Владимир беляев - старая крепость. Отзывы на книгу "Старая крепость. Трилогия" Владимир Беляев В беляев старая крепость жанр

Очень кратко Украина, 1920-е годы. Подросток участвует в гражданской войне, учится, получает рабочую профессию. Борьба с бандами и империалистическими шпионами делает мальчика идейным комсомольцем.

Книга первая. Старая крепость

Повествование ведётся от лица Васи Манджуры.

Раньше двенадцатилетний Вася Манджура с приятелями - Юзиком Стародомским по прозвищу Куница, Петькой Маремухой и Сашкой Бобырём - учились в городском высшеначальном училище. Больше всех учителей ребята любили историка Лазарева. Он рассказывал много интересного о Старой крепости, возвышавшейся над приграничным украинским городком, и даже обещал сводить ребят в подземный ход, который начинался возле крепости.

Своё обещание Лазарев выполнить не успел - в город вошла армия Петлюры. Незадолго до этого сосед Васи, Иван Омелюстый, привёл к ним в дом незнакомца и попросил спрятать до возвращения красной армии. На следующее утро незнакомец исчез, а в городе установилась новая власть. Прежде всего, петлюровцы попытались захватить всех оставшихся в городке коммунистов, в том числе и Омелюстого. Вася и Куница видели, как тот отстреливался от петлюровцев из башни Старой крепости.

Вскоре стало известно, что новые власти собираются заставить Васиного отца, типографского наборщика Мирона Манджуру, печатать петлюровские деньги. Не желая становиться фальшивомонетчиком, Мирон ушёл к брату в село Нагоряны, и Вася остался с тёткой Марьей Афанасьевной. Пришлось расстаться Васе и с любимым учителем. Вышначальное училище стало гимназией с новым учительским составом. Лазареву с петлюровской властью было не по пути.

С первых же дней учёбы компания друзей распалась. Петька Маремуха примкнул к «ловкому и хвастливому гимназисту Котьке Григоренко», сыну главного врача городской больницы. Семья Маремухи снимала флигель в принадлежавшей доктору Григоренко Старой усадьбе. Следом переметнулся к Котьке и Сашка Бобырь. Он боялся, что докторский сынок расскажет петлюровским офицерам о его главном богатстве - револьвере марки «бульдог». В гимназии запретили изучение русского языка и общей истории, а со стен сняли портреты русских писателей.

Вскоре Вася попал в беду. Во время торжественного вечера, на котором присутствовал сам Петлюра, мальчик прочёл не те стихи, за что был избит и брошен в школьный карцер. Оттуда мальчика вызволили верные друзья, дав взятку сторожу Никифору. После этого между Васей и Котькой произошла драка, из-за которой Манджуру выгнали из гимназии. Тётке Вася соврал, что у него стригущий лишай. Не рассказал он правду и лучшему другу Кунице.

Однажды друзья собрались в поход за черешнями, которые росли во дворе Старой крепости. Пробравшись на рассвете мимо сторожа ребята увидели, как банда петлюровцев расстреляла в крепостном дворе худого и больного человека. Вася узнал в нём незнакомца, которого когда-то ночью привёл к ним в дом Омелюстый, а Куница - большевика, пойманного накануне возле Старой усадьбы. Смерть казнённого засвидетельствовал доктор Григоренко.

Утром вся гимназия узнала, что Манджуру исключили. Днём в их компанию попросился Маремуха. Глава скаутов велел его выпороть, и Петька не хотел к ним возвращаться. Вечером, заручившись согласием сторожа Старой крепости, ребята покрыли цветами могилу расстрелянного героя и поклялись всегда защищать друг друга и помогать тем, кто борется за Советскую власть. Затем ребята отправились к дому Григоренко и учинили шкоду - опрокинули горящую лампу на веранде, от чего случился небольшой пожар.

Ночью Васе не спалось. Он вспоминал об отце. Когда была жива мать мальчика, Манджуры жили в другом городе. Мирон сильно пил. Из типографии его не выгоняли только потому, что он умел набирать тексты на разных языках. Не выдержав такой жизни, мать уехала к сестре в Одессу, намереваясь позже забрать и сына, но по дороге пароход напоролся на германскую мину, и женщина погибла. Тогда Мирон и переехал жить к сестре.

Утром Петька и Куница сообщили Васе, что его хотят арестовать за поджог. Куница посоветовал уйти к красным, и Вася согласился, но сперва решил навестить отца. Дядька встретил гостей радостно и шепнул племяннику, что Мирона хотят арестовать, поэтому он скрывается. Дядька тоже был не в ладах с петлюровской властью и поддерживал брата.

С утра Вася повёл друзей к знаменитым на всю округу Лисьим пещерам, где встретился с отцом. Мирон с Иваном Омелюстым прятали в этих пещерах небольшую типографию, где печатались революционные газеты. Ребята рассказали Омелюстому о расстреле неизвестного коммуниста. Этого человека, Тимофея Сергушина, семья Омелюстых приютила, когда он, больной и умирающий от голода, возвращался из германского плена. После того, как красные выгнали из города гетманцев, Сергушин пошёл в армию, где встретил много земляков из Донбасса. Вместе с ним ушёл к красным и Иван. Когда в город ворвались войска Петлюры, Тимофей тяжело болел и не успел уйти вместе с красными. Переночевав у Мирона, он спрятался у Маремух, где его и обнаружил доктор Григоренко.

Неожиданно к Нагорянам подошёл отряд скаутов. Ребята испугались, что «паничи» полезут в Лисьи пещеры. Они собрали отряд местных мальчишек и напали на скаутов. Использовав вместо бомб бутылки с водой и известью, ребята дали «паничам» решительный бой и захватили их знамя.

В город ребята вернулись вовремя - начинались волнения. Улицы кишели вооружёнными петлюровцами, к городу подходили красные. Тут к ребятам присоединился ещё один «перебежчик» - Сашка Бобырь. Наступление красных ребята решили наблюдать из флигеля сапожника Маремухи. Там они наткнулись на Мирона с братом и Омелюстого, которые готовились стрелять в отступающих петлюровцев из пулемёта.

К вечеру город был взят. У Манджур поселился квартирант - красный командир Нестор Варнаевич Полевой. Две недели спустя Маремуха сообщил, что у них во флигеле живёт доктор Григоренко, дом которого реквизировали большевики. Ребята показали Омелюстому могилу Сергушина, и через неделю её уже украшал простой памятник из гладкого мрамора, обнесённый железной решёткой.

Неделю спустя арестовали доктора Григоренко с женой. В тот же день Васю заказным письмом пригласили в уездную ЧК. Придя туда на следующий день, мальчик с радостью увидел, что чекисты вызвали и Куницу. Ребята дали показания против доктора, рассказав об его участии в казни Сергушина.

Через несколько дней Куница сообщил, что уезжает в Киев к дядьке, который брался устроить племянника в мореходную школу. Друга провожали всей компанией. Маремуха сообщил, что Котька вместе с матерью поселился у бывшего директора гимназии, а доктора так и не выпустили.

Поздней осенью начались уроки в заменившей гимназию Первой Трудовой школе имени Тараса Шевченко, директором которой стал любимый историк. Он выполнил своё обещание и показал ребятам подземный ход. Немного позже в Васином классе появился Котька Григоренко, а в школе начали изучать политграмоту.

Книга вторая. Дом с привидениями

Уездный комитет партии направил Мирона Манджуру на работу с совпартшколу, где он должен был устроить маленькую типографию. Поскольку все сотрудники совпартшколы жили на казённых квартирах, пришлось переезжать и семье Мирона. Перед отъездом Вася выменял у Маремухи пистолет зауэр. Идя к Петьке за зауэром, мальчики прошли мимо лудильной мастерской, где работал подмастерьем Котька Григоренко. Публично отказавшись от родителей, Котька стал простым рабочим и поселился у садовника Корыбко. Отдавая Васе пистолет, Петька рассказал о привидении монахини, которое обитает в здании совпартшколы - бывшем женском монастыре.

