где и как убит посол Российской империи – Александр Грибоедов. От грибоедова до карлова. послы россии и ссср, погибшие от рук убийц

11 февраля 1829 года не стало писателя Александра Грибоедова. На фоне других русских литературных утрат XIX века его смерть выделялась своей трагической нелепостью - он не получал смертельных ран на дуэлях, не болел и не пытался покончить с собой, а пал жертвой толпы разъяренных персов.

Грибоедову было всего 34 года, за полгода до трагедии он женился на прелестной грузинской княжне Нине Чавчавадзе, в планах у него было возвращение в Россию, но судьба распорядилась иначе..

Homo unius libri

Латинское выражение «homo unius libri» означает «человек одной книги» и применяется к авторам, которым снискало большую славу их единственное заметное произведение. Так можно назвать Эдмона Ростана с пьесой «Сирано де Бержерак», Алана Милна с «Винни Пухом», Джерома Сэлинджера с «Над пропастью во ржи».

Склонность к литературе проявилась у него с детства, однако сам он не мечтал о писательской стезе. В возрасте восьми лет его отдали в Московский университетский благородный пансион, через три года Грибоедов поступил на словесное отделение Московского университета, но сам позже выбрал нравственно-политическое отделение, а потом - физико-математическое. Его литературный дебют был связан с Отечественной войной. Записавшись добровольцем в гусарский полк, он в 1814 году написал «Письмо из Брест-Литовска к издателю» («Вестника Европы»), очерк «О кавалерийских резервах» и комедию «Молодые супруги» (перевод французской комедии «Le secre»).

Приехав в 1815 году в Петербург, он тесно сошелся с местным кругом литераторов, но до конца себя этому делу не посвятил - предпочел дипломатическую карьеру, заняв должность губернского секретаря и переводчика Коллегии иностранных дел. В августе 1818 года он отказался от участия в русской дипмиссии в США и был назначен секретарем на ту же должность в Персии - роковое для него назначение, которое сыграет финальную роль в его судьбе лишь спустя 11 лет.

Иран, Грузия и снова Иран

Свои переезды по долгу службы Грибоедов описывал в дневниках и некоторых литературных работах («Рассказ Вагина», «Ананурский карантин»). В качестве дипломата он в 1819 году освобождал русских военных из иранского плена и препровождал их в Тифлис. В 1821 году он добился перевода из надоевшей ему Персии в более родную и близкую Грузию, где и начал работу над черновиками «Горя от ума».

Нина Чавчавадзе и Александр Грибоедов. Супруги пробыли вместе всего пару месяцев. Фото: Коллаж АиФ

Год спустя он стал секретарем дипломатической миссии в Тифлисе при генерале Ермолове и написал драму «1812 год». Но и в Грузии он продержался недолго - уже в 1823 году он сделал перерыв и два года путешествовал по России, задерживаясь в Москве и Петербурге и продолжая работу над пьесой. Литературные упражнения пришлось прервать, а от поездки по Европе - отказаться. В 1825 году по дипломатическим делам Грибоедов возвращается на Кавказ. По дороге он познакомился с декабристами Бестужевым-Рюминым, Муравьевым-Апостолом, Трубецким. Это знакомство сослужило ему недобрую службу - год спустя писателя арестовали по подозрению в причастности к подпольным делам декабристов.

Правда, доказательств его вины так и не нашли и вскоре отпустили его из-под ареста. Благодаря «очистительной грамоте» ему удалось восстановить дипломатическую деятельность и вернуться в Иран уже в качестве министра-резидента (проще говоря, посла). По дороге к месту службы в Тифлисе он женился на юной грузинской княжне Нине Чавчавадзе, старшей дочери своего друга поэта Александра Чавчавадзе. На момент венчания дипломату было 33 года, а его супруге еще не исполнилось и 16.

Последняя командировка

Пару недель молодая чета провела в имении отца Нины в Кахетии, а затем отправилась в Персию. Там Грибоедов должен был явиться ко двору шаха в Тегеране, чтобы обсудить выполнение иранской стороной статей Туркманчайского мирного договора и добиться контрибуции по итогам русско-персидской войны. Поехать он предпочел один - его юная жена тяжело переносила беременность и осталась в Тавризе.

Поездка эта стала для него последней. День, когда он прибыл в Тегеран, вошел в историю как «Резня в русском посольстве». К тому времени в персидском обществе уже закипало недовольство действиями со стороны России, а с приездом Грибоедова оно дошло до высшей точки. Контрибуцию персы платить не хотели, а ко всему прочему были возмущены тем, что Грибоедов укрыл в посольстве нескольких беглых армян из шахского гарема. Исламские фанатики вели бурную антирусскую пропаганду на базарах и в мечетях.

«Заключение мира в Туркманчае 10 февраля 1828 г. во время русско-иранской войны». Дипломат Грибоедов сидит справа спиной. Литография XIX века Фото: Public Domain Факты подогревались слухами, члены русского посольства к тому же пару раз нарушили этикет шахского двора во время своих визитов. Разрешилось все налетом толпы религиозных фанатиков на русское посольство в Тегеране. Собралось около 100 тысяч человек, и вскоре даже сами зачинщики потеряли контроль над разгневанными персами. Грибоедов не мог не видеть настроения тегеранцев и за день до этого сообщил шаху, что считает нужным отозвать свою миссию из Ирана.

Членов дипмиссии конвоировали 35 казаков, но противостоять толпе они, конечно, не могли. Из всего русского посольства спасся лишь секретарь миссии Мальцов, сумевший спрятаться во время резни. Во время налета погибли 37 человек из посольства и 19 нападавших. Казачий конвой позже был захоронен во дворе армянской церкви святого Татевоса в Тегеране. Изуродованное тело Александра Грибоедова толпа еще несколько дней носила по городу и бросила в общую яму.

Опознали по мизинцу

Юная вдова Нина Чавчавадзе узнала о смерти мужа лишь спустя два дня и надела траур, который не снимала до конца своей жизни. На могиле супруга она написала: «Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?» Она пережила его на 28 лет - вдову похоронили рядом с супругом.

В 1912 году на собранные русской колонией в Персии средства скульптор Владимир Беклемишев создал бронзовый памятник Грибоедову, который был поставлен рядом со зданием посольства, где произошла резня.

Памятник А.С. Грибоедову в Тегеране на территории посольства России

30 января (11 февраля) 1829 года в Тегеране произошёл разгром русского посольства, который унёс жизни около 40 его сотрудников и казаков, в том числе поэта и дипломата Александра Грибоедова, открывшего череду трагических смертей российских поэтов. Сразу подчеркнём, что автор «Горя от ума» погиб фактически на поле боя, стойко сражаясь с оружием в руках, и тем самым оказался на особом месте среди поэтов-мучеников России, большинство из которых погибли на дуэлях, покончили с собой, были убиты отнюдь не в боях или оказались репрессированы. Однако, несмотря на героическую гибель, на Грибоедове до сих пор лежит клеймо чиновника, который якобы не справился со своими обязанностями и оказался сам виноват в разыгравшейся трагедии.

Самое удивительное, что официальная точка зрения на катастрофу в Тегеране была установлена в России задолго до того, как были получены сколько-нибудь подробные о ней сведения. В отношении министра иностранных дел К.В. Нессельроде от 16 марта 1829 г. к командующему Кавказским корпусом И.Ф. Пас-кевичу указывалось: «Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени... При сём горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что шах персидский и наследник престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу и что сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение своё с грубыми обычаями и понятиями черни тегеранской». Так родился и потом широко распространялся миф о непрофессионализме Грибоедова, который за свою преданность и героизм получил в итоге чёрную неблагодарность и прямую клевету от представителей верховной власти.

Накануне

Первое обвинение поэта заключается в том, что он во время аудиенций у Фетх-Али-шаха выражал явное неуважение к нему, входя в «зеркальный зал» Гулистанского дворца в обу-ви, просидел там слишком долго на кресле, а затем в переписке называл правителя Персии просто шахом без других титулов. Между тем дипломат действовал в строгом согласии с Туркманчайским договором, установившим специальный церемониал приёма русских дипломатов, в том числе с правом сидеть в присутствии шаха. Второе обвинение касается чрезмерной настойчивости министра-посланника в требованиях выплаты оставшейся контрибуции и выдачи пленных, угнанных в Персию. Однако согласно XIII пункту договора он мог брать под своё покровительство любых пленных, захваченных начиная с 1795 г. и даже проводить их розыски. Не будем забывать, что речь шла фактически об освобождении из рабства насильно угнанных людей. Обратимся к «Реляции происшествий, предварявших и сопровождавших убиение членов последнего российского посольства в Персии». Этот документ от лица «персиянина», который находился при русской миссии, имеет англо-иранское происхождение. Он был отредактирован и отдан для публикации в шотландский журнал братом дипломата Генри Уиллока Джоном Уил-локом и врачом английской миссии Джоном Макнилом, бывшем личным врачом Фетх-Али-шаха, - участниками той самой группировки, которая противостояла Грибоедову. Но даже и этот документ не оспаривал право защиты русским посланником пленных и свидетельствовал, что он требовал возвращения пленных только при условии их согласия вернуться. Третье обвинение , приписываемое Грибоедову, состоит в том, что в его свите оказалось несколько нечистоплотных и невыдержанных людей, которые творили в Персии беззакония, в том числе заведующий прислугой Рустам-бек. При этом как-то забывается, что эти люди помогали посланнику в выполнении его нелицеприятных действий, и что именно Рустам-бек взял в плен в Тавризе во время русско-персидской войны Аллаяр-хана, зятя Фетх-Али-шаха, первого министра Персии, одного из инициаторов войны против России. Не мудрено, что разжигавшаяся к Рустам-беку вражда имела явный источник.

Разгром посольства

Как видим, Грибоедов действовал очень осторожно. Как продолжал Мальцов, он «прилагал неусыпное старание об освобождении находившихся в Тегеране пленных. Две женщины, пленные армянки, были приведены к нему от Аллаяр-хана, Грибоедов допросил их в моём присутствии, и когда они объявили желание ехать в своё отечество, то он оставил их в доме миссии... Впрочем, это обстоятельство так маловажно, что об оном распространяться нечего. С персидским министерством об этих женщинах не было говорено ни слова, и только после убиения посланника начали о них толковать». Последнее замечание особенно важно, ведь обвинения Грибоедова в том, что одной из причин разгрома миссии являлось некое осквернение и насильное отторжение от мусульманства женщин из гарема Аллаяр-хана, звучат в Персии, да и в России до сих пор.

А дальше последовали события, которые, если их суммировать, прекрасно показывают, что в Тегеране случился не стихийный, бесконтрольный бунт черни, а чётко спланированная операция по уничтожению русской миссии. Преступление, выглядевшее внешне как разгул стихии, на самом деле было хладнокровно и обдуманно подготовлено. Перечислим кратко самые важные известные факты.

1 . Эскалация напряжённости нарастала вокруг миссии не один день. По рассказу Амбарцума (Ибрагим-бека) - курьера российского посольства, уцелевшего во время резни, «каждый день на базаре мы слышали, как муллы в мечетях и на рынках возбуждали фанатический народ, убеждая его отомстить, защитить ислам от осквернения «кяфиром»... Мы постоянно держали наготове наши ружья и пистолеты, но посол считал невозможным какое бы то ни было нападение на посольский дом, над крышей которого развевался русский флаг». Особую активность проявлял тегеранский муджтехид (высшее духовное лицо) Мирза-Месих, заявивший, что Мирза-Якуб предал мусульманскую веру, а потому «он изменник, неверный и повинен в смерти».

2. Мальцов в своём донесении справедливо указал на особенности местных обычаев: «Персидское правительство говорит, что оно нисколько не участвовало в убиении нашего посланника, что оно даже ничего не знало о намерении муллов и народа; но стоит только побывать в Персии, чтобы убедиться в нелепости сих слов... В Персии секретных дел почти нет: среди важных прений о государственных делах визири пьют кофе, чай, курят кальяны, рассуждают громогласно при открытых окнах... Как же могло персидское правительство не знать ни слова о деле, в котором участвовал целый Тегеран?.. Положим даже, что и не шах, а муллы послали народ в дом нашей миссии; но и тогда шах виноват: зачем допустил он это?.. Но тогда уцелел бы Мирза-Якуб, а этого-то именно и не желал Фетх-Али-шах... Шаху надобно было истребить сего человека, знавшего всю тайную историю его домашней жизни...» Конечно, Мальцов упрощает причины тегеранской трагедии, сводя их к борьбе за возвращение Мирзы-Якуба, но он совершенно прав, указывая на психологию заговора.