Манджурам отвели просторную трёхкомнатную квартиру с двумя кухнями. Одну из них, отделённую от комнат коридором, занял Вася. Исследуя большой сад школы, мальчик наткнулся на Котьку - сюда его пускал Корыбко. Вскоре Вася ещё раз столкнулся со своим недругом. Григоренко ухаживал за Галей Кушнир, которая очень нравилась мальчику.

Вскоре к Васе наведался Маремуха. Когда стемнело, друзья отправились в сад испытывать зауэр. Выстрелом они спугнули какого-то человека, который выстрелил в ответ и убежал. Утром Вася нашёл в кустах ложку и алюминиевую миску.

Снова встретившись с Галей, Вася узнал, что Котька водил её в самую дорогую кондитерскую в городе. Мальчик решил перещеголять Котьку. Единственным богатством тётки Марьи Афанасьевны было шесть серебряных ложек. Она хранила их, как «приданное» для Васи. Решив, что ложки уже его, мальчик стащил три, и продал их ювелиру.

Тем временем Полевой разрешил Васе посещать комсомольскую ячейку, однако на первое собрание Вася попал без него, и мальчика выгнали. В тот же вечер Вася пригласил Галю в кондитерскую. Они лакомились пирожными, когда их через большое окно увидел Мирон. Домой Вася вернулся, когда все спали. Вдруг из-за Старой крепости послышались выстрелы, и курсанты поднялись по тревоге. Вскоре во дворе совпартшколы остался один часовой, курсант Марущак. Вдруг Вася услышал, как в здании школы зазвонил колокол. Они долго бегали по тёмным коридорам, но ни колокола, ни звонившего в него шутника так и не нашли. Вася рассказал Марущаку, как они с Петькой застали в саду вооружённого незнакомца, и о привидении, обитающем в совпартшколе.

Вскоре Марья Афанасьевна обнаружила пропажу ложек. Затем на Васину кухню зашёл отец и начал допытываться, на какие деньги сын пировал в кондитерской. Выкрутиться не удалось, пришлось сознаваться. Выкупать ложки пошли вместе. На обратном пути Вася начал просить отца, чтобы тот никому о ложках не говорил, но он ничего обещать не стал, и, рассердившись, бросил ложки в реку. Тётке Мирон сказал, что отдал их в комиссию помощи беспризорным.

До поступления на рабфак отец предложил ему поработать в подшефном совпартшколе совхозе, и Вася уехал, не успев попрощаться с друзьями. Первую ночь вся бригада провела на сеновале. Вечером Полевой послал Васю в сад наломать сливовых веток для чая. К своим мальчик решил вернуться улицей. Перепрыгнув через забор он спугнул человека с винтовкой в руке. Курсанты прочесали сад, но никого не нашли.

Васю приставили помощником к Никите Фёдоровичу Коломейцу, тому самому курсанту, который выставил мальчика с комсомольского собрания. Сперва они вязали снопы, потом работали на молотилке. Никита был не намного старше Васи, и ребята подружились. Бригада разместилась в бывшей помещичьей усадьбе, а приятели заняли уютный балкон, обвитый диким виноградом. Вскоре на балконе завелись осы, и ребята перебрались под стог соломы у молотилки. Через пару дней Коломеец поленился идти к стогу, и Вася решил ночевать один. Ночью мальчика разбудил колхозный пёс - он облаивал незнакомцев, подкравшихся к молотилке. Бандиты хотели поджечь стог и перестрелять сбежавшихся на пожар курсантов. Вася бросился бежать, чтобы предупредить товарищей, но споткнулся и вывихнул ногу. Ему пришлось открыть огонь из зауэра. В ответ бандиты швырнули гранату, которая разорвалась рядом с Васей.

Очнулся мальчик в больнице. Он не помнил, как его перевезли в город, и как врач извлекал осколки, застрявшие в черепной кости, вырезал сломанное ребро и вправлял вывихнутую ногу. От Коломейца Вася узнал, что ранившие его люди шли на помощь местной банде. В городе у бандитов были сообщник - садовник Корыбко. Никто не догадывался, что у садовника есть взрослый сын, служивший когда-то у генерала Пилсудского. Когда генерала прогнали с Украины, парня завербовала английская разведка. Здесь-то агенту и пригодился отец. Именно его Вася и Петька спугнули в саду совпартшколы. Заподозрив Корыбко, Марущак нашёл в его коморке записку от сына и маузер, спрятанный в дымоходе. После ареста старика коморку обыскали ещё раз и нашли в дымоходе железное кольцо, дёрнув за которое услышали колокольный звон - кольцо соединялось с колоколом, замурованном в стене. Колокольным звоном, раньше пугавшим суеверных монашек, Корыбко вздумал попугать коммунистов.

Галя с Маремухой, пришедшие навестить мальчика, сообщили, что Котька Григоренко собирается стать комсомольцем. Тут в палату вошёл Полевой и предложил ребятам пойти учиться в школу фабрично-заводского ученичества, директором которой его назначили.

Ребята договорились совместными силами дать «отвод» Котьке Григоренко на комсомольском собрании, но оказалось, что Котька написал в анкете всю правду о себе, и Манджуре нечего было добавить. Тут выступил Коломеец и доказал связь Котьки с садовником. Григоренко в комсомол не приняли.

Через месяц ребята уже учились в фабзавуче. Вася решил стать литейщиком, Маремуха - токарем, Сашка Бобырь учился чинить моторы, а Галя встала за слесарный станок.

Книга третья. Город у моря

Вася Манджура жил с друзьями в общежитии фабзавуча. Отец и тётка переехали в Черкасы, где открылась новая типография. Прогуливаясь в воскресенье по главной улице города друзья увидели драку в одной из пивных. Скандал устроил однокурсник ребят по фабзавучу Яшка Тиктор. Комсомолец был пьян. Ребята постарались увести Тиктора до прихода милиции.

Ребята тащили Яшку домой, когда раздались выстрелы - сигнал чоновской тревоги. Они поспешили к главному штабу ЧОНа, где всем выдали оружие. Старшие чоновцы отправились на границу с панской Польшей, а ученикам велели охранять оружейные склады. Васе достался самый опасный пост. Внезапно он услышал крик Сашки Бобыря - тот кого-то заметил, но выстрелить не успел, неизвестный ушёл по крышам. Преследователи обнаружили кровавое пятно на крыльце одного из домов и бикфордов шнур с запалом на чердаке склада.

За полгода до окончания фабзавуча в городок «из Харькова вдруг прибыл новый заведующий окружным отделом народного образования Печерица», низенький человек с очень пышными рыжими усами. Он велел уволить всех русскоговорящих учителей, а затем решил совсем закрыть фабзавуч. Националист Печерица не верил, что Украине вскоре понадобятся рабочие руки. На комсомольском собрании ребята решили направить Манджуру в харьковский ЦК комсомола.

В дорогу Васе собрали крупную сумму денег. В поезде у мальчика оказался неожиданный попутчик - Печерица. Он был без усов, говорил по-русски и притворился, что не узнал Манджуру. Печерица попросил Васю показать его билет контролёру, лёг на полку и уснул. Вскоре уснул и Вася. Проснувшись мальчик обнаружил, что его сосед исчез. Билет, который остался у Васи, был выписан на имя студента Прокопия Шевчука.

Прибыв в Харьков, Вася не удержался, и решил сходить в кино. После сеанса мальчик обнаружил, что его ограбили. Ночь он провёл на вокзале, а утром отправился в ЦК. Блуждая по большому зданию Вася наткнулся на секретаря ЦК КП(б)У, фотографию которого видел в газете. Мальчик рассказал ему о Печерице и о том, что его ограбили. Секретарь пообещал помочь фабзавучу и устроил мальчика на ночлег.

Домой Манджура вернулся победителем. Узнав, что в Харьков мальчик ехал вместе с Печерицей, Коломеец потащил его к уполномоченному погранотряда Вуковичу. Затем мальчик попал к начальнику областного ГПУ, которому повторил свой рассказ о Печерице. После Коломеец рассказал, что Печерица был вражеским агентом. Это у него на крыльце обнаружили кровавое пятно. Кровь принадлежала раненному бандиту, которого так и не смогли арестовать той ночью. Бандита Вукович задержал, а Печерица успел скрыться. Вася долго жалел, что не догадался его задержать.

Через некоторое время Вася узнал, что Яшка Тиктор настаивает на его исключении из комсомола из-за того, что он ехал в одном вагоне с Печерицей и умышленно его не задержал. На собрании к заявлению Тиктора серьёзно не отнеслись, а его самого исключили из комсомола за пьянство и отливку в рабочее время деталей для кустарных мастерских.

За неделю до окончания фабзавуча из Харькова пришли направления. Учеников распределили по заводам крупных городов Украины. Вася с Петькой Меремухой, Сашкой Бобырем и Тиктором попал в приазовский город. Яшка не пожелал оставаться в их компании, а ребята сняли уютную мансарду у пожилой женщины. Спустившись к морю ребята увидели девушку, которая плавала, несмотря на шторм.

На следующий день друзья отправились на машиностроительный завод, однако начальник отдела рабочей силы, разодетый и напомаженный франт, заявил им, что на заводе мест нет. Единственную вакансию занял Яшка Тиктор, явившийся первым. Решив не здаваться, Вася отправился к директору завода. Тот выслушал ребят и нашёл им места по специальности. Так Манджура стал учеником опытного литейщика Василия Науменко. Яшка Тиктор попал к заводскому пьянице Енуте по кличке Кашкет.

Вскоре друзья обнаружили, что в красивом доме по соседству живёт девушка, купавшаяся в штормовом море. Это была Анжелика, дочь главного инженера завода. За ней ухаживал франт Зюзя Тритузный из отдела рабочей силы, которого на заводе держали только потому, что он хорошо играл в футбол.

Всё это время Сашка Бобырь мечтал поймать Печерицу, поэтому и «видел» его на каждой станции. Увидел он врага и у вокзала приморского городка, но ребята ему не поверили, и тогда Саша решил написать заявление начальнику городского отдела ГПУ.

Вася познакомился с местным комсомольским лидером Анатолием Головацким. Толя мечтал ликвидировать танцевальный салон мадам Рогаль-Пионтковской, где пропадала практически вся молодёжь города. Он считал, что тустепы, фокстроты и мазурки, которым обучала мадам, развращают молодых людей. Пообещав взглянуть, что твориться у мадам, Вася отправился к салону и по дороге увидел человека, поразительно похожего на Вуковича.

В салоне Вася встретил Анжелику. Убедившись, что чарльстон парню не даётся, Лика пригласила его кататься на лодке. Во время прогулки Вася понял, что Анжелика воспитана в мещанской семье. Она мечтала об уютном доме, покое, «забыться от мирской суеты и уйти в царство грёз». Вася нравился девушке, но они говорили на разных языках. Парень решил, что Лика неисправима. Окончательно он в этом убедился на обеде у главного инженера Андрыхневича, который работал на заводе ещё при царской власти. Стефан Меда́рович считал, что у молодой Советской республики нет будущего, и с нетерпением ждал, когда вернуться старые времена.

С каждым днём Манджура всё больше втягивался в нелёгкую работу литейщика. Его друзья тоже не отставали. Бобырь даже записался в авиакружок. Тиктор тем временем окончательно попал под влияние Кашкета - самого злостного «бракодела» в цеху. Вася постоянно переписывался с одноклассниками по фабзавучу и Коломейцем. В одном из ответных писем Никита просил помочь купить для подшефного совхоза пять жаток-самосеек. С поручением Коломейца Вася отправился к директору завода, но тот отказал - на заводе не хватало чугуна. И тогда Вася вспомнил о чугунном ломе, которого было очень много в окрестностях родного городка. Он отправил Коломейцу телеграмму с поручением собрать этого лома как можно больше.

Чтобы отлить детали жаток из собранного лома, который привёз Никита, организовали субботник. В нём участвовали не только комсомольцы, но и опытные рабочие. После субботника Никита рассказал о Печерице. Спасаясь от преследования ГПУ, предатель убил студента Прокопия Шевчука и под его именем поселился в одной из немецких колоний Таврии. Затем, снова сменив имя, Печерица подался в приазовский город, где его и увидел Бобырь, заявление которого очень помогло следствию. Вслед за предателем в городе появился и Вукович, случайно попавшийся на глаза Васе. Вскоре Печерицу арестовали.

Разговорившись как-то с одним из старейших литейщиков и коммунистов завода, Вася с удивлением понял, что тот не считает восемнадцатилетнего Яшку Тиктора пропащим, и верит, что его можно направить на верный путь. Манджура убедился в этом, случайно услышав разговор Тиктора с Головацким. Оказалось, что мачеха не давала Яшке есть, и тому приходилось брать частные заказы, чтобы прокормиться. Выпивать он начал, когда друзья от него отвернулись.

Вскоре комсомольцы литейного цеха организовали воскресник, на который пришёл и Тиктор. Ребята очистили цех от пересохшего песка и мусора, освободив место для новых формовочных машин. Под песком комсомольцы обнаружили мину, заложенную ещё при Врангеле. Видимо, при отступлении враги Советской власти хотели взорвать мартен, но не успели.

Вскоре комсомольцы дали бой танцевальному салону. Артисты драмкружка показали пародию на завсегдатаев салона. Досталось всем, в том числе и Зюзе Тритузному, который пришёл на спектакль вместе с Анжеликой. Зюзя в возмущении покинул зал, а Лика осталась с Васей. Парень уже давно решил, что за Анжелику, как и за Яшку Тиктора, стоит побороться. Лика призналась, что такая жизнь её не устаивает, но сама она освободиться не может, и ждёт сильного человека, который ей поможет. Она рассчитывала на Васину помощь и очень огорчилась, когда он махнул на неё рукой. Манджура посоветовал ей начать жизнь сначала в другом городе. Вскоре Лика уехала к тётке в Ленинград и поступила в консерваторию.

После спектакля комсомольцев срочно собрал директор завода и сообщил о диверсии. В кочегарке и возле литейных печей нашли мины, взорвать которые должен был Кашкет. Его завербовала мадам Рогаль-Пионтковская, прикрывавшая «тайную подрывную работу против Советского государства вывеской мирного танцкласса». Именно к ней и пробирался Печерица. Арестовав его, Вукович связал воедино все нити этого запутанного дела. Сбежать мадам Рогаль-Пионтковская не успела.

Некоторое время спустя ребят послали в Мариуполь на окружную конференцию комсомола. Они плыли на пароходе «Феликс Дзержинский», штурманом которого оказался Юзик Стародомский. Плавал Куница уже давно, и даже успел стать коммунистом. Всю ночь друзья разговаривали, делились планами. Юзик собирался податься на Чёрное море, а Вася хотел поступить в рабочий университет и учиться без отрыва от работы.

Эпилог. Двадцать лет спустя

Через двадцать лет инженер Василий Манджура вернулся в родной город, чтобы побродить по знакомым улицам и посетить Старую крепость. Василий пережил блокаду Ленинграда, во время которой умер его отец, к тому времени переехавший к сыну и работавший на Печатном дворе. Роясь в старых журналах, Манджура наткнулся на статью, рассказывающую о немецком приспешнике Косте Григоренко.

Во время прогулки по городу Василий вспоминал о друзьях. Его первая любовь Галя Кушнир ещё до войны стала кандидатом исторических наук. Манджура до сих пор не знал, удалось ли ей вовремя уехать из Одессы. В крепости Василий обнаружил исторический музей-заповедник. У могилы Сергушина он столкнулся с подполковником-танкистом Петром Маремухой. Вскоре к ним подошёл старенький директор музея, в котором друзья узнали Лазарева. Он рассказал, как красноармейцы защищали Старую крепость, сдерживая немецкое наступление. Крепость была окружена, когда в неё пробрался местный житель и предложил показать точное расположение вражеских батарей. Во время этой операции проводника, которым был Юзик Стародомский, убили. В родной город он попал после тяжёлой контузии.