3 . В день трагедии 30 января 1829 г. базар Тегерана был закрыт (представьте себе, что значит закрыть огромный базар - центр жизни города!), и с самого утра народ стал собираться в главной мечети, где прозвучали призывы: «Идите в дом русского посланника, отбирайте пленных, убейте Мирзу-Якуба». Налицо прямое подстрекательство к резне духовных лидеров Тегерана, а отнюдь не спонтанный народный гнев.

4 . Далее, согласно «Реляции», происходило следующее: «Четыреста или пятьсот человек, предшествуемые потрясавшими палками и обнажёнными саблями, направились от мечети к жилищу посланника... Дождь камней падал уже во дворы, и крики толпы сливались временами в одно общее ура... Волнение увеличивалось всё более и более; раздалось несколько выстрелов, и вскоре народ ворвался во дворы. Несчастный Якуб... упал, поражённый бесчисленными ударами кинжала. Слуги Аллаяр-хана схватили женщин и потащили их прочь».

5 . Показательно, что охранявшие миссию персидские солдаты и офицеры сразу же разбежались. Казалось бы, после того как Мирза-Якуб был убит, а женщины-пленницы были уведены из миссии, бунтовщики сделали своё дело. Однако тут происходит самое невероятное, доказывающее, что главной целью заговора было отнюдь не возвращение пленных: через полтора часа штурм начался с ещё большим напором. Согласно «Реляции», теперь более многочисленная толпа «была снабжена огнестрельным оружием и к ней присоединились и солдаты разных военных частей».

6 . Защищавшиеся члены русской миссии, почти все без исключения, в том числе и Грибоедов, выказали примеры истинного героизма. Послушаем свидетельства. «Казаки героически дрались, постепенно отодвигаясь к комнатам. Когда почти все были избиты и толпа приблизилась к комнатам, посол со мною и вместе с двумя казаками лицом к лицу стали навстречу толпе... Оказалось, что он с места ранил нескольких и из ружья убил несколько... персов» (Амбарцум). «Меня отбросили назад, в комнату, где я увидел 17 тел моих товарищей, вытянутых на полу. Левая сторона груди посланника была насквозь проткнута саблей, и мне показали борца, состоявшего в услужении у одного из жителей Тегерана, человека атлетического телосложения и огромной силы, который якобы нанёс ему этот удар» («Реляция»). Гибель Грибоедова, встретившего опасность, как солдат, действительно была героической. Как писал Пушкин, «самая смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна».

7. Справедливости ради следует сказать, что при начале возмущения посланниками шаха были сделаны робкие попытки уговорить нападавших остановиться. Прибыли даже принцы Али-шах и Имам-Верди-Мирза, но им пришлось позаботиться о собственной безопасности и скрыться. А где же были войска шаха, которые должны были защитить миссию? Они появились только после того, как всё было кончено, причём сами участвовали в грабеже и мародёрстве.

8 . Неподалёку от русской миссии располагалось английское посольство, и в нём произошёл весьма показательный инцидент. Согласно «Реляции», «план истребления был выполнен настолько хорошо, что народ ворвался даже в передний двор британского посольства и вырезал семь или восемь человек русских, проживающих при конюшнях, после чего завладел всеми лошадьми, принадлежавшими посланнику». Можно ли вообще представить себе, чтобы фанатики во время резни отличали бы «дружественное» - британское от «враждебного» - русского, если бы среди них не было провокаторов с весьма определёнными задачами.

9 . Далее вакханалия продолжалась. В «Реляции» об этом сообщалось: «Впоследствии я узнал от моих слуг, что изуродованный труп Мирзы-Якуба таскали по всему городу и бросили, наконец, в глубокую канаву. Так же поступили и с другим трупом, который сочли за труп Грибоедова... Из русского посольства погибло 44 человека (по свидетельству Мальцова - 37 человек. - С.Д. ). После некоторых поисков перед окном помещения, занимаемого Грибоедовым, в груде трупов нашли и его тело; я заметил с большим удовлетворением, что оно не подверглось осквернению». Получается, что целью резни в Тегеране было именно уничтожение, причём поголовное, всех членов русской миссии. Кто же был подстрекателем и сценаристом такой кровавой драмы? Думается, что все детали и пружины трагедии мы не узнаем уже никогда, однако можно с уверенностью сказать, что роковую роль в трагедии сыграло совпадение антирусских интересов и задач у нескольких игроков этой драмы.

Прежде всего английских дипломатов, которые, теряя своё влияние в условиях роста могущества России на Востоке, всячески стремились рассорить Россию и Персию, вплоть до разрыва действующих договоров и даже во-зобновления между ними военных действий. Английские историки обычно отрицают причастность своих соотечественников к событиям, ссылаясь на дружеские отношения Грибоедова и Джона Макдональда, как бы забывая о действиях группировки авантюриста Генри Уиллока и Джона Макнила, представлявшей интересы английской аристократии и Ост-Индской компании.

В начале 1828 г. новым премьер-министром Великобритании стал герцог Веллингтон, взявший в тот период курс на конфронтацию с Россией и требовавший вновь стравить Персию с Россией. В середине 1828 г. в Лондоне началась настоящая истерия, связанная с тем, что русские дошли уже до Аракса и что они вот-вот сделают бросок до Инда. 2 октября 1828 г. Веллингтон записал в своём дневнике: «Мы не можем больше сотрудничать с Россией, мы выступим против и развяжем себе руки. Так или иначе... мы должны избавиться от России». Ещё более откровенно высказывался лорд-хранитель тайной печати Элленборо: «Наша политика и в Европе и в Азии должна преследовать единую цель - всячески ограничивать русское влияние... В Персии, как и везде, необходимо создать предпосылки, чтобы при первой необходимости начать широкую вооружённую борьбу против России».

Можно представить себе, какие указания давали своим службам такие правители Великобритании, и что в такой зловещей игре стоила жизнь каких-то там русских дипломатов, особенно в руках таких деятелей, как Г. Уиллок, которого даже его начальник Макдональд называл «бессовестным интриганом»: «...Не в его характере делать что-либо открыто и прямо, как подобает человеку благородному... Я мог бы предать гласности такие дела его здесь, в Персии, что его прокляли бы до конца дней...» Очень важно, что эти слова были написаны английским посланником уже после гибели Грибоедова, и не содержится ли в них признание Макдональда о том, что он знал правду о роли Уиллока в трагедии? Уиллоку активно помогал врач Джон Макнил, который благодаря своим связям с двором шаха, по признанию многих, «стал самым влиятельным лицом во всей Персии» (именно он будет назначен позднее послом Великобритании в этой стране, и не в награду ли за свершённое в 1829 г.?).

Русский писатель Д.Л. Мордовцев в своём романе «Железом и кровью» выдвинул весьма правдоподобную версию, согласно которой «заговорщики, воспользовавшись несчастной судьбой Мирзы-Якуба, спровоцировали его уход под защиту русского посла, чтобы поставить Грибоедова в безвыходное положение и покончить с ним». Вероятнее всего, Мордовцеву была известна книга английского дипломата Дж.-Э. Александера «Путешествие из Индии в Англию», изданная в Лондоне в 1827 г., ещё до смерти Грибоедова, в которой утверждалось, что Мирза-Якуб был тесно связан с английскими резидентами в Персии. Именно он сыграл самую роковую роль в цепи тегеранских событий. Побудительные мотивы такого поведения евнуха до сих пор неясны: действовал ли он на свой страх и риск? заставили ли его пойти на такой шаг? не согласился ли он добровольно разыграть согласованный с англичанами сценарий, ожидая каких-либо благ в будущем? не обманули ли его в итоге английские резиденты? Полную правду, наверное, не дано будет узнать никогда и никому. И, конечно, является весьма спорным широко распространённое объяснение непричастности англичан к трагедии в Тегеране тем, что непосредственно в те дни там не было никого из руководителей британской миссии. Не являлось ли это отсутствие, наоборот, неудачной попыткой создать себе алиби?

Помимо англичан свои интересы в разыгравшейся драме пытался соблюсти и тегеранский двор. Самому Фетх-Али-шаху, помимо решения вопроса с Мирза-Якубом, было крайне выгодно, воспользовавшись ситуацией Русско-турецкой войны, попытаться пересмотреть условия Туркманчайского договора, прекратить выплаты обременительной контрибуции и как будто бы чужими руками отомстить одному из главных действующих лиц последней войны с Россией - Грибоедову. Противником Грибоедова выступил и первый министр Персии Аллаяр-хан, и дело здесь было не только в желании вернуть в гарем двух женщин-пленниц и отомстить за позор своего пленения, но и в желании, отстранив от дел Грибоедова, ослабить тем самым Аббас-Мирзу, наследника престола, который надеялся на поддержку России в борьбе за трон. Духовные мусульманские лидеры Персии видели в разгроме русской миссии реальный шанс разжечь антирусские настроения и усилить своё политическое влияние в Тегеране в условиях резкого падения авторитета шаха, который после проигранной войны с Россией оказался объектом критики. И, наконец, в том, чтобы рассорить Персию и Россию в ходе очередной Русско-турецкой вой-ны, были кровно заинтересованы султан Турции и его ставленники, также имевшие определённое влияние в Тегеране.

...И последствия

В письме императору шах сетовал на внезапность мятежа черни, «несоблюдение обычаев которой со стороны посольской свиты и вызвало возмущение», сообщал, что всех замеченных в погроме он приказал казнить, наместника Тегерана за неприятие должных мер «удалить вовсе со службы», а ставшего главой мятежа верховного муллу Тегерана Мирзу-Месиха «сослать в один из отдалённых городов». Аллаяр-хан был бит палками по пяткам. Фактически шах признавал вину своих сановников за трагедию, но это ничего не изменило. Николай I заявил принцу: «Я предаю вечному забвению злополучное тегеранское происшествие»... Однако какой-то высший суд всё-таки вмешался в судьбы правителей Каджарской династии, виновных так или иначе, прямо или косвенно, в разгроме русской миссии. Осенью 1833 г. скончался Аббас-Мирза, а через год - его отец Фетх-Али-шах. В результате ожесточённой борьбы за трон победил старший сын Аббас-Мирзы от первой жены Мамед-Мирза, который приказал ослепить двух сыновей своего отца от другой жены - Джехангира и Хосрова-Мирзу, который 40 лет прожил слепым в ссылке. Вот такие нравы демонстрировали в те годы правители Персии, считавшие себя «не виновными» в жестокостях тегеранского разгрома...

Паскевич, пожалуй, единственный из высокопоставленных деятелей того времени, встал на защиту памяти Грибоедова. Он больше всего засомневался в отсутствии в трагических событиях английского следа и писал Нессельроде: «если персидские министры знали о готовившемся возмущении, то, несомненно, это было известно и английскому посольству, у которого весь Тегеран на откупу». Нессельроде просил Паскевича вести себя сдержанно, «беречь англичан и не давать веры слухам, которые распространяются про них». Паскевич же требовал прислать в Астрахань 10 тысяч солдат, чтобы надавить на Персию, и настаивал на вступлении её в войну против Турции. И именно его резкое письмо-угроза Аббас-Мирзе подействовало в итоге на Фетх-Али-шаха, который наказал, хотя и очень мягко, виновных в разгроме.

В России, кроме Паскевича, нашлись и многие другие люди, которые не поверили в официальную версию событий и встали на защиту светлой памяти министра-поэта. Приведём слова о Грибоедове его сослуживца, а впоследствии наместника Кавказа Н.Н. Муравьёва-Карского: «Грибоедов в Персии был совершенно на своём месте... он заменял нам там единым своим лицом двадцатитысячную армию, и не найдётся, может быть, в России человека столь способного к занятию его места. Он был настойчив, знал обхождение, которое нужно было иметь с персиянами... Поездка его в Тегеран для свидания с шахом вела его на ратоборство со всем царством персидским. Если б он возвратился благополучно в Тавриз, то влияние наше в Персии надолго бы утвердилось... И никто не признал ни заслуг его, ни преданности своим обязанностям, ни полного и глубокого знания своего дела!»