Вспомнили и Сашу Бобыря - он погиб, помогая республиканской Испании. Анжелика пережила блокаду. Её первый муж погиб, и теперь они с Манджурой собирались пожениться.

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

Владимир БЕЛЯЕВ

Старая крепость

УЧИТЕЛЬ ИСТОРИИ

Гимназистами мы стали совсем недавно.

Раньше все наши хлопцы учились в городском высшеначальном училище.

Желтые его стены и зеленый забор хорошо видны с Заречья.

Если на училищном дворе звонили, мы слышали звонок у себя, на Заречье. Схватишь книжки, пенал с карандашами – и айда бежать, чтобы вовремя поспеть на уроки.

И поспевали.

Мчишься по Крутому переулку, пролетаешь деревянный мост, потом вверх по скалистой тропинке – на Старый бульвар, и вот уже перед тобой училищные ворота.

Только-только успеешь вбежать в класс и сесть за парту – входит учитель с журналом.

Класс у нас был небольшой, но очень светлый, проходы между партами узкие, а потолки невысокие.

Три окна в нашем классе выходили к Старой крепости и два – на Заречье.

Надоест слушать учителя – можно в окна глядеть.

Взглянул направо – возвышается над скалами Старая крепость со всеми ее девятью башнями.

А налево посмотришь – там наше родное Заречье. Из окон училища можно разглядеть каждую его улочку, каждый дом.

Вот в Старой усадьбе мать Петьки вышла белье вешать: видно, как ветер пузырями надувает большие рубахи Петькиного отца – сапожника Маремухи.

А вот из Крутого переулка выехал ловить собак отец моего приятеля Юзика – кривоногий Стародомский. Видно, как подпрыгивает на камнях его черный продолговатый фургон – собачья тюрьма. Стародомский поворачивает свою тощую клячу вправо и едет мимо моего дома. Из нашей кухонной трубы вьется синий дымок. Это значит – тетка Марья Афанасьевна уже растопила плиту.

Интересно, что сегодня будет на обед? Молодая картошка с кислым молоком, мамалыга с узваром или сваренная в початках кукуруза?

«Вот если бы жареные вареники!» – мечтаю я. Жареные вареники с потрохами я люблю больше всего. Да разве можно сравнить с ними молодую картошку или гречневую кашу с молоком? Никогда!

Замечтался я как-то на уроке, глядя в окна на Заречье, и вдруг над самым ухом голос учителя:

– А ну, Манджура! Поди к доске – помоги Бобырю…

Медленно выхожу из-за парты, посматриваю на ребят, а что помогать – хоть убей не знаю.

Конопатый Сашка Бобырь, переминаясь с ноги на ногу, ждет меня у доски. Он даже нос выпачкал мелом.

Я подхожу к нему, беру мел и так, чтобы не заметил учитель, моргаю своему приятелю Юзику Стародомскому, по прозвищу Куница.

Куница, следя за учителем, складывает руки лодочкой и шепчет:

– Биссектриса! Биссектриса!

А что это за птица такая, биссектриса? Тоже, называется, подсказал!

Математик ровными, спокойными шагами уже подошел к доске.

– Ну что, юноша, задумался?

Но вдруг в эту самую минуту во дворе раздается звонок.

– Биссектриса, Аркадий Леонидович, это… – бойко начинаю я, но учитель уже не слушает меня и идет к двери.

«Ловко вывернулся, – думаю, – а то влепил бы единицу…»

Больше всех учителей в высшеначальном мы любили историка Валериана Дмитриевича Лазарева.

Был он невысокого роста, беловолосый, всегда ходил в зеленой толстовке с заплатанными на локтях рукавами, – нам он показался с первого взгляда самым обычным учителем, так себе – ни рыба ни мясо.

Когда Лазарев впервые пришел в класс, он, прежде чем заговорить с нами, долго кашлял, рылся в классном журнале и протирал свое пенсне.

– Ну, принес леший еще одного четырехглазого… – зашептал мне Юзик.

Мы уж и прозвище Лазареву собирались выдумать, но когда поближе с ним познакомились, сразу признали его и полюбили крепко, по-настоящему, как не любили до сих пор ни одного из учителей.

Где было видано раньше, чтобы учитель запросто гулял вместе с учениками по городу?

А Валериан Дмитриевич гулял.

Часто после уроков истории он собирал нас и, хитро щурясь, предлагал:

– Я сегодня в крепость после уроков иду. Кто хочет со мной?

Охотников находилось много. Кто откажется с Лазаревым туда пойти?

Валериан Дмитриевич знал в Старой крепости каждый камешек.

Однажды целое воскресенье, до самого вечера, провели мы с Валерианом Дмитриевичем в крепости. Много интересного порассказал он нам в этот день. От него мы тогда узнали, что самая маленькая башня называется Ружанка, а та, полуразрушенная, что стоит возле крепостных ворот, прозвана странным именем – Донна. А возле Донны над крепостью возвышается самая высокая из всех – Папская башня. Она стоит на широком четырехугольном фундаменте, в середине восьмигранная, а вверху, под крышей, круглая. Восемь темных бойниц глядят за город, на Заречье, и в глубь крепостного двора.

– Уже в далекой древности, – рассказывал нам Лазарев, – наш край славился своим богатством. Земля здесь очень хорошо родила, в степях росла такая высокая трава, что рога самого большого вола были незаметны издали. Часто забытая на поле соха в три-четыре дня закрывалась поростом густой, сочной травы. Пчел было столько, что все они не могли разместиться в дуплах деревьев и потому роились прямо в земле. Случалось, что из-под ног прохожего брызгали струи отличного меда. По всему побережью Днестра безо всякого присмотра рос вкусный дикий виноград, созревали самородные абрикосы, персики.

Особенно сладким казался наш край турецким султанам и соседним польским помещикам. Они рвались сюда изо всех сил, заводили тут свои угодья, хотели огнем и мечом покорить украинский народ.

Лазарев рассказал, что всего каких-нибудь сто лет назад в нашей Старой крепости была пересыльная тюрьма. В стенах разрушенного белого здания на крепостном дворе еще сохранились решетки. За ними сидели арестанты, которых по приказу царя отправляли в Сибирь на каторгу. В Папской башне при царе Николае Первом томился известный украинский повстанец Устин Кармелюк. Со своими побратимами он ловил проезжавших через Калиновский лес панов, исправников, попов, архиереев, отбирал у них деньги, лошадей и все отобранное раздавал бедным крестьянам. Крестьяне прятали Кармелюка в погребах, в копнах на поле, и никто из царских сыщиков долгое время не мог словить храброго повстанца. Он трижды убегал с далекой каторги. Его били, да как били! Спина Кармелюка выдержала больше четырех тысяч ударов шпицрутенами и батогами. Голодный, израненный, он каждый раз вырывался из тюрьмы и по морозной глухой тайге, неделями не видя куска черствого хлеба, пробирался к себе на родину – на Подолию.

– По одним только дорогам в Сибирь и обратно, – рассказывал нам Валериан Дмитриевич, – Кармелюк прошел около двадцати тысяч верст пешком. Недаром крестьяне верили, что Кармелюк свободно переплывет любое море, что он может разорвать любые кандалы, что нет на свете тюрьмы, из которой он не смог бы уйти.

Его посадил в Старую крепость здешний магнат, помещик Янчевский. Кармелюк бежал из этой мрачной каменной крепости среди бела дня. Он хотел поднять восстание против подольских магнатов, но в темную октябрьскую ночь 1835 года был убит одним из них – Рутковским.