В искусстве всегда трогает и заставляет страдать именно то, что связано с самим творцом, поэтому в творениях Грибоедова главный герой - это сам поэт, поднявшийся над прозой жизни. 185 лет минуло с той поры, когда в бою оборвалась жизнь великого поэта и дипломата. И как обидно, что до сих пор скрыта даже от наших соотечественников вся правда о жизненном подвиге этого человека и ему ещё не возданы должные почести. А в Тегеране за высокими заборами российского посольства, подальше от глаз обывателей, как будто бы стеснительно спрятан бронзовый памятник поэту-министру. Успокаивает только осознание того, что смерть «персидского странника» была совсем не напрасной: после тегеранской трагедии 1829 г. народы России и Персии фактически больше никогда не воевали друг с другом и даже, наоборот, не раз выступали союзниками. Мне посчастливилось в последние годы трижды посетить Иран, проехав теми самыми дорогами, которые вели туда Грибоедова. К сожалению, объём данной статьи не позволяет раскрыть многие новые детали и грани неразработанной до конца темы «Грибоедов и Персия», которые мне удалось открыть во время своих путешествий. Надеюсь, что в ближайшее время я смогу это сделать в своей книге «Персидские напевы. От Грибоедова и Пушкина до Есенина и XXI века»...

Юрий ХЕЧИНОВ

Кавказ. 1850-е годы. К. Н. Филиппов. Масло, холст. По таким же дорогам проходили маршруты А. Грибоедова.

Москва. Памятник А. С. Грибоедову. 1959 год. Скульптор А. А. Мануйлов, архитектор А. А. Заварзин.

Н. А. Грибоедова (урожденная Чавчавадзе). 1820-е годы. Художник Э. Ф. Дессэе (?) запечатлел юную княжну вскоре после свадьбы, но передать всей ее прелести ему не удалось.

Наука и жизнь // Иллюстрации

Грузия. Цинандали. Вид дома и гостиной (справа) в имении тестя А. С. Грибоедова - князя А. Г. Чавчавадзе. (Ныне - Дом-музей.)

Сдача персами контрибуционных сумм в городе Тебрец 10 февраля 1828 года. К. П. Беггров с оригинала В. И. Мошкова. 1829 год.

Предполагаемый портрет секретаря И. Мальцова, уцелевшего после разгрома фанатиками русского посольства в Тегеране. 1830-е годы. Художник П. Ф. Соколов.

"Баге-Ильчи" ("Сад посла") в Тегеране - место, где был убит А. С. Грибоедов. Фотография начала ХХ века.

Тбилиси. Гора Мтацминда. Памятник на могиле Грибоедова у подножия церкви святого Давида. Скульптор В. И. Демут-Малиновский.

Первые дни пребывания на Кавказе А. С. Грибоедов посвятил изучению дипломатической почты, касающейся восточной политики, официальным визитам к военному губернатору Сипягину, тифлисскому гражданскому губернатору генерал-майору Ховену, подробному рапорту о своем прибытии и служебных новостях директору Азиатского департамента Родофиникину. Лишь после этого Грибоедов навестил Прасковью Ахвердову и всю полюбившуюся ему компанию принцесс, о каждой из которых он часто вспоминал в письмах к своей тифлисской приятельнице.

Теперь пред ним предстала уже другая Нина - стройная, черноглазая красавица-княжна. Она оставалась такой же приветливой и веселой без кокетства и жеманства, разговорчивой и умной без напыщенности и самовлюбленности, как и прежде, бесхитростной и доверчивой - и все же это была другая Нина.

Пользовавшийся успехом у женщин Грибоедов никогда не испытывал глубокой и сильной привязанности. Но очарованный Ниной, он не отводил взгляда от ее темно-карих глаз, обрамленных длинными ресницами и излучавших доброту и кротость. Трепетные чувства впервые овладели им.

Вернувшись в свою квартиру, он стал собираться в дорогу, чтобы как можно скорее выехать в действующую армию на встречу с генералом Паскевичем и получить от него наставления по поводу последних сношений с Тавризом и Тегераном.

13 июля 1828 года он покинул Тифлис, но... застрял в Шулаверах. Ливневые дожди, прошедшие накануне, полностью размыли и без того испорченные дороги до такого состояния, что сделали немыслимым любое передвижение. Экипажи вязли в грязи, а лошади не слушались ездоков. Пришлось повернуть назад.

Оказавшись волею судеб в городе, он поспешил к Ахвердовой.

Дальнейшее, что произошло в доме у вдовы, Грибоедов описал в письме к Фаддею Булгарину: "Это было 16-го. В этот день я обедал у старой моей приятельницы Ахвердовой, за столом сидел против Нины Чавчавадзе... все на нее глядел, задумался, сердце забилось, не знаю, беспокойства ли другого рода, по службе, теперь необыкновенно важной, или что другое придало мне решительность необычайную, выходя из стола, я взял ее за руку и сказал ей: Venez avec moi, j"ai quelque chose a vous dire" ("Пойдемте со мной, я хотел что-то сказать вам (фр.)").

Она меня послушалась, как и всегда, верно думала, что я ее усажу за фортепьяно, вышло не то, дом ее матери возле, мы туда уклонились, взошли в комнату, щеки у меня разгорелись, дыхание занялось, я не помню, что я начал ей бормотать, и все живее и живее, она заплакала, засмеялась, я поцеловал ее, потом к матушке ее, к бабушке, к ее второй матери Прасковье Николаевне Ахвердовой, нас благословили..."

В тот же день влюбленные в письме к отцу Нины попросили его благословения. Александр Чавчавадзе находился тогда в Эривани.

18 июля в письме из Тифлиса Грибоедов делится новостью с Амбургером, назначенным на должность генерального консула в Тавризе: "Дружески поздравьте меня. Я жених, но вернусь за женой не ранее зимы. Если она вполовину любит меня, как я ее, то, конечно, она сделает меня счастливым".

Но на следующий же день Грибоедов вынужден был покинуть свою невесту и отправиться в Гумри. Там, получив сообщение, что в тылу действуют отряды турецких партизан, он взял под свое командование две роты Карабинерского полка и сотню солдат и вместе с Мальцовым двинулся на подмогу Паскевичу.

К тому моменту, когда Грибоедов присоединился к Паскевичу, войска уже взяли осажденный Ахалкалаки. Обсудив важнейшие вопросы, Александр Сергеевич вновь вернулся в Тифлис, где тяжелый приступ лихорадки приковал его к постели. Он так исхудал, что даже не решался показываться на глаза своей невесте, и попросил в письме Прасковью Николаевну объяснить Нине причину исчезновения и нежно поцеловать ее. Но как только юная княжна узнала о болезни жениха, она тотчас поспешила к нему и не отходила от постели больного, пока ему не стало легче.

В середине августа в Тифлис, несмотря на жару, прибыл секретарь английской миссии, врач по профессии, Джон Макниль с супругой, чтобы навестить Грибоедова, с которым он был знаком, и поздравить его с новым назначением, а заодно справиться о здоровье и познакомиться с очаровательной невестой.

Едва оправившись от болезни, Грибоедов поспешил закончить все необходимые приготовления к свадьбе. Венчание состоялось 22 августа 1828 года в Сионском соборе. Во время обряда, из-за вновь скрутившей его лихорадки, Александр едва устоял на ногах. Его рука не удержала обручальное колечко, которое жених пытался надеть невесте. Оно упало на каменный пол. Но вздох сожаления и тревога, которые неслышно пронеслись среди присутствовавших в соборе, не смогли изменить царившее праздничное настроение.

Торжества продолжались на новой квартире Грибоедова, куда гостей пригласили на ужин. Аделунг, находившийся в это время в городе, сообщил отцу о событиях, связанных с женитьбой Грибоедова: "Весь Тифлис проявляет живейшее сочувствие к этому союзу; он любим и уважаем всеми без исключения; она же очень милое, доброе создание, почти ребенок, так как ей только что исполнилось 16 лет..." (На самом деле до 16 лет ей недоставало двух с половиной месяцев. - Прим. Ю. Х. )

Двоюродный брат Нины, Роман Чавчавадзе, увез молодоженов в Цинандали, родовое имение, и сдержал слово, данное отцом. Дело в том, что 4 ноября 1812 года в честь рождения дочери Александр Герсеванович велел наполнить лучшим вином зарытый в землю большой глиняный кувшин, а распить его в день свадьбы.

Именно это вино и откупорили в цинандальской усадьбе князя и рог за рогом наполняли золотистым кахетинским 16-летней выдержки.

Наутро Нину и Александра благословили фамильной иконой с изображением святой Марии в небольшой церквушке, которую воздвиг рядом с домом еще Герсеван Чавчавадзе, знаменитый дед Нины, бывший посол Грузии в России во времена царствования Ираклия II.

Целый день молодожены в сопровождении знатных кахетинцев любовались окрестнос тями, а вечером вновь предались шумному застолью и грузинским песнопениям, мелодии которых так нравились Грибоедову. Иногда, в свободные от празднества минуты, он даже наигрывал их на фортепьяно, стоявшее в гостиной князя.

Оставалось несколько дней до отъезда в Тавриз. Нина решила выехать в Персию вместе с мужем. Ее мать Саломэ взялась сопровождать дочь до Эривани, где в то время находился Александр Чавчавадзе.

Пока Мальцов и Аделунг, собираясь в дорогу, подбирали лошадей, навьючивали их подарками персидскому шаху и его приближенным, а также казенным скарбом, Грибоедов совершал с молодой супругой пешие и конные прогулки.

Излюбленным местом стал у них подъем от Сололакского ручья вверх к горе Мтацминда, откуда открывался прекрасный вид на долину Куры, вдоль которой разрастался новый город. Как-то во время одной из прогулок Грибоедов, обняв Нину, надолго задумался, ушел в себя, а затем промолвил:

Любовь моя, Нинули, если что случится со мной, дай слово, похорони останки мои вот здесь. Это самое пиитическое место!

О, нет, мой Александр, - горячо возразила она. - Оставь печаль, мы будем жить вечно. И любовь наша не померкнет, как не померкнет твой поэтический дар.

Переполненный новым сильным чувством, оттеснившим тревогу, Грибоедов пишет Варваре Миклашевич: "...Женат, путешествую с огромным караваном, 110 лошадей и мулов, ночуем под шатрами на высотах гор, где холод зимний. Нинуша моя не жалуется, всем довольна, игрива, весела; для перемены бывают нам блестящие встречи, конница во весь опор несется, пылит, спешивается и поздравляет нас с счастливым прибытием туда, где бы вовсе быть не хотелось. Нынче нас принял весь клир монастырский в Эчмиадзине, с крестами, иконами, хоругвями, пением...

Но мне простительно ли, после стольких опытов, стольких размышлений, вновь бросаться в новую жизнь, предаваться на произвол случайностей, и все далее от успокоения души и рассудка. А независимость! которой я такой был страстный любитель, исчезла, может быть навсегда, и как ни мило и утешительно делить все с прекрасным, воздушным созданием, но это теперь так светло и отрадно, а впереди так темно! Неопределенно!! Всегда ли так будет!!. - и добавляет в конце письма: - Наконец, после тревожного дня, вечером уединяюсь в свой гарем; там у меня и сестра, и жена, и дочь, все в одном милом личике... Полюбите мою Ниночку. Хотите ее знать? В Malmaison, в Эрмитаже, тотчас при входе, направо, есть Богородица в виде пастушки Murillo - вот она".

Столица Армении устроила путешественникам торжественную встречу. Когда караван подходил к городу, от городских стен навстречу им двинулись кавалькада всадников и экипажи. Грибоедов пересел на лошадь и поскакал со своей свитой вперед.

Эриванский плац-адъютант, желая показать свои познания в русском языке, при встрече высокого гостя произнес:

Эриванское ханье поздравляет Ваше превосходительство на армянской земле!

После проезда по каменному мосту через Зангу Грибоедова встретило армянское и русское духовенство с хоругвями, иконами, свечами и кадильницами. Посланник соскочил с лошади, приложился к кресту, который протянул ему архиерей, и под приветственные возгласы горожан вошел в город. Два дня каждый из знатных ханов считал своей честью пригласить гостей на званые обеды и ужины.