Этот помещик Рутковский побоялся даже при последней встрече с Кармелюком посмотреть ему в глаза. Он стрелял из-за угла в спину Кармелюку.

– Когда отважный Кармелюк сидел в Папской башне, – рассказывал Валериан Дмитриевич, – он сочинил песню:

За Сибирью солнце всходит…
Хлопцы, не зевайте:
Кармелюк панов не любит -
В лес за мной ступайте!..

Асессоры, исправники
В погоне за мною…
Что грехи мои в сравненье
С ихнею виною!

Зовут меня разбойником,
Ведь я убиваю.
Я ж богатых убиваю,
Бедных награждаю.

Отнимаю у богатых -
Бедных наделяю;
А как деньги разделю я -
И греха не знаю.

Круглая камера, в которой сидел когда-то Кармелюк, была засыпана мусором. Одно ее окно выходило во двор крепости, а другое, наполовину закрытое изогнутой решеткой, – на улицу.

Осмотрев оба этажа Папской башни, мы направились к широкой Черной башне. Когда мы вошли в нее, наш учитель велел нам лечь ничком на заплесневелые балки, а сам осторожно перебрался по перекладине в дальний темный угол.

– Считайте, – сказал он и поднял над вырубленным между балками отверстием голыш.

Не успел этот беленький круглый камешек промелькнуть перед нами и скрыться под деревянным настилом, как все шепотом забормотали:

– Один, два, три, четыре…

Было лишь слышно, как далеко внизу, под заплесневелыми балками, журчит ручей.

– Двенадцать! – едва успел прошептать я, как из глубины темного колодца донесся всплеск воды.

Эхо от него пролетело мимо нас вверх, под каменный свод башни.

– Так и есть, тридцать шесть аршин, – сказал Лазарев, осторожно пробираясь к нам по гнилой перекладине.

Когда мы вышли из затхлого полумрака на крепостной двор, Лазарев объяснил, откуда взялся в Черной башне этот глубокий колодец.

Его выкопали осажденные запорожцами турки.

В это же воскресенье возле самой Донны Куница под кустом шиповника нашел ржавый турецкий ятаган. Он и по сей день лежит в городском музее с выцветшей надписью: «Дар ученика высшеначального училища Юзефа Стародомского».

В одну из наших прогулок по крепости мы помогли Валериану Дмитриевичу выковырять из стены Папской башни круглое чугунное ядро. Оно гулко упало на землю и разломило пополам валявшуюся сосновую щепку.

На брезентовой курточке Сашки Бобыря мы донесли это чугунное ядро до самого дома Лазарева.

Вот тогда-то мы и узнали, что Валериан Дмитриевич живет по соседству с доктором Григоренко, в проулочке напротив докторской усадьбы.

В глубине небольшого дворика примостился его обмазанный глиной домик с деревянным крылечком. На крылечке, словно часовые, стояли, прислонившись к перилам, две безносые каменные бабы. Валериан Дмитриевич выкопал их за городом, на кургане около Нагорян.

По всему двору были разбросаны покрытые мхом могильные плиты, надтреснутые глиняные кувшины, бронзовые кресты и осколки камней с отпечатками листьев. С проулочка дворик Лазарева, похожий на старинное маленькое кладбище, был огорожен невысоким глиняным забором.

Мы бросили чугунное ядро наземь у самого крыльца, и когда стали прощаться с нашим учителем, он пообещал сводить нас в подземный ход, который начинается около крепости.

Мы условились пойти в подземный ход в следующее воскресенье. Куница взялся отыскать фонари, а Сашка Бобырь пообещал принести целую катушку телефонного провода.

Очень заманчива была для нас эта прогулка!

Об этом подземном ходе я впервые услышал от Куницы. Куница уверял, что подземный ход соединяет нашу крепость со старинным замком князя Сангушко, который раньше владел этим краем.

Тридцать верст тянется подземный ход в скалах, проходит под двумя быстрыми речками и кончается в не известной никому потайной комнате княжеского замка. А этот княжеский замок сюит в густом сосновом лесу, скрытый от людских глаз, на берегу широкого озера, в котором водятся жирные зеркальные карпы и золотые рыбки.

Я верил Кунице и представлял себе княжеский замок мрачным, загадочным, с тяжелыми решетками на окнах.

«Должно быть, – думал я, – в ясные, светлые ночи его зубчатые башни отражаются в голубом от лунного света озере, и, наверное, очень страшно, да и, пожалуй, невозможно купаться в этом озере по ночам».

Я с нетерпением ждал воскресенья.

Но пойти в подземный ход вместе с Лазаревым нам не удалось.

НОЧНОЙ ГОСТЬ

По городу прошел слух, что красные отступают и Петлюра с пилсудчиками подходит уже к Збручу. А потом на заборах забелели приказы, в которых говорилось, что Красная Армия временно оставляет город, перебрасывая свои части на деникинский фронт.

Накануне отступления, поздно вечером, к моему отцу пришел наш сосед Омелюстый. С ним был еще один человек, которого я не знал.

Я уже лежал в постели, закутанный до подбородка в байковое отцовское одеяло.

Отец сидел за столом и хорошо наточенным ножом резал «самкроше» из пачки прессованного желтого табака – бакуна.

На плечах у Омелюстого болтался рваный казацкий башлык, на лобастой голове чернела круглая барашковая кубанка, а карманы его зеленого френча были туго набиты бумагами. Спутник его, невысокий человек в пушистом заячьем треухе, шел сзади, медленно переставляя ноги, словно боялся оступиться.

Был он очень бледен, небрит, и на остром его подбородке и впалых щеках пробивались черные жесткие волосы. Перешагнув вслед за Омелюстым порог нашей спальни, незнакомец снял свою меховую шапку, тихо, чуть слышно поздоровался, сел на стул и расстегнул ватную солдатскую телогрейку.

– Поганое дело, Манджура, выручай, – сказал Омелюстый, снимая башлык и здороваясь с отцом. – Наши ночью отступают, а вот товарищ расхворался не вовремя. Нельзя ему ехать… Где б его тут пристроить в городе? Только так, чтобы никто не потревожил. А, Мирон?

– Ладно, потолкуем, – ответил отец. – Разденься сперва, чаю выпей.

Омелюстый вытащил из френча револьвер, переложил его в карман брюк, а френч вместе с кубанкой и башлыком бросил на корзинку у окна. Потом, присев к столу, он облокотился на него и, сжав виски длинными тонкими пальцами, медленно сказал:

– Ты думаешь, наши надолго уходят? Пустяки, скоро вернутся. Вот прогонят Деникина из Донбасса, а тогда и Подолию освободят.

Пока Омелюстый беседовал с отцом, Марья Афанасьевна приготовила больному гостю постель на широком кованом сундуке, а когда он улегся, покрыла его зимним ватным одеялом и другими теплыми вещами, какие только были в нашем доме. Она напоила больного чаем с сушеной малиной. Он лежал на спине под высокой грудой пропахшей нафталином одежды, прислушиваясь к разговору. Свет от лампы падал гостю в глаза, и он все время жмурился.

Вдруг он повернулся на бок, подмигнул мне и кивнул на стену. Я посмотрел на стену – ничего там не было. Тогда больной высунул из-под одеяла худую, длинную руку и начал шевелить вытянутыми пальцами.

По стене запрыгали тени.

Из этих смутных, расплывчатых теней стали возникать отчетливые фигуры. Сперва я различил голову лебедя с выгнутой шеей. Потом на белой стене, двигая ушами, запрыгал очень потешный заяц. А когда заяц исчез, большой рак, подползая к окну, зашевелил цепкой клешней. Не успел я наглядеться на рака, как в другом месте, около этажерки, появилась морда лающей собаки, очень похожей на пса наших соседей Гржибовских – Куцего. Вот собака высунула язык и стала тяжело дышать, точь-в-точь как дышат собаки в сильную жару.

Все фигурки появлялись и пропадали так быстро, что я не успевал даже заметить, как делает их этот чудной человек, укутанный теплой одеждой до самых ушей.