А впереди Нину, Саломэ и Александра ждала новая встреча, желанная и трогательная. Она произошла 21 сентября 1828 года. "Рано утром, - писал Аделунг уже из Эривани своему отцу, - когда все еще спали, приехал из Баязета князь Чавчавадзе, отец мадам Грибоедовой, чтобы увидеть молодоженов до их отъезда в Персию: он начальник армянской провинции и поэтому не живет в Тифлисе..."

В Эривани генерал-майор, кавалер и участник Отечественной войны 1812 года, впервые увидел своего зятя, хотя и имел с ним до этого деловую переписку.

23 сентября Грибоедов направил Паскевичу служебное послание, в котором извещал о превратном истолковании местными чиновниками обеих сторон некоторых статей Туркманчайского договора и просил генерала предписать циркуляром всем пограничным начальникам Эривани, Карабага, Талыша и прочих областей неуклонно соблюдать принципы, направленные на пользу России. Из Эривани он отослал еще несколько отношений, касающихся подробностей антишахского бунта, поднятого в Хоросане одним из ханов, продвижений дел по уплате части суммы 8-го курура, а также об орденах и подарках, которыми российский император удостоил английского министра Джона Макдональда и других чиновников миссии. Из числа награжденных выпал секретарь капитан Джон Кемпбел. В своем послании Грибоедов просит исправить досадное упущение и наградить секретаря наравне с другими, что, по его мнению, будет с благодарностью воспринято всей английской миссией. Кроме того, он доводит до сведения Паскевича, что чрезвычайный посол России в Лондоне не сделал до сих пор никакого сообщения английскому двору о наградах, пожалованных российским государем, и просил поставить о том в известность вице-канцлера Нессельроде.

Недомогание, которое преследовало посланника на всем пути, вынуждало его часто задерживаться в дороге по нескольку дней, поэтому к переправе у Джульфы караван добрался лишь 1 октября 1828 года. Воспользовавшись остановкой, Грибоедов направил Паскевичу подробное письмо, в котором излагал веские соображения относительно непродуманной политики переселения армян в Нахичеванскую область, вызвавшей справедливые нарекания местных старожилов. В самой Нахичевани ранее бывшие в значительном меньшинстве армянские семьи после прибытия переселенцев из Персии заметно превысили по количеству проживающих там старожилов - мусульман. "Здесь армянам, пришельцам, лучше, нежели в ином месте, где я их встречал, - сообщал он Паскевичу, - но брожение и неудовольствие в умах татарских доходит до высочайшей степени..."

Грибоедов предлагает дипломатическое решение сложной и грозящей конфликтом проблемы: переселить часть армянских семей в другие места, тем более, что большинство из них испытывали стесненность в жилье, а отсюда и многие неудобства. "Но гораздо менее неудобства заслужить ропот 100 или 150 семейств, нежели целой провинции, новоприобретенной и пограничной, которую мы, наконец, заставили вздыхать о прежнем персидском правлении, известном вашему сиятельству своими неотеческими чувствами к подданным; я даже опасаюсь, - продолжал он, - что это все скоро явится в иностранных газетах, и не слишком в нашу пользу... У беков и ханов мы власть отнимаем, а в замену даем народу запутанность чужих законов".

В его предложениях уже виделся не только зрелый дипломат, но и государственный деятель, проникнутый уважением к законам и обычаям местных народностей, присоединенных к России, и радеющий о международном престиже своей отчизны. "Еще раз повторяю, - доказывал он правоту своих суждений, - что нельзя дать себя уразуметь здешнему народу иначе, как посредством тех родовых начальников и духовных особ, которые давно уже пользуются уважением и доверием, присвоенными их званиям..."

Подобные соображения мог высказать человек, глубоко изучивший местные обычаи во время длительной работы в Персии, на Кавказе, во время частых деловых поездок по этим краям. Для него главным желанием стало найти согласие не ценой бряцания оружием, а доверительным отношением и законной справедливостью к перешедшим на сторону России народам.

Различие во взглядах с Ермоловым, который считал основным орудием усмирения горских народов Кавказа силу и устрашение, с годами у Грибоедова упрочилось, а став министром -посланником, он окончательно убедился в неприемлемости карательных мер и необходимости уважительного отношения к аборигенам. Законность, справедливость и привлечение на сторону россиян старейшин и местной знати - вот к чему призывал правителя Кавказа Грибоедов, делая первые шаги на поприще дипломатической службы в новой должности.

"По ту сторону Аракса я был принят с большим почетом, - сообщал он уже 20 октября 1828 года вице-канцлеру, - так же, как и в Тавризе. Но всего более понравилась мне та добрая память, которую оставили наши войска в сельском народе. Войско михмандара, присланное ко мне от имени шаха, раздражало крестьян своими притеснениями и грубым обращением; бедные люди громко упрекали этих солдат в их несходстве с русскими, которые и справедливы, и ласковы, так что народ очень был бы рад их возвращению".

Не менее обстоятельно разъяснил он положение дел с уплатой 8-го курура, за которым стояли неразрешимые, с его точки зрения, трудности, связанные с обедневшим до крайности народом, которому нечего было передавать сборщикам доходов: "Аббас-Мирза отдал нам в заклад все свои драгоценности, - докладывал Грибоедов Нессельроде, - его двор, его жены отдали даже бриллиантовые пуговицы от своих платьев. Словом, крайность выше всякого описания".

Обремененный категорическим требованием российского правительства, МИДа и царского наместника на Кавказе графа Паскевича-Эриванского заполучить требуемые по Туркманчайскому трактату куруры, Грибоедов не соглашался на просьбы Аббас-Мирзы смягчить условия контрибуции. В послании к Нессельроде он приводил даже свой диалог с ним: "Точно вы не знаете, - говорил он мне, - что шах и слышать не хочет об этих деньгах и что оба курура падут на мою ответственность". Я возражал, что не обязан знать, какие у него домашние расчеты с отцом, что шах подписал и ратифицировал договор, а мое дело блюсти за исполнением его..."

Понимая бедственное положение персиян, новый посланник просил согласия Нессельроде заменить денежный долг и принять на ту же сумму товаров: хлопчатой бумаги, шелка, драгоценных вещей - или закупить лошадей, хлеба и прочих продуктов. "Извините, граф, - писал он Паскевичу, - что я так распространился об этом предмете, но я опасаюсь ответственности, в которую так легко попасть, когда дело идет о деньгах и когда нельзя ожидать ни откровенности, ни податливости от тех людей, с которыми мне приходится иметь дело".

Как это ни покажется странным, но Грибоедову приходилось обращаться и с просьбами, касавшимися бытовых условий своих сотрудников: "Мы живем здесь в таких условиях, что все от этого болеют, - информировал он Нессельроде. - Любой английский офицер живет в гораздо лучших условиях, чем я. Я уже издержал 900 дукатов на ремонт и меблировку комнат, которые я занимаю... Мой дом переполнен; кроме моих людей, в нем живут пленники, которых мне удалось отыскать, и их родственники, приехавшие за ними. Все они люди бедные, и у них нет другой возможности найти крышу над головой, кроме как в помещении миссии. До настоящего времени все мои люди, исключая меня и генерального консула, то есть секретари, переводчики, 10 казаков, которых я взял с собой, вынуждены квартировать в хибарах, из которых были выселены их владельцы, что, разумеется, не способствует поддержанию хорошего отношения к нам со стороны местных жителей".

В этом письме, охарактеризовав и свое унизительное положение, и положение остальных сотрудников российской миссии, Грибоедов впервые поставил вопрос о необходимости выделения некоторой суммы, по его скромным подсчетам, не превышающей 3000 туманов, а для обустройства посольства в Тегеране - еще дополнительно 7000 туманов.

Император счел просьбу посланника обоснованной, однако положительный ответ был облечен в поистине иезуитскую форму: "Государь всемилостивейше разрешил употребить 10 тысяч туманов на постройки и приличное обзаведение для помещения миссии нашей в упомянутых городах. Сию сумму, как экстраординарную, представляется вам заимствовать из денег 9 или 10 курура, имеющих впредь поступать от Персии в уплату контрибуции по договору Туркманчайскому".

Этот ответ ставил посланника в очень сложное положение. Из него следовало: чтобы обеспечить сотрудникам миссии приличествующий уровень жизни, Грибоедов должен после окончания и без того трудного сбора 8-го курура направить все усилия на обеспечение скорейших поступлений от 9-го курура. Лишь в этом случае он мог бы употребить часть суммы во благо своих сотрудников. Желание выполнить волю государя и условия Туркманчайского трактата подталкивало к скорейшему отъезду в Тегеран. Грибоедов временно отсрочил его, узнав об отсутствии в столице шаха.

Приезд Романа - брата Нины - в Тавриз внес радостное оживление в ее жизнь. До сего времени приятной отдушиной для нее служили лишь встречи с Джоном Макдональдом и его семьей, доброжелательно относившимися и к русскому посланнику, и к его молодой жене. В одном из писем к Родофиникину, сообщая о всех трудностях по сбору денег, с которыми пришлось столкнуться, Грибоедов в оправдание своей ревностной службы писал: "Еще вам доказательство, что у меня государево дело первое и главное, а мои собственные ни в грош не ставлю. Я два месяца как женат, люблю жену без памяти, а между тем бросаю ее здесь одну, чтобы поспешить к шаху за деньгами в Тегеран, а может и в Испаган, куда он на днях отправляется".

Тогда поездка отложилась, но в начале декабря она стала реальностью.

3 декабря 1828 года Грибоедов продолжил не отправленное им два с половиной месяца назад письмо, адресованное Миклашевич: "Верно, сами догадаетесь, неоцененная Варвара Семеновна, что я пишу к вам не в обыкновенном положении души. Слезы градом льются..."

Страдания Нины, вызванные мучительной беременностью, и та безропотность, с которой она переносила их, и грустные воспоминания об Александре Одоевском, томящемся в сибирской ссылке, были тому виной: "Сейчас пишу к Паскевичу, - сообщает он близкой приятельнице, - коли он и теперь ему не поможет, провались все его отличия, слава и гром побед, все это не стоит избавления от гибели одного несчастного и кого!!"

Обращаясь в тот же день к Паскевичу, Грибоедов писал: "Благодетель мой бесценный. Теперь, без дальних предисловий, просто бросаюсь к вам в ноги и, если бы с вами был вместе, сделал бы это, и осыпал бы руки ваши слезами...

Помогите, выручите несчастного Александра Одоевского. Вспомните, на какую высокую степень поставил вас Господь Бог. Конечно, вы это заслужили, но кто вам дал способы для таких заслуг? Тот самый, для которого избавление одного несчастного от гибели гораздо важнее грома побед, штурмов и всей нашей человеческой тревоги... Сделайте это добро единственное и оно вам зачтется у Бога неизгладимыми чертами небесной его милости и покрова. У его престола нет Дибичей и Чернышевых, которые бы могли затмить цену высокого, христианского, благочестивого подвига. Я видел, как вы усердно Богу молитесь, тысячу раз видал, как вы добро делаете. Граф Иван Федорович, не пренебрегите этими строками. Спасите страдальца".

Строки, адресованные приближенному ко двору и обласканному им генералу, больше напоминали крик души, последнее желание человека, перед тем как броситься в бездну неизвестности, и просящего выполнить его волю.

9 декабря 1828 года, трогательно попрощавшись с женой, сотрудниками миссии и четой Макдональдов, Грибоедов покинул Тавриз, обещая скоро вернуться.

Придворный астролог, составляя для шаха календарь на предстоящий месяц, отметил движение небесного светила к созвездию Скорпиона, а это предвещало серьезные потрясения. Тревожный прогноз он доложил Фетх-Али-шаху.

"Инш, Аллах", - промолвил стареющий властелин страны, предоставив все судьбе, но тем не менее приказал усилить охрану дворца...

В это время Грибоедов со свитой преодолевал Кафланку, горный хребет на пути в Тегеран. Ранняя стужа и выпавший обильный глубокий снег, из-за которого застревали лошади, делали путешествие медленным, утомительным и трудным. Русская миссия помимо посланника, Мальцова, Аделунга, врача и двух заведующих прислугой состояла из 30 человек - мусульман, русских, грузин и армян. Свиту сопровождал конный конвой из 16 кубанских казаков.

Преодолев заснеженный горный перевал, они вступили в город Зенджан, где их торжественно встретили высокие чиновники. На следующий день состоялся прием в честь прибытия высокого русского гостя, во время которого хозяин, принц Абдул-Мирза, подарил Грибоедову отличную лошадь. Кроме того, он передал посольству 15 лошадей взамен утомившихся в пути (которыми их снабдил в Тавризе наследный принц Аббас-Мирза). Столь дорогие подарки и знаки внимания, которыми персидские чиновники одаривали русскую миссию на всем протяжении долгого и трудного пути от Тавриза до Тегерана, предполагали ответные шаги со стороны российского посланника.

Грибоедов же, стесненный казенными деньгами, о чем он информировал и Паскевича и Нессельроде, не имея возможности отвечать тем же, вынужден был ограничиться одним или двумя червонцами, которыми расплачивался с хозяевами домов, где им случалось останавливаться на ночлег.

Мало того, ему приходилось по пути забирать у проезжающих купцов лошадей, взамен уставших, с обещаниями позже расплатиться с ними. И то и другое вызывало у многих заметное всем неудовольствие. Сам же Грибоедов очень надеялся, что основные и щедрые дары шаху от государя российского уже достигли Тегерана, куда они должны были прибыть морем из Астрахани.

Торжественный въезд в персидскую столицу совпал с днем, когда Солнце вошло в созвездие Скорпиона, что астролог счел неблагоприятным знаком. На следующий день Грибоедов нанес официальный визит министру иностранных дел Мирзе-Абдул-Хассан-хану и другим важным персидским чиновникам.

И лишь через день, после согласования церемониала приема русского посланника, состоялась его встреча с шахом, на которой Грибоедов вручил верительные грамоты. Персидский шах восседал на троне в полном праздничном облачении и в тяжелом украшенном камнями головном уборе, как этого требовал этикет.

Переговоры конечно же касались наиболее острых и болезненных для персиян проблем: возврата пленных, бывших российских подданных, полной уплаты 8-го курура и окончательной суммы контрибуции, определенной условиями Туркманчайского трактата, а также устранения препятствий торговле, которые чинили порой русским купцам персидские чиновники.

В знак уважения шах прислал русскому посланнику прекрасную лошадь с золотой уздечкой, ценные подарки и наградил его орденом Льва и Солнца I степени. Не забыты были и остальные члены русской миссии: чиновники получили подарки и ордена Льва и Солнца II степени, все остальные, включая казаков, охранявших русскую миссию, тоже удостоились подарков и золотых медалей.

А сам Грибоедов отправил жене красиво инкрустированный чернильный прибор, купленный им в одной из тегеранских лавок. На лицевой стороне чернильницы были изображены ангелы, а на тыльной стороне крышки по его просьбе выгравировали надпись на французском языке. Перевод ее гласил: "Пиши мне чаще, мой ангел Нинули, навеки твой А. Г. 15 января 1829 г. Тегеран".

Ничто тогда не предвещало трагической развязки, даже несговорчивость Грибоедова во время официальных встреч с шахскими чиновниками, когда речь заходила о денежной контрибуции или о скрываемых у них пленных заложниках (за что его называли даже жестокосердным).

За несколько дней до отъезда в Тавриз, с которым Грибоедов так спешил и к которому даже заблаговременно подготовился, заказав дорожных волов и лошадей, в российское посольство пожаловал некий Мирза-Якуб и заявил о желании возвратиться на родину, в Армению. Грибоедов, выяснив все обстоятельства дела, принял в судьбе Мирза-Якуба деятельное участие, оставив его при миссии, что вызвало неудовольствие шаха.

Негодовал и шахский двор, требуя от русского посланника выдачи Мирзы-Якуба, который был к тому же, как оказалось, казначеем и главным евнухом, а значит, знал многие тайны личной жизни шаха. Мирза-Якуб мог огласить их, что считалось святотатством, а потому и вызывало всеобщее возмущение.

Ситуация еще более усугубилась тем, что во дворе посланника находились две грузинки, вывезенные ранее из Грузии. По требованию родственников они возвращались домой. Знатные хозяева настаивали на передаче им пленниц. Среди них был и Аллаяр-хан.

Грибоедов попал в сложный водоворот хитросплетений. Пылкое сердце гражданина и патриота на этот раз возобладало над холодным рассудком дипломата.

Чтобы как-то уладить разгорающийся конфликт, Грибоедов согласился на встречу Мирзы-Якуба с Манучар-ханом. Казалось, что все шло к примирению сторон, но... Мирза-Якуб в самый последний момент принял окончательное решение остаться под покровительством русского посланника, чем вызвал бурю негодования и проклятий в свой адрес.

"Продолжайте, отнимайте у меня и всех моих жен. Шах будет молчать, - восклицал по этому поводу властелин, оскорбленный неуступчивостью Грибоедова, - но мой сын наиб-султан едет в Петербург и будет лично на вас жаловаться Императору". Слова шаха во время последней аудиенции не возымели на Грибоедова никакого действия.

Местный чиновник, благосклонно относившийся к русскому посланнику, предупреждал о грозящей опасности, но Грибоедов стоял на своем: "Никому не дозволено поднять руку на посланника великой державы".

Однако наступившее утро 30 января оказалось роковым. Со стороны улиц, примыкавших к русскому посольству, стали доноситься зловещий топот и гул толпы, которая приближалась к ограде. Вскоре у ворот сгрудились люди, выкрикивавшие гневные проклятия. Многие из них вооружились палками, камнями, кинжалами, палашами...

Персидские стражники, приставленные к охране русского посольства, не в силах были воспрепятствовать напору толпы, которая, взломав ворота, ворвалась во двор: "Бекош ура! Бекош ура!! (Убей его!)" - неслось отовсюду, возбуждая в толпе фанатическую ярость.

Русские казаки, защищаясь, открыли стрельбу, но это лишь разъярило толпу, которая ворвалась в здание, растекаясь по помещениям, круша все на своем пути. Кто-то уже взламывал крышу, на помощь им спешили другие. Остановить лавину погромщиков и головорезов не было никаких сил. Местная стража, расступившись перед разъяренной толпой, осталась немым свидетелем свершившегося.

Облаченный в мундир русского посланника, Грибоедов с оружием в руках, в окружении свиты, пал после короткой схватки от рук убийц. Погибли и Аделунг, и доктор Мальберг, и канцелярист Кабулов, и переводчики, и Мирза-Якуб, и две грузинки, и камердинер Александр Грибов, и охранявшие посольство русские казаки...

"Дорогу послу, дорогу послу", - юродствовала толпа, выволакивая на улицу обезображенный труп русского дипломата, чтобы протащить его по персидской столице для всеобщего обозрения. Полуденное январское солнце отражалось в бликах, отбрасываемых очками, которые зацепились дужкой за его камзол.

Единственный, кто мог пролить свет на подробности разыгравшейся трагедии, - секретарь русского посольства Иван Мальцов, но он, заплатив сотню червонцев персидским стражникам, приставленным к его дверям, находился все это время в глубине другого помещения и мало что мог видеть.

Перебив охрану и прислугу, бесчинствующая толпа занялась мародерством, вытаскивая во двор одежду, стулья, диваны, шкафы, втаптывая в грязь бумаги, письма, служебные записки и черновые наброски. Студеный ветер еще долго раскидывал по опустевшему двору обрывки каких-то листков... и среди них, возможно, принадлежавшие перу поэта и дипломата, которые уже никогда не увидят свет.

Лишь под покровом ночи персидские сарбазы, переодев Мальцова в солдатскую одежду персидского воина, перевели его в шахский дворец.

Ужасная весть о гибели русского посланника и всей российской миссии в Тегеране достигла Тавриза 6 февраля, а уже 8 февраля Джон Макдональд направил письмо генералу Паскевичу: "...Бедная madame Грибоедова, дочь князя Чавчавадзе, только что вышедшая замуж, до сих пор не сознает той несправедливой потери, какую она понесла со смертью самого любящего и любимого из всех супругов. Она живет теперь с нами, Ваше сиятельство, и ее убитые горем родители могут быть уверены, что ей будет оказана самая нежная забота и внимание".

Русский консул Амбургер, которого Грибоедов перед отъездом просил уделить внимание Нине, узнав о трагедии и опасаясь за собственную жизнь, не дожидаясь распоряжения свыше, покинул Тавриз и переехал в Нахичевань под защиту русского оружия. Беспокоясь за участь дочери, начальник Эриванской области генерал-майор Александр Чавчавадзе поспешил испросить разрешение у графа Паскевича срочно выехать из Армении в Тавриз, но получил отказ.

Подчинившись требованию Паскевича не пересекать русско-персидской границы, обеспокоен ный за судьбу дочери, князь направил в Персию своего племянника Романа Чавчавадзе.

Только Мальцов мог прояснить истинную картину событий, произошедших в Тегеране, и это хорошо понимал Паскевич, который с нетерпением ждал его возвращения и был признателен английскому послу Джону Макдональду за проявленные хлопоты.

В письме к Нессельроде от 9 марта 1829 года граф сообщал: "Английская миссия в Персии во всяком случае проявляет все признаки тонкого вежливого приличия со времени несчастного дела Грибоедова. Заботы Макдональда о безопасности Мальцова и о том, чтобы он вернулся поскорее к нам, делают ему честь, и в моем последнем письме я приношу ему искреннюю благодарность".

Среди циркулярных писем, разосланных Министерством иностранных дел Российской империи в русские посольства европейских стран в связи с неслыханной трагедией в Тегеране, было и письмо к графу Христофору Ливену. В нем вице-канцлер уведомлял русского посла в Великобритании о том, что российский император остался доволен действиями британской миссии в Тавризе, последовавшими за гибелью русского посланника и всего посольства, и в первую очередь Макдональдом, который незамедлительно послал своего брата с официальной нотой протеста по поводу случившегося варварского акта.

Благодаря вмешательству английского посла находившегося под арестом в шахском дворце секретаря миссии Мальцова освободили, под конвоем доставили к Джульфинской переправе и передали российской стороне.

В первом донесении (18 марта 1829 года) из Нахичевани Мальцов объяснил подробности своего спасения и пребывания в шахском дворце, возлагая вину за кровавую расправу, учиненную чернью, на духовного лидера аятоллу Мирзу-Масих-Муджтехида не без подстрекательства Аллаяр-хана и других персидских чиновников, призывавших в главной тегеранской мечети вызволить из рук неверных якобы насильно удерживаемых там женщин и расправиться с главным возбудителем шахского спокойствия Мирзой-Якубом, уроженцем Эриванской области армянином Маркаряном.

В следующем послании он добавлял: "Аббас-Мирза показался мне истинно огорченным всем случившимся в Тегеране, ибо знает, что по ту сторону Кафланку все его ненавидят и он без пособия России никогда не может быть Шахом... Аббас-Мирза говорит, что он готов объявить войну Турции, если только это будет приятно Императору".

Когда Мальцов узнал о том, что его назначили генеральным консулом в Тавризе вместо неожиданно покинувшего город Амбургера, он обратился с частным письмом: "Из донесений моих, - писал он Паскевичу, - Ваше Сиятельство усмотреть изволите, que j"ai joue ruse pour ruse avec les Persans (что я отвечал хитростью на хитрость персиян (фр.). - Прим. Ю. Х. ) - и этим только сохранил я жизнь свою. Теперь нахожусь я на почве, осененной неизмеримым крылом двуглавого российского орла и говорю сущую правду своему начальству: этого персияне мне никогда не простят, и за все, что случится для них неприятного, будут питать личную злобу на меня".

Он просил Паскевича заступиться за него перед вице-канцлером и не возвращать к прежней работе, а по возможности подыскать "какое-нибудь секретарское место при одной из европейских наших миссий".

Гибель русского посланника в Тегеране резко изменила политическую ситуацию в регионе.