Показав последнюю фигурку, он опять хитро подмигнул мне, высунул язык, а потом снова лег на спину и закрыл глаза.

Я сразу решил, что он, должно быть, очень веселый и хороший человек, и мне захотелось, чтобы отец позволил ему остаться у нас, пока не возвратятся красные.

Ни отец, ни сосед не заметили тех штук, которые показал мне больной. Они все пили чай и разговаривали.

Под их тихий разговор я заснул. Проснулся я поздно и первым делом поглядел на сундук, где лежал вчера ночной гость.

Сундук по-прежнему стоял у стены, покрытый разноцветной дорожкой. Но постели и больного на нем не было.

На чистую блестящую клеенку обеденного стола падали солнечные лучи.

Вдруг где-то за Калиновским лесом грохнул выстрел.

Натягивая на ходу рубашку, я вбежал в кухню. Там тоже никого не было. Только на огороде, около забора, я нашел тетку Марью Афанасьевну. Она стояла на скамеечке и смотрела поверх забора на крепостной мост.

– Петлюровцы, – сказала, вздохнув, тетка и сошла на землю.

Я вскочил на скамейку, оттуда вскарабкался на забор и увидел скачущих от крепости в город всадников. Они мчались по мосту. Над решетчатыми перилами были видны вытянутые морды их гривастых коней.

– А где больной? – спросил я Марью Афанасьевну, когда мы вернулись на кухню.

– Больной? Какой больной? – удивилась она. – А я думала, ты спал. Больной, деточка, уехал с красными… Все уехали. Ты только помалкивай про больного.

– Как все? И отец?

– Нет, деточка, отец здесь, он пошел в типографию.

Тетка моя, Марья Афанасьевна, – женщина добрая и жалостливая. Сердится она редко и, когда я веду себя хорошо, называет меня «деточкой».

А я не люблю этого слова. Какой я деточка, когда мне скоро уже двенадцать!

Вот и сейчас я обозлился на тетку за эту самую «деточку» и не стал ее больше расспрашивать, а побежал в Старую усадьбу к Петьке Маремухе – смотреть оттуда, со скалы, как в город вступают петлюровцы.

А на следующий день, когда петлюровцы уже заняли город и вывесили на городской каланче свой желто-голубой флаг, мы с Юзиком Куницей увидели бегущего по Ларинке Ивана Омелюстого.

Его зеленый френч, надетый прямо на голое тело, был расстегнут. Омелюстый мчался по тротуару, чуть не сбивая с ног случайных прохожих и гулко стуча по гладким плитам коваными сапогами. За ним гнались два петлюровца в широких синих шароварах. Не останавливаясь, на бегу, стреляли в воздух из тяжелых маузеров.

Омелюстый тоже не останавливался и тоже стрелял из нагана вверх, через левое плечо, не целясь. У кафедрального собора к двум петлюровцам присоединились еще несколько черношлычников. Они гурьбой гнались за Омелюстым и палили без разбору кто куда.

По извилистым тропинкам над скалой Омелюстый промчался к Заречью. А петлюровцы, не зная дороги, поотстали. Спустившись вниз, Омелюстый перебежал по шатающейся кладочке на другой берег реки и оглянулся.

Размахивая маузерами, петлюровцы уже подбегали к берегу. Тогда Иван вскочил в башню Конецпольского, которая стояла на краю Заречья, у самого берега.

И не успели еще петлюровцы добежать до реки, как из круглой башни раздался первый выстрел Омелюстого. Второй пулей Омелюстый подстрелил прыгнувшего на дрожащую кладочку рослого петлюровца. Ноги петлюровца разъехались в стороны. Он покачнулся, взмахнул руками и грузно упал в быструю речку.

Мы с Куницей с гребня крутого Успенского спуска видели, как медленно поплыла вниз по течению кудлатая белая папаха петлюровца.

Петлюровцы залегли поодаль, в камнях под скалой. Пока двое из них вытаскивали из воды подстреленного, остальные успели снять со спин свои куцые австрийские карабины и стали палить через речку по башне, в которой спрятался Омелюстый. Никто из петлюровцев, видно, не решался перебежать речку по кладке. Глухое эхо раздавалось над рекой. Скоро на выстрелы стали сбегаться со всех сторон петлюровцы.

В самый разгар перестрелки около нас неожиданно вырос петлюровский сотник в отороченной белым каракулем венгерке.

– А ну, голопузые, марш отсюда! – строго прикрикнул на нас сотник и погрозил Кунице наганом.

Мы кинулись наутек.

Окольной дорогой, мимо Старого бульвара, мы возвращались к себе домой. Уже подбегая к Успенской церкви, мы услышали, как внизу, у реки, застрекотал пулемет. Видно, петлюровцы открыли пулеметный огонь по башне Конецпольского.

У церкви мы разошлись.

Я пошел домой, но у нас дома на кухонных дверях висел замок. Покрутился я несколько минут на огороде и, не вытерпев, побежал к Юзику: уж очень мне хотелось посмотреть, скольких петлюровцев перебил Омелюстый.

Удалось ли ему выбраться из башни Конецпольского? Как мы желали теперь Омелюстому удачи! Из простого, ничем особенно не примечательного соседа Омелюстый сразу вырос в наших глазах в грозного богатыря вроде повстанца Устина Кармелюка.

Куница в это время ел мамалыгу. Я предложил ему сбегать на Старый бульвар и оттуда, сверху, посмотреть, что делается у башни Конецпольского. Куница отломил мне кусок горячей мамалыги, и мы помчались. Но когда мы добежали до бульвара, у башни Конецпольского было уже тихо. Только у речки ходил взад и вперед петлюровский патруль да два каких-то незнакомых хлопца подбирали на берегу стреляные гильзы. Мы прогнали этих хлопцев и сами стали искать патроны в том месте, где только что была перестрелка.

Кунице посчастливилось. Около забора он нашел боевой австрийский патрон с тупой пулькой. Должно быть, впопыхах его обронили петлюровцы. А мне не повезло. Долго я бродил под скалой, где лежал убитый петлюровец, но, кроме одной лопнувшей гильзы, из которой кисло пахло порохом, ничего не нашел. Проклятые чужаки все подобрали.

На небе уже показались звезды, когда я вернулся домой. Отец почему-то был веселый. Застелив газетой край стола, он разбирал наш никелированный будильник и посвистывал.

– Тато, а его не могли в тюрьму бросить? – осторожно спросил я отца.

– Кого в тюрьму? – откликнулся отец.

– Ну, Омелюстого…

Отец усмехнулся в густые усы и пробурчал:

– Много ты знаешь…

Видно, ему-то было известно многое, но он попросту не хотел откровенничать с таким, как я, пацаном.

До прихода Петлюры мой отец работал наборщиком в уездной типографии. Когда петлюровцы заняли город, к отцу стали часто заходить знакомые типографские рабочие. Они говорили, что Петлюра привез с собой машины, чтобы на них печатать деньги. Машины эти установили в большом доме духовной семинарии на Семинарской улице. А под окнами семинарии взад и вперед зашагали чубатые солдаты в мохнатых шапках, с карабинами за спиной и нагайками отгоняли зевак.

Пятерых рабочих типографии взяли печатать петлюровские деньги. Один из них жаловался отцу, что во время работы за спиной у них стоят петлюровцы с ружьями, а после работы эти охранники обыскивают печатников, как воров.

Как-то поздно вечером к нам в дом пришел рябой низенький наборщик. Он и до этого бывал у нас. Тетка Марья Афанасьевна уже спала, а отец только собирался ложиться.

– Завтра нас с тобою, Мирон, заставят петлюровские деньги печатать. Я слышал, заведующий говорил в конторе, – угрюмо сказал моему отцу этот наборщик.

Отец молча выслушал наборщика. Потом сел за стол и долго смотрел на вздрагивающий огонек коптилки. Я следил за отцом и думал: «Ну, скажи хоть слово, ну, чего ты молчишь?»