Уже 23 февраля 1829 года граф Паскевич сообщал вице-канцлеру Нессельроде в Петербург: "Дерзость турок и ныне простирается уже до того, что отряд их войск, пробравшись из Арзрума в Ахалцихский пашалык, невзирая на суровость зимы и непроходимые горные дороги, возмутил жителей разных санджаков и в числе от 12 до 15 тысяч человек с четырьмя пушками и мортирою явился в 20 верстах от Ахалциха и намеревался атаковать сей город.

С другой стороны, ужасное происшествие, случившееся с Полномочным Министром нашим в Персии г. Грибоедовым, о ком имел я честь известить Ваше Сиятельство в депеше № 18, угрожает войною с сею последнею Державою, ибо если ни Шах, ни Аббас-Мирза не участвовали в злодейском с г. Грибоедовым поступке, то несчастный сей случай, объясняя, до какой степени простирается буйство и неистовство персидской черни, показывает, сколь легко может вспыхнуть в Персии всеобщая революция противу тамошнего Правительства, если же оная случится, то, конечно, и наши границы не останутся неприкосновенными.

Теперь, когда обстоятельства столь разительно изменились не в пользу нашу, я решаюсь испрашивать не более как тех же самых подкреплений, о коих ходатайствовал прежде..."

Сообщения о приготовлениях в отдельных провинциях к войне против русских, а также намерения помочь туркам в их войне с Россией не могли не беспокоить Паскевича. Поэтому донесение Мальцова, в котором "усматривалась" непричастность шаха и его наследного принца к трагическим событиям, произошедшим в Тегеране, определили позицию генерала и дальнейший план действий. Главным в нем являлось предотвращение войны на два фронта: с Персией и Турцией.

Паскевич считал необходимым заручиться мнением самого государя, а не действовать самостоятельно в этой внезапно обострившейся и без того сложной обстановке. В конце марта главноуправляющий в Грузии наконец-то получил ответ от вице-канцлера. В нем Нессельроде излагал реакцию Николая I на трагические события и условия примирения сторон: "Ужасное происшествие в Тегеране поразило нас до высочайшей степени. Отношение вашего Сиятельства ко мне по сему предмету Государь Император изволил читать с чувством живейшего прискорбия о бедственной участи, столь внезапно постигшей Министра нашего в Персии и всю почти его свиту, сделавшихся жертвою неистовства тамошней черни. Достоинству России нанесен удар сильный, он должен быть торжественно изглажен явным признанием верховной Персидской власти в совершенной ей невиновности по означенному случаю.

При сем горестном событии Его Величеству отрадна была бы уверенность, что Шах Персидский и наследник Престола чужды гнусному и бесчеловечному умыслу, и это сие происшествие должно приписать опрометчивым порывам усердия покойного Грибоедова, не соображавшего поведение свое с грубыми обычаями и понятиями тегеранской черни, а с другой стороны, известному фанатизму и необузданности сей самой черни, которая одна вынудила Шаха в 1826 году начать с нами войну..."

Далее вице-канцлер сообщал Паскевичу согласие государя на приезд в Петербург либо Аббас-Мирзы, либо сына его с извинительным письмом от шаха в качестве единственного шага, "дабы в глазах Европы и всей России оправдать Персидский двор". Решение об отсрочке платежа 9-го и 10-го куруров, о которой так настаивал в свое время Грибоедов, Николай I предоставлял принять самому Паскевичу.

Ни сам вице-канцлер, никто другой из чиновников, ни тот же Паскевич не обмолвились и словом, в какие жесткие условия поставили Грибоедова, требуя от него неукоснительный сбор денежных средств, не считаясь с возможностями персиян и не соглашаясь с отсрочкой или со смягчением условий контрибуции. Так и не дождавшись приемлемых советов и решений, Грибоедов вынужденной несговорчивостью навлек на себя негодование персидской стороны.

Состояние же самого Паскевича можно было понять. Злодеяние, свершившееся в Тегеране, требовало отмщения, но сложившаяся обстановка, когда войска вели войну с Турцией, не позволяла ему ввергнуться в пределы другой страны без достаточного подкрепления.

Шахский двор тоже пребывал в большом замешательстве: с одной стороны, ожидая отмщения России, а с другой _ хотя и желал угодить северному соседу, все же боялся предпринять суровые меры против подстрекателей и виновников убийства русского посланника, чтобы не восстановить против себя мусульманское духовенство и не спровоцировать очередной народный бунт.

Некоторую ясность в намерения и действия персидской стороны вносит содержание письма министра иностранных дел Мирзы-Абдул-Хассан-хана к английскому посланнику, который выразил в ноте протеста свое крайне отрицательное отношение к произошедшим в Тегеране кровавым событиям.

В нем сообщалось, "что после внезапного и горестного убиения Российского Посланника Его Величество Шах в сердце своем положил непременное намерение наказать всех виновников и причастных к сему делу и ожидал только возвращения сына своего Рюхне Довлета, который по прибытию сюда представлением своим ускорил исполнение сего Шахского намерения выслать из Тегерана Муджтехида-Мирзу-Масиха, который собирал черный народ и приводил оный в волнение. Чернь хотела противиться выезду Муджтехида и произвести бунт в столице, но мы, всеусердные слуги Шахского Величества, старанием своим успели рассеять народные сборища и сокрушить все буйные замыслы... Поверьте, почтеннейший благоприятель, - завершал свое письмо министр, - что Шах слишком высоко ценит дружбу России, чтобы оставить без внимания должного сей Державы удовлетворение..."

В начале мая стало известно о согласии шаха послать своего внука Хозров-Мирзу в Петербург с официальными извинениями по поводу случившегося, и тогда Паскевич сразу же отправил в Тавриз князя Кудашева, который передал Аббас-Мирзе письмо, объясняющее причину выезда своего адъютанта навстречу Хозров-Мирзе: "дабы тем успокоить Родительское сердце Ваше и доказать вашему Высочеству, что я не упускаю из виду все то, что может послужить и спокойному следованию пути сына вашего, и тем доказать вам истинную мою приверженность".

От молодой Нины Грибоедовой старались всячески скрыть истину. Роман Чавчавадзе, приехавший в Тавриз, сумел убедить ее в том, что Грибоедов жив, и вселил в нее призрачную надежду. Ему даже удалось уговорить ее выехать в Тифлис, якобы по просьбе самого мужа, который собирался следом за ней вернуться домой.

Между тем весь Тифлис пребывал в трауре, и утаивать дальше такую ошеломляющую новость становилось невозможным. Сама же Нина в письме к жене английского посланник а 22 апреля 1829 года делилась своими переживаниями после возвращения в Тифлис: "Через несколько дней после моего приезда, тяжелых дней, проведенных в борьбе с тоской, охватившей меня, в борьбе с неясной тревогой и мрачными предчувствиями, все более раздиравшими меня, было решено, что лучше сразу сорвать покрывало, чем скрывать от меня ужасную правду. Свыше моих сил пересказывать вам все то, что я перенесла; я взываю к вашему сердцу любящей супруги, чтобы вы смогли оценить мою скорбь, я уверена, что вы поймете меня: мое здоровье не могло противостоять этому ужасному удару. Переворот, произошедший во всем моем существе, приблизил минуту моего избавления. Опустошенная душевными страданиями более, нежели страданиями физическими, лишь через несколько дней я смогла принять новый удар, который мне готовила судьба: мой бедный ребенок прожил час, а потом соединился со своим несчастным отцом - в мире, где, я надеюсь, будут оценены и их достоинства, и их жестокие страдания. Однако его успели окрестить, ему дали имя Александр в честь его бедного отца".

А в марте, когда весть о гибели Грибоедова долетела до России, его оплакивали и Петербург и Москва. "Смерть, постигшая его посреди смелого, неравного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна", - так написал А. С. Пушкин спустя несколько лет после случившегося в "Путешествии в Арзрум".

1 мая на Джульфинскую переправу конный эскорт из 50 персидских сарбазов во главе с офицером шахской охраны перевез тело убиенного полномочного российского министра Александра Грибоедова, чтобы передать его российской стороне. Навстречу им к переправе были посланы из Аббас-Абада православный священник и один батальон Тифлисско го пехотного полка с двумя полевыми орудиями. Среди тех, кто встречал тело Грибоедова, были генерал-майор Мерлини, полковник Эксан-хан, Андрей Амбургер, Роман Чавчавадзе, Петр Григорьев и другие.

"Когда мы встретили тело, батальон выстроился в два ряда. Гроб, содержавший бренные останки покойного Грибоедова, - докладывал Амбургер в письме Паскевичу, - находился в тахтиреване, сопровождаемом 50-тью конными, под начальством Келб-Али-султана, который остановился посередине. Когда вынули гроб из тахтиревана и уверились, сколько возможно, что он содержит тело покойного министра, отдали ему воинскую честь и отпели вечную память..."

Со слов Д. А. Смирнова, собирателя сведений о поэте и автора "Биографических известий о Грибоедове", известно, что сестра покойного Мария Сергеевна уверяла, что узнать его между мертвыми не было возможности, а потому якобы "в гроб положили первого попавшегося и с разными почестями привезли в русские владения".

Эту версию совершенно опровергает вдова Грибоедова. "Слухи, дошедшие до Марии Сергеевны, что тело А. С. (Грибоедова) не было найдено, несправедливы, - отвечала она в письме тому же Смирнову от 7 мая 1847 года. - Я знаю от людей верных, которые сопровождали его гроб, что тело его доставлено в Тифлис. Правда, говорили, что по лицу узнать его было нельзя, но он был узнан по мизинцу, сведенному от раны на дуэли".

Отдавая распоряжения по организации похорон, генерал Паскевич, находившийся в действующей армии на территории Турции, писал: "Поручаю сделать распоряжение, чтобы оное встречено приличной сану покойного почестью и с равной почестью предано земле в Тифлисе же, в церкви святого Давида..."

На этом месте настаивала Нина, выполняя тем самым волю своего покойного супруга.

Погребение назначили на 18 июля 1829 года, а отпевание решили провести в Сионском соборе, где несколькими месяцами ранее венчались влюбленные.

Рядом с облаченными в траур вдовой и ее родственниками находились военный губернатор Тифлиса генерал-адъютант Стрекалов, недавно назначенный на эту должность вместо внезапно скончавшегося генерала Сипягина, гражданский губернатор и коллега покойного по экономическим проектам Завилейский, генералы, офицеры и почетные жители Тифлиса. Кафедральный собор не смог вместить всех желающих присутствовать на панихиде, которую совершал сам экзарх Грузии, митрополит Иона.

Казалось, все население города вызвалось проводить в последний путь "русского зятя". В скорбном молчании, с горестными лицами шли они за гробом покойного. Все самое высшее и благородное сословие наряду с обычными горожанами участвовало в этой печальной процессии, отдавая последний долг поэту, министру-посланнику и мужу княжны Нины Александровны Чавчавадзе.

В книге записей Сионского собора, в части третьей об умерших в 1829 году и зарегистрированных тифлисским кафедральным Успенским собором, существует и поныне дата погребения Александра Сергеевича Грибоедова: 18 июля, а в графе "Кто, какою болезнью помер" значится: "Убит персиянами в Тегеране".

Матери и вдове покойного было выделено единовременное пособие в размере 60 тысяч рублей за причиненный ущерб. Самой же вдове назначили пожизненную пенсию в 5 тысяч рублей ассигнациями.

Вице-канцлера Нессельроде помимо опасений, о которых высказывался Паскевич, волновали прерванные из-за неожиданного отъезда в Нахичевань генерального консула Амбургера сношения с Персией в тот самый неподходящий момент, когда мир с такой крупной южной державой особенно был необходим. В конце марта 1829 года в Петербурге решили отправить в Персию генерал-майора Долгоруко ва. В инструкции от 5 апреля, составленной в МИДе России для нового посланника, отмечалось, что "бедственная смерть нашего министра в Тегеране причинила вредную обстановку в приязненных сношениях наших с сею Державою, между тем как ныне дружба ея особенно нужна для нас по военным обстоятельствам с Оттоманской Портою".

Петербург остановил свой выбор на личности князя Долгорукова потому, что в последнюю Персидскую кампанию генерал-майор лично познакомился с наследником престола Аббас-Мирзой и в некоторой степени приобрел его благосклонность.

В первых же донесениях Долгоруков сообщал вице-канцлеру в Петербург о том, что уже знал Паскевич: о тех действиях, которые предпринял старший сын шаха Рюхне Довлет. "Давно обещанное наказание виновников катастрофы, постигшей посольство в Тегеране, наконец, состоялось, - писал он графу Нессельроде. - ...Шах приложил все свое старание к поимке тех, кто участвовал в избиении чиновников нашего посольства.

Более 1500 из них понесли, наконец, должное за их преступление кару: одних казнили смертью, другим рубили руки или резали носы и уши, около тысячи семейств прогнаны из Тегерана; кроме того, приняты строжайшие меры к поимке виновных, которые искали спасения в бегстве из столицы..."

Главный же подстрекатель персидской черни городской духовник аятолла Мирза-Масих -Муджтехид, несмотря на протесты мусульманского духовенства, в том числе и просителей из Исфагана, был с позором изгнан из страны и нашел приют в Карбеле - священном городе мусульман-шиитов в Азиатской Турции.

После завершения переговоров Хозров-Мирза со своей многочисленной свитой направился в Петербург с извинительными письмами к российскому императору от Фетх-Али-шаха и наследного принца Аббас-Мирзы и с подарками царскому двору.

Одно из шахских напутствий внуку перед его отъездом - навестить в Москве по пути следования в российскую столицу мать убиенного посланника Настасью Филипповну Грибоедову и просить у нее извинения.

В знак примирения Хозров-Мирза преподнес Николаю I загадочной формы и невиданных размеров алмаз "Шах", на гранях которого имелись превосходно выполненные арабской вязью надписи, первая из них датирована 1591 годом от Рождества Христова.

Лишь в середине октября 1829 года Хозров-Мирза со свитой покинул Петербург и отправился обратно в Персию, увозя надежду на долгий мир.

Та помпезность, с которой Хозров-Мирзу встретили в российской столице, нужна была России, чтобы еще более заручиться дружбой с недавно поверженным противником и обеспечить тем самым его нейтралитет в русско-турецкой войне. Смерть русского посланника оказалась лишь разменной монетой в политической игре. В ответном письме императора Николая I к наследному принцу Аббас-Мирзе сообщалось: "Мы надеемся, что принятие принца Хозров-Мирзы в Государстве Российском и почести, кои Ему были оказаны во время его пребывания здесь, Монаршее Наше доброжелательство к Государю Персидскому... Между тем, как для восстановления доверия и для водворения взаимной дружбы, для Нашего Государства необходимо соединиться с Нами узами приязни.

Мы со вниманием прочли извинения, изъявленные в полученном письме Вашем, и желая доказать наше расположение, Мы согласились на то, чтобы платеж двух курур, кои вы по Трактату обязались заплатить нам, был отсрочен еще на пять лет..."

Запоздалая просьба полномочного министра-посланника Александра Грибоедова смягчить, отсрочить уплату оставшихся двух куруров наконец была удовлетворена, а затем долг и вовсе простили.

Получив через князя Долгорукова высочайшую грамоту императора российского, предающую забвению трагический инцидент и примиряющую две соседствующие на юге державы, наследник престола Аббас-Мирза поспешил с ответом: "...Я до такой степени обрадован и утешен щедротами Вашего Величества и благосклонностью Вашею, столь осчастливлен и возвышен при Дворе Персидского Государства и других стран света, что не в силах описать и объяснить... В Высочайшей Грамоте Вашего Величества подтверждено, что Правительство Персидское не участвовало в несчастии, случившемся с прежним посланником, то я считаю долгом воздать хвалу Богу за то, что истина открыта взорам Вашего Величества".

Власть смирилась с потерей гения, но молодая вдова оставалась безутешной в своем горе. Первые шаги ее были направлены на то, чтобы воздвигнуть на его могиле подобающий памятник, и 23 апреля 1830 года она обратилась с письмом к Фаддею Булгарину, прося у него совета, как у близкого друга покойного мужа: "До сего времени я не могла сделать никакого распоряжения о сооружении памятника над могилой покойного, при том же здесь и нет возможности исполнить сие согласно с моим желанием, - объяснила она причину своего обращения. - Уверена, что Вы не оставите поручить сие художнику, который мог бы изобразить достоинства Александра Сергеевича, несчастную его кончину и горесть друзей его..."

К письму она прилагала архитектурный рисунок предполагаемого места, где должен быть сооружен мавзолей.

На все издержки, в том числе и доставку памятника в Тифлис, Нина полагала вложить 10 тысяч рублей ассигнациями. Более значительная сумма требовалась для разборки скалы, сооружения мавзолея, обрамленного гранитом, и часовни над ним.

С этой целью она с отцом выезжала в Петербург, а затем остановилась ненадолго в Москве, чтобы обсудить планы с матерью и сестрой покойного мужа. Скульптурную композицию надгробия поручили выполнить известному в то время в Петербурге скульптору Демут-Малиновскому, а изготовить его - в мастерской итальянца Кампиони, которая находилась в Москве, у Кузнецкого моста, на Неглинной.

Полностью осуществить замысел Нине так и не удалось. В 1832 году раскрылся антиправительственный заговор, в котором участвовали грузины, мечтавшие о независимости страны. К ним причислили и генерал-майора Александра Чавчавадзе, еще в молодости его как неблагонадежного сослали в Тамбов, но вскоре простили и разрешили переехать в Петербург. На этот раз отставного генерала и признанного в Грузии поэта, в кругу которого бывали в числе других и "заговорщики", вновь отправили в ссылку, но уже в Костромскую губернию. Возникшие при этом материальные затруднения вынудили Нину обратиться к тифлисскому гражданскому губернатору Нико Палавандишвили с просьбой о содействии перед экзархом Грузии Моисеем, который сменил экзарха Иону: "Хотя прежде и имела я намерение возобновить всю Мтацминдскую церковь Святого Давида на свой счет, но как предположение сие не было утверждено в свое время духовным начальством, то и в имевшихся у меня к тому средствах последовала значительная перемена, и я не только воздвигнуть новую церковь, но и исправить вполне старую не имею уже возможность.

Посему я ныне принуждена ограничиться сооружением только памятника над прахом покойного мужа моего, статского советника Грибоедова, на что и покорнейше прошу Ваше сиятельство испросить мне благословение Высокопреосвященного экзарха Грузии".

Ответ оказался неутешительным, о чем Палавандишвили поставил в известность Нину Грибоедову: "Высокопреосвященный Моисей, архиепископ экзарх Грузии, видя из сообщенного мне отзыва Вашего, милостивая государыня, что по изменившимся обстоятельствам вы принуждены ныне ограничиться сооружением только памятника над прахом покойного мужа вашего, отношением от 27 февраля № 235 отвечал мне, что при настоящем положении ветхой Мтацминдской церкви никак предлагаемого памятника устроить не можно, дабы тяжестью оною и совсем не разрушить оной".

Священнослужители стояли на своем. Нина была в отчаянии. В довершение всего она получила известие из Москвы, из которого следовало, что памятник, заказанный ею, уже находится в пути.

Тогда она вновь, заручившись поддержкой тифлисского губернатора, обратилась к военному начальству с просьбой освидетельствовать место захоронения супруга и дать заключение по поводу устойчивости основания церкви святого Давида во время проведения работ по установке памятника. Она сама сопровождала тифлисского офицера, который занимался расширением Военно-Грузинской дороги и имел богатый опыт по этой части. После осмотра местности и скального грунта он дал удовлетворивший вдову ответ.

И вот наконец в июне 1833 года, после заключения инженеров-специалистов о том, что установка памятника на могиле не грозит, как утверждали духовные лица, разрушению Мтацминдс кой церкви, экзарх Грузии дал свое соизволение на его установку.

Пьедестал из черного мрамора и бронзовое изваяние плачущей вдовы, охватившей руками крест, и поныне находятся над могилой Александра Грибоедова. "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя" - гласит до боли трогательная надпись на восточной грани пьедестала, а на западной - "Незабвенному его Нина".

13 июня 1857 года Нина Грибоедова, обращаясь в письме к Николаю Муравьеву-Карскому, с супругой которого она воспитывалась в доме Ахвердовой, благодарила за присланные ей из Италии подарки и одновременно сообщала об отъезде сестры Катеньки из Тифлиса к себе в Мегрелию, куда и она в скором времени собирается, намереваясь погостить у нее в Зугдиди.

Судьба же распорядилась иначе. Разразившаяся в грузинской столице холера не только нарушила все планы, но и оборвала ее жизнь.

Три дня Нина пылала жаром, но и в полубреду не подпускала к себе никого, боясь за близких ей людей. На четвертый день ее не стало.

4 июля газета "Кавказ" с прискорбием сообщала: "Наше тифлисское общество понесло значительную потерю. В прошлую пятницу, июня 28, после краткой болезни скончалась Нина Александровна Грибоедова, урожденная Чавчавадзе. Отпевание тела ея происходило в прошлое воскресенье в Кашветской Георгиевской церкви, при стечении всех уважавших прекрасную личность покойной, бывшей всегда украшением лучших тифлисских салонов и столь рано похищенной смертью из их круга. Тело ея отнесено на руках в монастырь Святого Давида и положено в одном склепе рядом с ея супругом".

Вдоль Дворцовой улицы, мимо здания русского наместника медленно взбиралась на гору скорбящая толпа. Ни беспощадная эпидемия, ни жаркое июльское солнце, ни крутой подъем не остановили тех, кто пришел проститься с этой благородной и прекрасной женщиной, до конца жизни остававшейся преданной любимому мужу.

Глубоко переживая кончину сестры, не прожившей и 45 лет, Екатерина Дадиани сообщала тогда Николаю Муравьеву-Карскому в Рим, где пожилой генерал и друг семьи Чавчавадзе отдыхал с женою Софьей и детьми: "Дорогой и многоумещающей сестры моей Нины уже нет. Я лишилась моего ангела... В Тифлисе холера у меня похитила ее и тем лишила единственного моего друга".

Получив печальное известие, Муравьев-Карский, глубоко соболезнуя о кончине близкого ему человека, в конце ответа Екатерине сделал приписку: "Я не знал в жизни женщины более кроткой и добродетельной, чем Нина Грибоедова".

Драматург, поэт, дипломат Александр Сергеевич Грибоедов родился 4 (15) января 1795 года в Москве в дворянской семье. В пятнадцать лет окончил Московский университет. Во время наполеоновского вторжения был зачислен в армию и прослужил два года в кавалерийском полку. В июне 1817 года Грибоедов поступил на службу в коллегию иностранных дел; в августе 1818 года он был назначен секретарем русской дипломатической миссии в Персии.

С 1822 по 1826 год Грибоедов служил на Кавказе при штабе А.П.Ермолова, с января по июнь 1826 года находился под арестом по делу декабристов.

С 1827 года он при новом наместнике Кавказа И.Ф.Паскевиче ведал дипломатическими сношениями с Турцией и Персией. В 1828 году после заключения Туркманчайского мира, в котором Грибоедов принял активное участие и текст которого привез в Петербург, он был назначен «полномочным министром» в Персию для обеспечения выполнения условий договора.

В том же году в августе Александр Грибоедов женился на старшей дочери своего друга - грузинского поэта и общественного деятеля Александра Чавчавадзе - Нине, которую он знал с детства, часто занимался с ней музыкой. Повзрослев, Нина вызвала в душе Александра Грибоедова, человека уже зрелого, сильное и глубокое чувство любви.

Говорят, она была красавица: стройная, грациозная брюнетка, с приятными и правильными чертами лица, с темно-карими глазами, очаровывающая всех своей добротой и кротостью. Грибоедов называл ее Мадонной Мурильо. 22 августа 1828 года в Сионском соборе в Тифлисе их венчали. В церковной книге сохранилась запись: "Полномочный министр в Персии Его императорского Величества статский советник и Кавалер Александр Сергеевич Грибоедов вступил в законный брак с девицею Ниною, дочерью генерал-майора князя Александра Чавчавадзева...". Грибоедову было 33 года, Нине Александровне не было еще и шестнадцати.