Наконец низенький наборщик отважился и, тронув отца за плечо, спросил:

– Так что делать будем, а, Мирон?..

Отец вдруг сразу встал и громко, так, что даже пламя коптилки заколыхалось, ответил:

– Я им таких карбованцев напечатаю, что у самого Петлюры поперек горла станут! Я печатник, а не фальшивомонетчик!

И, сказав это, отец погрозил кулаком.

Утром отца в городе уже не было.

На следующий день за забором в усадьбе Гржибовских завизжала свинья.

– Опять кабана режут! – сказала тетка.

Наш сосед Гржибовский – колбасник.

За белым его домом выстроено несколько свиных хлевов. В них откармливаются на убой породистые йоркширские свиньи.

Гржибовский у себя в усадьбе круглый год ходит без фуражки. Его рыжие волосы всегда подстрижены ежиком.

Гржибовский – рослый, подтянутый, бороду стрижет тоже коротко, лопаточкой, и каждое воскресенье ходит в церковь. На всех Гржибовский смотрит как на своих приказчиков. Взгляд у него суровый, колючий. Когда он выходит на крыльцо своего белого дома и кричит хриплым басом: «Стаху сюда!» – становится страшно и за себя и за Стаха.

Однажды Гржибовский порол Стаха в садике широким лакированным ремнем с медной пряжкой.

Сквозь щели забора мы видели плотную спину Гржибовского, его жирный зад, обтянутый синими штанами, и прочно вросшие в траву ноги в юфтовых сапогах.

Между ног у Гржибовского была зажата голова Стаха. Глаза у Стаха вылезли на лоб, волосы были взъерошены, изо рта текла слюна, и он скороговоркой верещал:

– Ой, тату, тату, не буду, ой, не буду, прости, таточку, ой, больно, ой, не буду, прости!

А Гржибовский, словно не слыша криков сына, нагибал свою плотную спину в нанковом сюртуке. Раз за разом он взмахивал ремнем, резко бросал вниз руку и с оттяжкой бил Стаха. Он как бы дрова рубил – то, крякнув, ударит, то отшатнется, то снова ударит, и все похрапывал, покашливал.

Стах закусывал губы, высовывал язык и снова кричал:

– Ой, тату, тату, не буду!

Стах не знал, что мы видели, как отец порол его. Всякий раз он скрывал от нас побои.

При людях он хвалил отца, с гордостью говорил, что его отец самый богатый колбасник в городе, и хвастал, что в ярмарочные дни больше всего покупателей собирается у него в лавке на Подзамче.

В словах Стаха, конечно, была доля правды.

Гржибовский умел готовить превосходную колбасу. Заколов свинью, он запирался в мастерской, рубил из выпотрошенной свиной туши окорока, отбрасывал отдельно на студень голову и ножки, обрезал сало, а остальное мясо пускал в колбасу. Он знал, сколько надо подбросить перцу, сколько чесноку, и, приготовив фарш, набивал им прозрачные кишки сам, один. Когда колбаса была готова, он лез по лесенке на крышу. Бережно вынимая кольца колбасы из голубой эмалированной миски, Гржибовский нанизывал их на крючья и опускал в трубу. Затем Гржибовские разжигали печку. Едкий дым горящей соломы, запах коптящейся колбасы доносились и к нам во двор. В такие дни мы с Куницей подзывали Стаха к забору, чтобы выторговать у него кусок свежей колбасы.

Взамен мы предлагали Стаху цветные, пахнущие типографской краской афиши, программки опереток с изображением нарядных женщин и маленькие книжечки – жития святых с картинками. Все эти афиши и книжечки приносил мне отец из типографии.

Вначале мы договаривались, что на что будем менять, и божились не надувать друг друга.

После долгих переговоров Стах, хитро щуря свои раскосые глаза, вприпрыжку бежал к коптилке. Он выбирал удобную минуту, чтобы незаметно от отца сдернуть с задымленной полки кольцо колбасы.

Мы стояли у забора и нетерпеливо ждали его возвращения, покусывая от волнения горьковатые прутики сирени.

Утащив колбасу, Стах, веселый, довольный удачей, прибегал в палисадник и перебрасывал ее нам через забор.

Мы ловили ее, скользкую и упругую, как мяч, на лету. Взамен через щели в заборе просовывали Стаху пестрые афиши и книжечки.

Затем мы убегали на скамеечку к воротам и ели колбасу просто так – без хлеба. Острый запах чеснока щекотал нам ноздри. Капли сала падали на траву. Колбаса была теплая, румяная и вкусная, как окорок.

Теперь Гржибовский резал нового кабана.

Услышав визг, мы подбежали к забору и заглянули в щель.

На крыльце, где обычно курил свою трубку Гржибовский, согнувшись, стоял петлюровец и усердно чистил двумя мохнатыми щетками голенище высокого сапога. Начистив сапоги, он выпрямился и положил щетки на барьер крыльца.

Ведь это же Марко!

Ошибки быть не могло. Старший сын Гржибовского, Марко, или Курносый Марко, как его звала вся улица, стоял сейчас на крыльце в щеголеватом френче, затянутый в коричневые портупеи. Его начищенные сапоги ярко блестели.

Когда красные освободили город от войск атамана Скоропадского, Марко исчез из дому.

Он бежал от красных, а сейчас вот появился снова, нарядный и вылощенный, в мундире офицера петлюровской директории.

Ничего доброго появление молодого Гржибовского не предвещало…

Владимир БЕЛЯЕВ

Старая крепость

Книга вторая

Дом с привидениями

МЫ ПЕРЕЕЗЖАЕМ

Мне очень хотелось до прихода Петьки установить новую голубятню посреди двора. Острый, хорошо отклепанный заступ все глубже уходил во влажную землю, перерезая на ходу дождевых червей, корни травы. Когда нога вместе с загнутой кромкой заступа касалась земли, я обеими руками тянул на себя гладкую ручку. Целая груда земли взлетала наверх. Я ловко отбрасывал ее в сторону - черную, местами проросшую белыми жилками корней.

Вскоре глубокая яма зачернела посреди нашего небольшого дворика. Поддерживая голубятню одной рукой, я набросал в нее несколько булыжников, окружил ими столб и, когда голубятня перестала шататься, быстро засыпал яму свежей землей. Мне оставалось разровнять ее, как за домом скрипнула калитка.

«Ну вот и Петька!» - подумал я.

Издали голубятня выглядела еще лучше. Сколоченная из тонких досок, выкрашенная охрой, она заметно выделялась среди старых сараев. Славно будет житься в этом домике моим голубям. Позавидует мне сейчас Петька Маремуха. Как бы он ни пыхтел, никогда не сделать ему такой голубятни. Вот уже слышны позади шаги. Я медленно обернулся. Ко мне подходил отец. Он остановился рядом и сказал:

Голубятня приличная, а вот зря.

Почему зря?

Завтра отсюда переезжаем, - ответил отец. - Пойдем в хату - расскажу.

До прихода Петьки Маремухи я уже знал все. Уездный комитет партии направлял отца на работу в совпартшколу. Отец должен был устроить в совпартшколе маленькую типографию и печатать в ней газету «Голос курсанта». А так как все сотрудники совпартшколы жили на казенных квартирах, то и мой отец должен был переехать туда вместе с нами.

А что же будет с новой голубятней? Не оставлять же ее здесь в подарок тому, кто поселится в нашей квартире.

Тато, а голубятню я возьму туда! - сказал я отцу.

Еще чего не хватало! - Отец усмехнулся. - Все курсанты только и ждали, когда ты заведешь у них голубей! - И, снимая со стены фотографию Ленина, добавил серьезно: - Не дури, Василь, голубятню оставишь тут.

Да, оставишь! А где ж я голубей буду держать?

А кто тебе позволит держать голубей?

Совсем тихо я пробормотал:

А там разве нельзя?

А ты думал? - сказал отец. - Пойми ты, чудак, там люди учатся - тишина должна быть, а ты голубей станешь гонять по крышам…

Не стану, тато, честное слово, не стану. Я тихо…

Знаю, как тихо: сам голубей когда-то водил. Голубь воздух любит, простор. Это не курица. Курицу можно в чулане держать, да и та заскучает…

В эту минуту во дворе скрипнула калитка, и кто-то осторожно крикнул:

Приятель твой пришел. Вот отдай ему голубей на попечение - и весь сказ.

Когда я рассказал Петьке Маремухе, что мы переезжаем, он отмахнулся. Он, слушая мой рассказ, недоверчиво заглядывал мне в глаза, думая, что я его обманываю.

Лишь когда мы подходили к главной улице города, Почтовке, Петька наконец поверил моим словам и - было видно по всему - огорчился, что я покидаю Заречье.

Петро, давай меняться на твой зауэр, - предложил я.

Выдумал! - сразу встрепенулся Маремуха. - Пистолет я ни на что менять не буду. Он мне нужен самому.

- «Нужен, нужен»! - передразнил я Маремуху. - Все равно его у тебя отымут.

Кто отымет? - переполошился Маремуха.

Известно кто: милиция.

Кому он нужен? Он же ржавый.

Ну и что ж такого? Все равно оружие.

Какое там оружие! Ты же знаешь, что на Подзамче у каждого хлопца есть по десяти таких пистолетов. Обрезы прячут, и то ничего.

Петька говорил правду. После гражданской войны, после гетмана, петлюровцев и сичевиков в нашем городе оставалось много всякого оружия, и хлопцы продолжали хранить его в разных потайных местах.

Но все равно я решил припугнуть Маремуху и уверенно сказал:

Отымут твой пистолет, вот посмотришь. Это раньше можно было держать оружие, а теперь война кончилась - и довольно. Давай лучше, пока не поздно, я выменяю его у тебя.

Ничего не дурного. Я же в совпартшколу переезжаю, а там мне никто ничего не скажет. Там военные живут.

Несколько минут мы сидели молча.

Мы давно дружили, и я знал, что Петька трусоват. «Лучше помолчу, - думал я. - Пусть призадумается над моими словами».

Помолчав немного, Петька засопел от волнения и спросил:

Ну, а что бы ты дал за пистолет?

Голубей могу дать…

Всех? - приподымаясь, спросил Петька.

Зачем всех? Пару…

Ну, тоже, пару… За пару я не отдам…

И не надо… Завтра пойду на Подзамче и на одного своего чубатого полдюжины пистолетов выменяю…

Ну иди меняй, попробуй… А на мосту тебя милиционер задержит…

А я нижней дорогой, возле мельницы, пройду.

Ну и иди.

Ну и пойду…

Мы опять замолчали.

Далеко внизу на реке женщина полоскала белье. Она гулко хлопала по нему вальком, то отжимала, то снова прополаскивала в быстрой воде. Рядом с ней чуть заметными белыми точками плавали гуси. Я следил за гусями. Вдруг Маремуха торопливо зашептал:

Васька! Отдай всех голубей, я тебе тогда еще двенадцать запасных патронов дам. Хочешь?

Ага! Попался Петька. Моя взяла!

Я встал, потянулся и нехотя сказал:

Ладно, только ради дружбы… А другому ни за что бы не отдал.

КОТЬКА ЧИНИТ ПОСУДУ

Когда мы шли по тропинке, каждый был доволен и думал, что надул другого. Петька изредка посапывал носом. Давно он зарился на моих голубей, еще с прошлой зимы, а теперь вот счастье неожиданно привалило. А у меня будет пистолет. Завтра же намочу его в керосине, чтобы отстала ржавчина, а потом и пострелять можно будет.

Новый бульвар давно кончился. Мы шли по Заречью. Потянулись базарные рундуки, низенькие будочки сапожников, стекольщиков, медников. На углу Житомирской, за афишной тумбой, виднелась мастерская одного из лучших медников Заречья, старика Захаржевского. Около мастерской на улице валялись покрытые белой накипью самоварные стояки, опрокинутые вверх дном котлы из красной меди, ржавые кастрюли с проломанными днищами, эмалированные миски, цинковые корыта. Из мастерской вышел сам Захаржевский в грязном брезентовом фартуке. Он стал рыться в своем добре. Резкими, сердитыми движениями он перебрасывал из одной кучи в другую завитки жести, блестящие полосы латуни; все это звенело, дребезжало.

Когда мы были уже в нескольких шагах от мастерской, Захаржевский выпрямился и гулким сердитым голосом закричал в мастерскую:

Костэк, иди сюда!

И на этот крик из открытых дверей мастерской на улицу вышел наш старый знакомый и мой недруг Котька Григоренко.

Смуглое лицо его было выпачкано сажей. Он был в таком же грязном брезентовом фартуке, как и старый медник. В огрубелых, изъеденных соляной кислотой руках Котька держал тяжелую кувалду.

Увидев нас, Григоренко несколько смутился, но сразу же, небрежно размахивая тяжелой кувалдой, вразвалку подошел к Захаржевскому.

Говорят, он от своей матери отказался, - тихо прошептал мне на ухо Петька Маремуха, оглядываясь назад.

Отказался? А живет-то он где?

Ты что - не знаешь? - удивился Петька Маремуха. - На Подзамче, у садовника Корыбко. На всем готовом.

В самом деле?

Ну конечно. Скоро месяц как живет! - ответил Петька.

Что бы все это значило?

…Пока мы ходили в кинематограф, отец поснимал со стен фотографии; на обоях всюду - и в спальне и в столовой - виднелись темные квадратные следы. Мы давно не меняли обои, они выцвели от солнца и лишь под фотографиями сохранили свой прежний цвет. Уложив в корзину всю посуду и шесть серебряных столовых ложек, тетка стала опорожнять бельевые ящики комода. Отец снял со стены ходики, отцепил гирю и обернул вокруг циферблата длинную цепочку. Мне стало скучно здесь, в разоренной комнате, и я вышел во двор, чтобы поймать голубей. Я неслышно открыл дверь сарая. Оттуда пахнуло запахом дров. Вверху под соломенной крышей сквозь сон ворковали голуби. По голосу я узнал банточного турмана. Вот и лесенка. Засунув за пояс мешок, я полез по ней к голубям. Почуяв недоброе, один из них, глухо урча, шарахнулся в угол. Ладно, не пугайся, и у Петьки будешь кукурузу получать! Голуби тяжело хлопали тугими крыльями. Я быстро похватал их друг за дружкой, теплых, чистых моих голубей, и с болью в сердце бросил в просторный мешок.

В разделе на вопрос Народ плииз ПАМАГИТЕ надо краткое содержание заданный автором Запрос лучший ответ это В первой и второй книгах романа известного советского писателя,
лауреата Государственной премии СССР и премии имени Т. Шевченко,
рассказывается о жизни ребят маленького пограничного городка Западной
Украины в годы гражданской войны. Юные герои становятся свидетелями, а порой и участниками революционных боев за Советскую власть.
Каменец-Подольский до революции, друзья-мальчишки, русские и поляк, разные сословия, разные семьи
Рассказ от главного лица Василя Манжуры, рассказывается, как он был свидетелем взятия города красными, бело-поляками, войском Пилсудского, как вступил в комсомол, как боролся с перевертышем-сыном доктора Костей Григоренко, как учился в школе и гимназии, потом о первой его любви, как работал, сражался с белыми бандами у Буга, с какими людьми-врагами Советской власти встречался, его отношение к религии, как был свидетелем казни большевика. Очень красиво дается описание города, крепость-главное действующее лицо, история ее взятия разными воинами, вообще нравы городка, жители, но все идеологически оформлено (в 1952 году написана повесть) . Взгляд на историю крепости в духе Советского времени.
Очень подробно описана Гражданская война на Западной Украине, в конце, как Василь воевал в Отечественную