После свадьбы и нескольких дней торжеств молодые супруги уехали в имение А. Чавчавадзе в Кахетии в Цинандали. Затем молодая чета отправилась в Персию. Не желая подвергать Нину опасности в Тегеране, Грибоедов на время оставил жену в Тавризе - своей резиденции полномочного представителя Российской империи в Персии, и поехал в столицу на представление шаху один. В Тегеране Грибоедов очень тосковал по своей молодой жене, беспокоился о ней (Нина очень тяжело переносила беременность).

30 января 1829 года толпа, подстрекаемая мусульманскими фанатиками, разгромила русскую миссию в Тегеране. При разгроме посольства русский посланник Александр Сергеевич Грибоедов был убит. Бесчинствующая толпа таскала его изуродованный труп по улицам несколько дней, а потом бросила в общую яму, где уже лежали тела его товарищей. Позже его опознали лишь по изуродованному на дуэли мизинцу левой руки.

Ожидавшая мужа в Тавризе Нина не знала о его смерти; беспокоясь о ее здоровье, окружающие скрывали страшную весть. 13 февраля по настоятельной просьбе матери она покинула Тавриз и поехала в Тифлис. Только здесь ей сказали, что муж мертв. От стресса у нее случились преждевременные роды.

30 апреля прах Грибоедова привезли в Гергеры, где гроб видел A.C. Пушкин, упоминающий об этом в своем "Путешествии в Арзрум". В июне тело Грибоедова прибыло наконец в Тифлис, и 18 июня 1829 года было предано земле близ церкви Св. Давида, согласно желанию Грибоедова, который как-то шутя сказал жене: "Не оставляй костей моих в Персии; если умру там, похорони меня в Тифлисе, в монастыре Св. Давида". Нина исполнила волю мужа. Похоронила его там, где он просил; на могиле мужа Нина Александровна поставила часовню, а в ней - памятник, изображающий молящуюся и плачущую перед распятием женщину - эмблему ее самой. На памятнике следующая надпись: "Ум и дела твои бессмертны в памяти русской; но для чего пережила тебя любовь моя?"

За первую четверть XIX века между Российской империей и Персией произошли две войны, завершившиеся серьёзной неудачей для персов. По итогам войны 1804–1813 годов персы вынуждены были признать вхождение в состав России территорий нынешних Грузии, Абхазии и части Азербайджана. Кроме того, российский военный флот получил право базироваться в Каспийском море.

Это поражение серьёзно подорвало традиционно сильные позиции Персии в Закавказье. Полтора десятилетия они готовили реванш, надеясь выждать удачный момент для ответного удара. После вступления на престол Николая I, сопровождавшегося выступлением декабристов, а также резким ухудшением отношений с Османской империей, когда турки разорвали все договорённости в Россией, выдворили её подданных и закрыли черноморские проливы для российских судов, персы сочли, что именно сейчас наступил наиболее удачный момент для начала войны.

Стоит отметить, что они были правы: для России это был действительно наименее удачный момент. Её войска на Кавказе были весьма незначительны и вдобавок подвергались регулярным набегам отрядов воинственных горцев, кроме того, существовал очень серьёзный риск военного конфликта с турками. Император Николай осознавал, что положение тяжёлое и Россия, вероятно, не сможет надёжно прикрыть южный рубеж и противостоять вторжению крупной персидской армии. Он был настроен решить вопрос миром и даже уступить часть территории нынешнего Азербайджана в обмен на гарантированный нейтралитет. Но персы верили в свою удачу и от дипломатического урегулирования отказались, начав войну. Как оказалось, зря.

Персы не учли, что среди генералов русской армии был генерал Иван Паскевич - один из наиболее прославленных военачальников в российской истории. Десятитысячный отряд Паскевича в сражении под Елизаветполем разгромил втрое превосходившую по численности персидскую армию. При этом с российской стороны погибло всего 46 солдат.

Ставший главнокомандующим войсками на Кавказе Паскевич нанёс персам несколько чувствительных поражений. В результате вместо возврата былого влияния в Закавказье Персия потеряла и то, что имела. По условиям мирного договора персы передали России Восточную Армению, подтвердили отказ от претензий на те земли, которые перешли к России ранее, и выплачивали достаточно крупную контрибуцию.

В разработке этого мирного договора принимал непосредственное участие новый российский посланник в Персии Александр Грибоедов. Этот подающий огромные надежды литератор с детства был настоящим вундеркиндом: ещё в раннем возрасте он знал три иностранных языка, а ко времени взросления знал практически все европейские языки. Позднее для работы он выучил ещё несколько восточных. Знание языков предопределило его дипломатическую карьеру.

Интересно, что Грибоедов вполне мог оказаться в США, где было вакантно место сотрудника дипломатической миссии, но предпочёл отправиться в Персию, которая была значительно ближе к России. Преподавателем восточных языков у Грибоедова был бывший переводчик персидского посольства Мирза Топчибашев, один из первых российских востоковедов.

С 1818 года Грибоедов служил секретарём российского посольства в Персии, с перерывами на постоянные отъезды в Россию по тем или иным делам. Благодаря участию в составлении крайне выгодного для России мирного договора с Персией Грибоедов был повышен в должности и стал новым российским послом. В конце 1828 года он прибыл в Тегеран.

Грибоедов успел побыть послом всего несколько месяцев. Обстановка, в которой ему пришлось работать, была слишком неблагоприятной. Персия очень тяжело переживала катастрофическую неудачу в войне. Ещё недавно влиятельная и могущественная держава ныне лишилась практически всего своего могущества на Кавказе (считается, что именно это военное поражение положило начало упадку Персии), а кроме того, должна была выплатить столь большую контрибуцию, что шах велел изымать золото и драгоценности у подданных и даже пожертвовать драгоценностями своего собственного гарема.

Считается, что главным вдохновителем последовавшей резни был великий визирь (глава правительства) Персии Аллаяр-хан, чьи люди начали планомерную пропаганду против русских кафиров. На площадях, базарах, в мечетях люди Аллаяр-хана страстно проповедовали о неверных, которые мало того что стали причиной всех горестей персов, так ещё и оскорбляют их тысячелетние обычаи. Простые люди, для которых гораздо более весомым фактором стало не столько сокрушительное поражение вкупе с потерей Закавказья, сколько резкое ухудшение качества жизни, легко и некритично воспринимали эту пропаганду.

Утверждалось, что сотрудники российского посольства якобы высмеивали персидские традиции гаремов и евнухов и будто бы издевались над ними. Это, конечно, звучало несколько сомнительно, Грибоедов и остальные сотрудники посольства знали, куда ехали, и вряд ли стали бы открыто издеваться и провоцировать и без того обозлённых персов. Однако кое-что, что вызывало у персов негодование, сотрудники посольства действительно делали.

Речь шла об укрытии и переправке в Россию беглых армян и грузин. Грузин, а нередко и армян, насильственно обращали в ислам, а некоторых оскопляли и превращали в евнухов. Речь не шла о поголовном обращении, однако такое практиковалось и не было редкостью. Но после того как Грузия и Армения вошли в состав христианской России, страдавшие от религиозного гнёта христианские меньшинства Персии стали активно перебегать в Россию, а персы, разумеется, чинили им всяческие препятствия. Когда речь шла о простых людях, они ещё могли закрыть глаза, но нередко люди бежали и из гаремов, укрываясь в российском посольстве и пользуясь его поддержкой. При этом Грибоедов заступался за укрывающихся перед персами, требовавшими их выдачи. После нескольких подобных конфликтов злоба к новому российскому посланнику только увеличилась.

Уже не было секретом откровенно враждебное отношение к российской дипмиссии, она начала получать угрозы, о возможной опасности предупреждали и лояльно настроенные местные жители. За несколько дней до нападения Грибоедов даже пытался добиться от шаха эвакуации дипмиссии в связи с грозящей опасностью, но не успел.

11 февраля многотысячная толпа, разгорячённая очередными призывами покарать неверных, принёсших столько зла на персидскую землю, ворвалась в здание посольства. Его охраняли 35 казаков, которые вступили в неравный бой. Однако число нападавших было столь велико, что их практически сразу же смяли. Обстоятельства гибели Грибоедова так и остались неясны по сей день. По одной версии, его убили в схватке у дверей, где он сражался вместе с казаками. По другой версии, он закрылся в своём кабинете и долго отстреливался из ружей. Нападавшие так и не смогли подобраться к нему через дверь, тогда они проломили крышу и ворвались в комнату через дыру в потолке. Погибших буквально растерзали, Грибоедова опознали только по шраму на руке (по другой версии - по его длинным ногтям, которые он отращивал по моде того времени).

Расследование гибели Грибоедова осложняет тот факт, что ни одного живого свидетеля расправы не осталось. Единственный выживший сотрудник посольства, секретарь Мальцов, утверждал, что во время нападения один из слуг помог ему спрятаться, завернув в ковёр, поэтому Мальцов не видел, что происходило в здании, и слышал только отдельные крики.

Впрочем, многие исследователи обоснованно подвергают сомнению объяснения Мальцова, указывая на то, что посольство было разграблено и вряд ли персидская чернь прошла бы мимо богатых ковров, в одном из которых был спрятан Мальцов. Поэтому, по наиболее распространённой версии, Мальцов просто спрятался в доме местного жителя по соседству с посольством. Они находились в дружеских отношениях, и сосед укрыл дипработника у себя, чем и спас от толпы.

Узнав о происшествии, шах велел спрятать тела погибших. Он опасался ответственности за гибель дипломатической миссии и хотел представить ситуацию так, что толпа напала на посольство, но персоналу удалось бежать, поэтому их местонахождение теперь неизвестно. Однако один из советников шаха смог переубедить его, объяснив, что в этом случае Россия заподозрит шаха в сокрытии инцидента и решит, что он был лично причастен к нему.

В Персии опасались, что в ответ на убийство Грибоедова Россия объявит Персии войну и положение страны ещё сильнее ухудшится. Поэтому шах пытался всячески задобрить российскую сторону и продемонстрировать, что он не причастен к случившемуся. Ему крупно повезло, как раз в это время шла очередная русско-турецкая война, а начинать ещё одну было не в интересах Петербурга.

Наместник Кавказа и главнокомандующий армией в этом регионе Паскевич написал аналитическую записку, в которой честно признал, что новая война не в интересах России:

"Для сего должно будет объявить шаху войну непримиримую, но при теперешней войне с турками предпринять оную с надеждою успеха нет никакой возможности. Войск недостаточно даже для ведения оборонительной войны с обеими державами.

Начав наступательную войну с Персиею, надобно везти с собою огромные запасы провианта, артиллерийских зарядов и проч. в самое сердце Персии, но здешний край с 1826 года находится в военном положении, а потому все способы снабжения войск и в особенности транспортировки истощены совершенно до того, что и при теперешней войне с турками с большими усилиями едва могу поднять все тягости, нужные мне для наступательных движений".

По этой причине император Николай не был настроен воинственно и дал понять, что в случае должным образом принесённых извинений Персия будет прощена.

Шах послал в российскую столицу специальную извинительную делегацию во главе со своим внуком Хозрев-Мирзой и несколькими своими секретарями. Миссия направлялась в Петербург, но по пути заехала в Москву, где Хозрев-Мирза встретился с матерью погибшего Грибоедова и, по свидетельству очевидцев, плача, просил у неё прощения.

Затем делегация отправилась в российскую столицу, где была принята императором. От имени шаха глава делегации передал письмо с извинениями и заверениями, что шах не причастен к трагическому происшествию. В качестве извинений за гибель посла делегация привезла многочисленные дары, венцом которых был великолепный алмаз массой 88,7 карата. Некогда он украшал трон Великих Моголов, а теперь был гордостью персидских шахов. В настоящее время трон хранится в Алмазном фонде в Москве.

Император Николай, и без того настроенный мирно в силу объективных причин, был доволен извинениями и объявил, что злополучный инцидент он считает исчерпанным. И действительно, между Россией и Ираном больше не было войн. После того самого поражения в войне 1826–1828 годов, которое так тяжело было воспринято в Персии, начался длительный период упадка этой страны.

К концу XIX века Персия превратилась из некогда грозного соперника в младшего партнёра, став российской сферой влияния. Дореволюционная Россия имела в Северном Иране очень значительное имущество, существовала даже Персидская казачья бригада, находившаяся в подчинении русских офицеров и инструкторов. Всё это имущество позднее было безвозмездно передано большевиками после их прихода к власти, но это уже другая история.